Что я могу знать?

Ответ на этот вопрос дает теоретическая философия Канта, изложенная по преимуществу в “Критике чистого разума”.

Вопрос, поставленный в такой форме, имеет и отрицательную форму: что я не могу знать?

Чтобы ответить на оба этих вопроса, мы должны сначала спросить, что такое знание?

Говоря приблизительно, можно охарактеризовать знание, в отличие от других видов нашего отношения к миру, как совокупность суждений, которые одновременно имеют субъективно и объективно достаточное основание.

Это означает, что знания – это такие суждения, которые достаточно обоснованы для данного субъекта так, что он может считать их своими убеждениями, но и они также обоснованы таким образом, что могут быть сделаны приемлемыми для любого разумного существа вообще. В ХХ веке принято говорить, что знания интерсубъективны. В ХУII и ХУIII вв. говорили, что знания всеобщи и необходимы. Это означало примерно следующее: если любой субъект овладеет определенными понятиями и отношениями между ними, то истинность суждений, являющихся знаниями, станет для него очевидной. Такая объективная, интерсубъективная обоснованность знания отличает его от других видов суждений, описывающих мир, а именно, от мнений и веры. Мнение – это суждение, не обоснованное ни субъективно, ни объективно, суждение еще не определенное. Вера же – это суждение обоснованное субъективно, но не имеющее достаточных объективных оснований. Иначе говоря, вера – это суждение, достаточно обоснованное для данного человека, данного субъекта, но не могущее иметь основания убедительные для любого субъекта, любого человека [1].

Таким образом, знание принудительно, а вера свободна в том смысле, что каждый человек может выбирать себе веру, более ему соответствующую, поскольку не может быть объективных оснований, заставляющих нас предпочитать одну веру другой. Основания, конечно, есть, но они субъективны, т.е. связаны с особым устройством субъекта, с традицией, с отношениями между людьми и т.п.

Теперь можно уточнить кантовский вопрос, который будет выглядеть следующим образом:

О чем я могу высказывать суждения, которые могут быть обоснованы всеобщим и необходимым образом, а о чем не могу?

Кантовский ответ на этот вопрос таков: “…разум видит только то, что сам создает по собственному плану” (3, 85). Или, иначе говоря, “иметь о чем-то… знание он может лишь в том случае, если приписывает вещи только то, что необходимо следует из вложенного в нее им самим… “ (там же).

Это – одна из составляющих той революции, которую Кант совершил в философии природы. Не разум, субъект, человек, идет за природой, случайным образом ожидая от нее знаний – плодов, а сам разум устроен таким образом, что он предписывает природе законы и познает их в природе. Все остальное в природе случайно и не может быть познано достоверно. Разум в области исследования природы имеет следующую задачу: “сообразно с тем, что сам разум вкладывает в природу, искать (а не придумывать) в ней то, чему он должен научиться у нее и чего он сам по себе не познал бы» (3, 86).

Каким образом наш разум может предписывать природе свои законы, чтобы затем познавать их? Здесь мы подходим к сердцевине кантовского трансцендентального идеализма, как он сам называл свою философию. Трансцендентальная философия основывается на разделении вещей в себе и явлений. Вещи в себе – это действительность, как она существует независимо от познающего субъекта. Все вещи и отношения вещей, которые мы воспринимаем, представляют собой только явления этих вещей в себе – продукт взаимодействия вещей в себе с нашим разумом посредством форм восприятия и созерцания – пространства и времени. Таким образом, нам даны в восприятии только явления и их отношения (такие как отношения причины и следствия, одновременности и т.п.), но не даны сами вещи в себе. Мы не можем знать, что они собой представляют, поскольку они не подходят под наши формы созерцания – пространство и время – и наши категории рассудка, при помощи которых мы объединяем наши созерцания и ощущени3я в предметы и в совокупности предметов.

Отсюда Кант делает вывод: вещи в себе непознаваемы. Мы не можем знать их. Мы можем только предполагать, что существует некоторый неизвестный нам источник наших чувственных впечатлений, называемый вещью в себе. Это все, что мы можем о них сказать, оставаясь в рамках философии природы и говоря о познании природы при помощи науки.

Таким образом, по Канту, мы можем знать только явления и их отношения. Наука занимается именно тем, что открывает априорные (доопытные) и эмпирические законы устройства природы и на основе их предсказывает новые явления и их отношения. Такова, например, для Канта была ньютоновская физика и любая другая наука, приносящая нам знание о природе.

Теперь мы знаем ответ на вопрос, что я могу знать. Однако мы еще не ответили на вторую часть этого вопроса: что я не могу знать? Первый ответ на этот вопрос: я не могу знать вещей в себе. Но о них я вообще не могу не только ничего знать, но у меня не может быть даже субъективных оснований предполагать что-либо об этих вещах. Это означает, что о них я не могу иметь даже определенной веры. Таким образом, вещь в себе в философии природы (теоретической философии) – понятие совершенно неопределенное и, даже скорее, отрицательное.

Однако до сих пор мы говорили о природе, или как это называет Кант, теоретическом применении разума. Но кроме теоретического применения разума существует еще и практическое или нравственное. Практическое или нравственное применение разума связано со свободой. Критика теоретического применения разума показывает, что хотя мы не можем знать, существует свобода или нет, но мы можем осмыслить возможность свободы, и это, как показывает Кант, достаточно для того, чтобы в практическом применении считать свободу действительной, т.е. верить на основании доводов разума в ее существование. То же самое относится к таким важным вещам как Бог и бессмертие души. Отсюда вытекает следующее знаменитое положение Канта: “Поэтому мне пришлось ограничить знание для того, чтобы освободить место вере”. (3, 95).

Таким образом, и столь важные и традиционные предметы философии мы не можем знать, но можем в них верить. Это очень важное положение, если вспомнить, что именно существование Бога, свободы и бессмертия души были традиционными предметами метафизики (философии) до Канта. Вместе с тем, эти положения Канта имеют и важное значение для нашей обычной жизни. Действительно, если бы мы что-либо могли знать о таком предмете, как например, Бог, т. е. знать, например, существует он или нет, то в силу того, что знание общезначимо и принудительно, это убеждение могло быть навязано другому, т.е. мы получили бы право принуждать к убеждению в существовании Бога или в его несуществовании. К чему это ведет, мы с вами знаем из практики, например, инквизиции или научного атеизма. Кант предлагает нам занять более скромную позицию по такого рода вопросам. Наши убеждения в этой области порождаются актами веры, а это означает, что мы не можем их на объективных основаниях передать другому человеку. Другой человек имеет право на свои собственные убеждения.

Обращение к таким предметам, как Бог, свобода и бессмертие души приводит нас ко второму вопросу Канта.

1 – См. раздел “О мнении, знании и вере” в Критике чистого разума (3, 672-679)

10 философских понятий, которые должны быть знакомы каждому — T&P

Философия часто кажется слишком отвлеченной наукой — но большинство вопросов, которыми мы задаемся, размышляя о себе и окружающем мире, были сформулированы еще Платоном, Декартом, Кантом и их коллегами.

Пользователи сайта Quora составили список философских идей, которые полезно знать любому думающему человеку, вне зависимости от его интересов и специальности. «Теории и практики» выбрали из него 10 важных пунктов.

Теория идей Платона

Платон был первым, кто отделил «мир вещей» от «мира идей». Идея (эйдос) по Платону — это исток вещи, ее прообраз, лежащий в основе конкретного предмета. Присутствующая в нашем сознании, к примеру, «идея стола» может либо совпасть с конкретным столом в действительности, либо не совпасть, но «идея стола» и «конкретный стол» по прежнему продолжат существовать в сознании раздельно. Яркой иллюстрацией разделения мира на идейный мир и мир предметный является знаменитый платоновский миф о пещере, в которой люди видят не предметы и других людей, а только их тени на стене пещеры. Пещера для Платона является аллегорией нашего мира, где люди живут, полагая, что тени на стенах пещер — единственный способ познания реальности. Однако на деле тени — всего лишь иллюзия, но иллюзия, из-за которой человек не в состоянии отказаться из-за своей неспособности поставить критический вопрос о существовании реальности и перебороть свое «ложное сознание». Развивая платоновские идеи, философы более позднего времени дошли до концепции трансцендентного и «вещи-в-себе».

Интроспекция

Интроспекция (от лат. introspecto — смотрю внутрь) — способ самопознания, в ходе которого человек наблюдает за своей внутренней реакцией на события внешнего мира. Интроспекция — это фундаментальная потребность человека, позволяющая ему тщательно изучать самого себя, объяснять себе, почему он верит в то, во что верит, и есть ли возможность того, что его вера ошибочна. Основоположником метода считается британский педагог и философ Джон Локк, который, опираясь на идеи Рене Декарта, указал, что существует лишь два прямых источника всех знаний: объекты внешнего мира и разум человека. В связи с этим все значимые психологические факты сознания открыты для изучения только самому субъекту познания — вполне может быть, что «синий цвет» для одного человека — совсем не то же самое, что «синий цвет» для другого.

Метод интроспекции помогает отслеживать стадии мышления, расчленяя чувства на элементы и предоставляя полную картину взаимосвязи мыслей и действий. Интроспекция учит мыслить абстрактнее и шире, к примеру воспринимать «большое красное яблоко», как «ощущение красного, сменяющееся впечатлением круглого, одновременно с которым возникает легкое щекотание в языке, по-видимому, след вкусового ощущения». Но не стоит слишком углубляться в интроспекцию — чрезмерная сосредоточенность на отслеживании собственных впечатлений притупляет восприятие реальности.

Солипсизм

Солипсизм (от лат. solus — «единственный» и ipse — «сам») — философская концепция, по которой человек признает в качестве единственной существующей и всегда доступной для его вмешательства реальности лишь собственный разум. «Нет бога, нет вселенной, нет жизни, нет человечества, нет рая, нет ада. Все это только сон, замысловатый дурацкий сон. Нет ничего, кроме тебя. А ты только мысль, блуждающая мысль, бесцельная мысль, бездомная мысль, потерявшаяся в вечном пространстве» — так формулирует основной посыл солипсизма Марк Твен в своем рассказе «Таинственный незнакомец». Эту же идею, в целом, иллюстрируют киноленты «Господин Никто», «Начало» и «Матрица».

Логическое обоснование солипсизма — то, что человеку доступно лишь его восприятие действительности и его мысли, тогда как весь внешний мир находится за гранью достоверности. Существование вещей для человека всегда будет лишь предметом веры, не более, так как если кто-то потребует доказательств их существования, человек не сможет их предоставить. Иначе говоря, ни один человек не может быть уверен в существовании чего-либо вне его сознания. Солипсизм — это не столько сомнение в существовании реальности, сколько признание первичности роли собственного разума. Концепт солипсизма либо необходимо усвоить таковым, какой он есть, либо принять «солипсизм наоборот», то есть дать себе рациональное объяснение относительного внешнего мира и обосновать для самого себя, почему этот внешний мир все же существует.

Теодицея

Если мир создан по какому-то высшему замыслу, почему в нем столько абсурда и страдания? Большинство верующих рано или поздно начинают задаваться этим вопросом. На помощь отчаявшимся приходит теодицея (от греч. θεός, «бог, божество» + греч. δίκη, «право, справедливость») — религиозно-философская концепция, согласно которой Бог безоговорочно признается абсолютным добром, с которого снимается любая ответственность за наличие зла в мире. Это учение было создано Лейбницем для того, чтобы условно «оправдать» Бога. Главный вопрос этой концепции: «почему Бог не желает избавить мир от несчастий?» Варианты ответов свелись к четырем: либо бог хочет избавить мир от зла, но не может, либо может, но не хочет, либо не может и не хочет, либо и может, и хочет. Первые три варианта не соотносятся с представлением о Боге как Абсолюте, а последний вариант не объясняет наличие зла в мире.

Проблема теодицеи возникает в любой монотеистической религии, где ответственность за зло в мире теоретически должна была бы возлагаться на Бога. На практике же возложение ответственности на Бога не представляется возможным, так как Бог признается религиями своеобразным Идеалом, имеющим право на презумпцию невиновности. Одной из основных идей теодицеи является идея, что мир, сотворенный Богом, априори есть самый лучший из всех возможных миров, а, значит, и в нем собрано лишь самое лучшее, и наличие зла в этом мире рассматривается лишь как последствие необходимости в этическом разнообразии. Признавать теодицею или нет — личное дело каждого, но изучить эту концепцию, безусловно, стоит.

Моральный релятивизм

Жизнь была бы гораздо проще, если бы добро и зло были фиксированными, абсолютными понятиями — но часто мы сталкиваемся с тем, что то, что является добром в одной ситуации, может оказаться злом в другой. Становясь менее категоричными относительно того, что такое хорошо и что такое плохо, мы приближаемся к моральному релятивизму — этическому принципу, отрицающему дихотомическое разделение понятий «добро» и «зло» и не признающему наличие обязательных нравственных норм и категорий. Моральный релятивизм, в отличие от морального абсолютизма, не считает, что существуют абсолютные универсальные моральные стандарты и принципы. Не мораль главенствует над ситуацией, а ситуация над моралью, то есть важен не просто факт какого-то действия, а его контекст.

Философская доктрина «вседозволенности» признает за каждым индивидом право на формирование собственной системы ценностей и собственного представления о категориях добра и зла и позволяет утверждать, что мораль, в сущности, понятие относительное. Вопрос в том, до чего додумается конкретный человек, взяв на вооружение такую концепцию, — знаменитый девиз Раскольникова, «тварь я дрожащая, или право имею?» тоже вырос из идеи морального релятивизма.

Трактовать эту идею можно по-разному — «от ничего святого» до «не стоит слепо вгонять жизнь в узкие рамки». В любом случае спектр вопросов, которые ставит моральный релятивизм, — полезное упражнение для ума и хорошая проверка любых убеждений.

Категорический императив

Золотое правило этики — «поступай с другими так, как хотел бы, чтобы поступали с тобой» — звучит еще весомее, если сослаться на Иммануила Канта: это положение входит в его концепцию категорического императива. По этой этической концепции, человек должен поступать согласно той максиме, которая, по его мнению, могла бы стать всеобщим законом. Так же в рамках данной концепции Кант предлагает не рассматривать другого человека как средство, а относиться к нему как к конечной цели. Разумеется такой подход не избавит нас от ошибок, но решения становятся гораздо осознаннее, если думать, что каждый раз выбираешь не только за себя, но и за все человечество.

Детерминизм/индетерминизм

Размышляя о свободной воле, судьбе и предопределении, мы вступаем на поле детерминизма (лат. determinare — определять, ограничивать) — философского учения о предопределении, взаимосвязанности происходящего и о наличии у всего существующего единой причины. «Все предопределено. Все будет происходить по заданной схеме» — вот главный постулат детерминизма. Свободной воли, согласно этому учению, не существует, причем в разных трактовках детерминизма судьба человека зависит от различных факторов: либо она заранее определена Богом, либо обширной философски осмысляемой категорией «природа».

В рамках учения детерминизма никакие события не считаются случайными, а являются последствием заранее предрешенной, но неизвестной человеку цепочки событий. Детерминизм исключает веру в свободу воли, при которой вся ответственность за поступки ложится на самого человека, и заставляет личность целиком вверить свою судьбу причинности, закономерности и всевластию внешнего мира. Удобная, в общем-то, концепция — для тех, кто не хочет брать на себя ответственность за собственную жизнь. А тем, кому в рамках детерминизма слишком тесно, стоит изучить аргументы противоположной концепции — индетерминизма.

Cogito ergo sum

«Я мыслю, следовательно, я существую» — философский концепт рационалиста Рене Декарта и хорошая опора для сомневающихся во всем. Эта формула возникла при попытках найти первичную, бесспорную и абсолютную истину, на базе которой можно построить философскую концепцию абсолютного знания. Декарт ставил под сомнение все: внешний мир, свои чувства, Бога, общественное мнение. Единственное, что не удалось поставить под сомнение, — это собственное существование, так как сам процесс сомнения в собственном существовании, являлся доказательством этого существования. Отсюда появилась формула: «Я сомневаюсь, значит, мыслю; я мыслю, значит, существую», преобразившаяся в «Я мыслю, следовательно, я существую» — эта фраза стала метафизической основой философии Нового времени. Она провозгласила главенствующее положение Субъекта, вокруг которого и стало возможным выстроить достоверное познание.

Смерть Бога по Ницше

«Бог умер! Бог не воскреснет! И мы его убили! Как утешимся мы, убийцы из убийц! Самое святое и могущественное Существо, какое только было в мире, истекло кровью под нашими ножами — кто смоет с нас эту кровь?». Тезис «Бог мертв» Ницше провозглашал, подразумевая не смерть Бога в буквальном смысле — он имел в виду, что в традиционном обществе существование Бога было фактом, он находился в единой реальности с людьми, но в эпоху модерна он перестал быть частью внешней реальности, став скорее внутренней идеей. Это вызвало кризис системы ценностей, которая раньше базировалась на христианском мировоззрении. А значит, настало время пересмотреть эту систему — собственно, этим и занимается философия и культура постмодерна.

Экзистенциальный кризис

Экзистенциальный кризис стал следствием описанного выше крушения традиционной системы ценностей — он порожден мыслью о том, что человеческое существование не имеет ни заранее заданного предназначения, ни объективного смысла. Это противоречит нашей глубочайшей потребности верить в то, что человеческая жизнь имеет ценность. Но отсутствие исходного смысла не означает потери смысла вообще — согласно концепции экзистенциализма, ценность жизни проявляется именно в том, как человек сам себя осуществляет, в сделанных им выборах и совершенных поступках.

Действительно ли важно, во что я верю?

Мы часто слышим вопрос: «Имеет ли значение то, во что я верю, если я во что-то верю?» Или: «Пока твоя вера помогает тебе, разве это не все, что имеет значение?» Сегодня нам говорят: «Хорошо, что вы в это верите, но я не был воспитан, чтобы верить в это».

Идея подобных утверждений заключается в том, что не существует абсолютной истины, в которую можно верить, поэтому акт веры — это все, что есть. Вы могли бы назвать это релятивизмом: теория о том, что «не существует объективного стандарта, по которому можно определить истину, так что истина зависит от людей и обстоятельств» (Дэвид Элтон Трублад, 9).0005 Философия религии , с. 348). Все мы во что-то верим, как утверждает Эдгар Шеффилд Брайтман: «Мыслитель не может отказаться от настоящих убеждений, и бесполезно притворяться, что у них их нет» (E.S. Brightman, American Philosophies of Religion , ed. HN Wieman, B.E. Meland , Нью-Йорк, Harper & Brothers, 1936).

Итак, не все ли равно, во что я верю?

Идея найти хоть какую-то истину или смысл жизни ускользнула от современного человека. Это утверждение отражает неспособность постичь что-то вне себя: «Нет правил, с помощью которых мы открыли бы цель или смысл вселенной» (Ганс Райхенбах, 9).0005 Возникновение научной философии , стр. 301). Несмотря на то, что мы живем в то время, когда у всех нас есть определенные представления о вещах, сегодняшняя культура, кажется, ценит акт веры, а не какой-либо реальный объект веры. «Не бойтесь жизни. Верьте, что жизнь стоит того, чтобы жить, и ваша вера поможет создать этот факт», — утверждает прагматик Уильям Джеймс.

К сожалению, это не так. Вера не создаст факт. Истина не зависит от веры. Как бы я ни старался, вера во что-то не сделает это правдой. Например, я могу всем сердцем верить, что хочу, чтобы завтра выпал снег, но это не гарантирует снега. Или я могу поверить, что моя старая захудалая машина на самом деле новый кабриолет «Мерседес», но моя вера не изменит фактов.

Вера хороша ровно настолько, насколько хорош объект, на который мы верим. Кто-то может подойти ко мне и сказать: «Эй, давай прокатимся на моем новом самолете!» Я могу поверить, что это безопасно. Но если его самолет почти не летает и у него нет даже лицензии пилота, то моя вера, как бы сильна она ни была, не имеет под собой оснований.

Моя вера не сделает моего друга великим пилотом, когда мы будем в небе! Однако, если появится другой мой друг и сделает такое же предложение, но он будет сертифицированным пилотом с новым самолетом, то мое доверие будет иметь гораздо более прочную основу. Это факт, который делает это истинным, независимо от того, верю я в это или нет.

Библия также подчеркивает тот факт, что очень важно, во что верить. Иисус сказал: «…ибо, если не поверите, что Я тот, за кого Я себя выдаю, то умрете во грехах ваших» (Иоанна 8:24 NLT). Нам также сказано: «Все, кто верят в Сына Божьего, имеют жизнь вечную. Те, кто не повинуются Сыну, никогда не испытают жизни вечной, но гнев Божий остается на них» (Иоанна 3:36, NLT).

Таким образом, в Писании акцент делается не столько на акте веры, сколько на объекте веры. Подчеркивается не столько тот, кто доверяет, сколько тот, кому доверяют. Иисус сказал: «Я есмь путь и истина и жизнь. Никто не может прийти к Отцу, кроме как через Меня» (Иоанна 14:6).

Сегодня люди верят во что хотят, но это приведет к их окончательной гибели. Давайте рассмотрим пример из библейской истории. Один из самых мрачных периодов в истории Израиля пришелся на времена царей. В это время произошло состязание между Господом Богом и Ваалом, высоко почитаемым культовым божеством. Был построен деревянный жертвенник, на который в качестве жертвы возлагались куски волов. Бог, ответивший огнем и поглотивший жертву, будет признан истинным богом в Израиле. Баал пошел первым.

Если кто-то и мог разжечь огонь с неба, так это Ваал — великий бог природы, управлявший погодой (то есть дождем, грозой, молнией). Жрецы Ваала маршировали вокруг алтаря все утро и до позднего вечера, умоляя Ваала ответить. Эти лжесвященники прыгали по всему жертвеннику, резали себя мечами, плясали до исступления, бесновались и умоляли весь день. Никто не может сказать, что они не были искренними или не верили. Однако ничего не произошло.

После того, как они были закончены и жертвенник был восстановлен, Господь Бог ответил огнем с неба и пожрал жертвенник и жертву. Затем были убиты лжепророки Ваала.

Если бы спасли искренность и вера, то этих пророков следовало бы пощадить. Но искренности и веры недостаточно. Эти пророки доверились не тому объекту. Они никогда не выбирали расследование правды. Бог требует, чтобы человек поверил в Иисуса Христа; ничто меньшее не удовлетворит ни их, ни Его.

Взято из Ответы на трудные вопросы, которые скептики задают о христианской вере , Джош Макдауэлл и Дон Стюарт, Tyndale House Publishers, 1980, и Новые доказательства, требующие вердикта , Josh McDowell, Thomas Nelson Publishers, 1999.

© 2001-2002 Josh McDowell Ministry
Josh McDowell Ministry, 2001 West Plano Parkway, Suite 2400, Plano, TX 75070 www. .josh.org

Этот ресурс воспроизводится здесь с любезного разрешения Министерства Джоша МакДауэлла.

Истории Весны 2014 — Игнатиан Центр

Для начала позвольте мне сделать признание. Вопрос, вызвавший название этой лекции, для меня актуален. Я задаюсь этим вопросом с восьмилетнего возраста: как мыслящий человек может все еще верить в Бога? Это важный академический вопрос, который лежит в основе значительной части моих собственных исследований. Но для меня это еще и глубоко личный вопрос, который часто влечет за собой определенную боль. С моей жизнью, с моими обязательствами, с моими клятвами иезуита я всегда надеюсь дать уверенный, положительный ответ на вопрос. Как вы понимаете, я много вложил в него.

В то же время, это не тот вопрос, по которому я могу обещать или претендовать на легкую уверенность. В 2014 году это особенно сложный вопрос. Но я думаю, что в году в любой -й эпохе это сложный вопрос. По крайней мере, для меня и многих людей, которым я доверяю, вера — это очень хрупкая реальность. Тайна настолько глубока, что трудно рассказать о ней яркими строчками. В этом отношении (своей хрупкости) вера очень похожа на жизнь. Мы движемся вперед (иногда в надежде, иногда в страхе, обиде или гневе), все больше осознавая нашу уязвимость, наши сомнения, наши личные неудачи и, конечно же, нашу смертность. Есть и радости, очень настоящие радости, но в каком-то таинственном смысле эти радости часто связаны с тем, что делает нас хрупкими…

Эта лекция посвящена тому, «как может мыслящий человек все еще верить в Бога», а не «почему мыслящий человек должен верить в Бога». Я не собираюсь здесь пытаться убедить скептика или опровергнуть неверующего. На мой взгляд, это было бы бесполезным и самонадеянным, если не откровенно ядовитым занятием. Вера всегда должна быть свободным ответом на глубоко прочувствованное и полученное приглашение. Попытки убедить человека поверить в Бога или убедить человека в его вере часто проявляют настолько серьезное неуважение к свободе этого человека, что это становится больше им трудно принять возможность веры.

Скорее я предлагаю определить некоторые необходимые условия для того, чтобы мыслящий человек поверил в Бога. В наши дни мы много говорим о важности устойчивости, способности выстоять. Здоровая экосистема имеет определенные требования для ее долгосрочного благополучия. Если эти условия не будут выполнены, экосистема погибнет по тысяче различных причин. Так и с верой. Как и окружающая среда (и опять же, как и сама жизнь), вера довольно хрупка и требует определенной поддержки, если хочет процветать.

Сегодня позвольте мне просто предложить три практических совета для его устойчивости. Во-первых, представьте себе большее. Во-вторых, подружитесь с разумными верующими. В-третьих, рискнуть.

ПРЕДСТАВЬТЕ БОЛЬШЕ

В 2010 году ведущий синдицированного ток-шоу Михаил Красный опубликовал книгу под названием Духовная зависть . «Когда я пишу о духовной зависти, — говорит он, — я имею в виду зависть к утешению верой». ² Красный вырос благочестивым евреем, но стал подвергать сомнению догматические требования своей веры. Тем не менее, он не может полностью сбрасывать их со счетов. Он идентифицирует себя как агностик, но, когда я читаю его, я чувствую, что у меня с ним больше общего, чем нет. Это не совсем делает меня агностиком, но предполагает, что могут быть способы быть верующим (даже католическим), которые имеют более мягкие границы, чем мы обычно представляем.

Когда мы внимательно слушаем таких мыслителей, мы понимаем, как много общего между людьми, которые верят в Бога, и людьми, которые не верят. Даже Папа Римский замечательно оценил добродетельность атеистов и в своем рождественском обращении пригласил их присоединиться к верующим в их стремлении к миру, «желании, которое расширяет сердце». ³ Но если между атеистом и верующим может быть глубокая точка соприкосновения, мы должны спросить, почему «Бог» является такой линией разлома. Почему язык о Боге такой проблематичный, даже такой противоречивый? Позвольте мне предположить, что одна из основных проблем заключается в том, что мы используем это слово по-разному. Основная ошибка, которая лежит в основе стольких публичных дебатов, заключается в ложном предположении, что люди используют слово «Бог» одинаково…

Когда дело доходит до разговоров о Боге, никакие слова никогда не заслуживали доверия. Традиционная теология, например, долгое время утверждала, что все, что мы говорим о Боге, также не должно быть сказано. Бог есть , как , отец или мать, но также совершенно определенно , а не , как отец или мать. В начале своих исповедей св. Августин спрашивает: «Что Ты, Боже мой?» Вопрос приводит к длинной и в высшей степени риторической речи, в которой эксплуатируется множество противоречий: «[Ты, — говорит Августин], — самый сокровенный, но сокровенно присутствующий, бесконечно прекрасный и бесконечно сильный, непоколебимый, но неуловимый…» ⁴ Этот отрывок представляет собой tour de force , демонстрирующий владение языком Августина. Но затем он доходит до конца и спрашивает довольно просто: «После всего этого, что мы, собственно, сказали? Что на самом деле говорит тот, кто говорит о Тебе, Боже?» ⁵

Временами в моем собственном путешествии я беспокоился о том, что религиозное выражение в некотором смысле пусто. Это могут быть темные и неудобные моменты для любого, не говоря уже о священнике, выполняющем проповеднические обязанности. В эти темные и неудобные моменты грань между верой и неверием может показаться тонкой. Но это также моменты огромной свободы, когда вопрос задается в самых суровых выражениях: «Хорошо, тогда где ты ? Что такое , за которое вы выступаете?»

Когда я говорю «Я верю в Бога», я делаю гораздо большее заявление, чем просто постулирую существование Бога (что бы это ни значило). Скорее, я говорю что-то вроде этого: «Я доверяю реальности, которую нельзя схватить, сдержать или контролировать. Я доверяю реальности, отличной от любой сущности или целого набора сущностей, известных нам как «мир», но которая каким-то образом взаимодействует с миром так, как само бытие взаимодействует с миром, которая каким-то образом чрезвычайно близка к миру способами, которые Я выбираю описать как в конечном счете хороший или доброжелательный или любящий. И очень реальным и важным образом мое отношение к этой реальности ориентирует меня на мир с надеждой». Но нам нужно всегда представлять больше.

ПОДРУЖИТЕСЬ С УМНЫМИ ВЕРУЮЩИМИ

Я часто задавался вопросом, в каком направлении пошла бы моя жизнь, если бы я не пошел в иезуитскую среднюю школу. Я был ребенком, у которого было много вопросов. Где бы я был в вопросах веры, если бы вокруг меня не было людей разумной веры: людей, которые глубоко думали о вещах и не боялись задавать трудные вопросы? Я пришел к выводу, что не только мои вопросы будут приняты во внимание, но и то, что ими можно поделиться. Я пришел к выводу, что быть верующим не душить критическую мысль, и что вера и разум, наука и религия всегда враги. Я также столкнулся с интеллектуальной традицией, которая не закрывает вопросы, а предлагает основу для их обдумывания. И хотя мы часто не получаем идеальных ответов, мы знаем, что можем с уверенностью задавать важные вопросы. Такие вопросы, как «Почему мы здесь?»

В своей биографии Стив Джобс рассказывает историю о том, как его одноклассница насмехалась над ним, когда узнала, что его усыновили. Его настоящие родители, по ее словам, не хотели его. Джобс сказал, что это было похоже на разряд молнии в его голове. Поэтому он побежал к своим родителям, которые усадили его и сказали: «Нет, ты не понимаешь. Мы специально выбрали тебя». ⁶ И вера в то, что он нужен, что его любят, имела значение.

Меня поражает, что большая часть цели (или значения) Библии состоит в том, чтобы успокоить нас так же, как его приемные родители успокаивали молодого Джобса. Только в более поздней истории многие люди читали книгу Бытие как квазинаучное описание того, как возник мир. Разумные верующие на протяжении всей истории скорее воспринимали это как попытку ответить на вопрос другого рода: «Почему мы здесь?» И разумные верующие поняли драму Книги Бытия, чтобы ответить: «Потому что вы нужны, предназначены. Ваша жизнь — это безвозмездно данный дар, а не случайность или результат какой-то необходимости. Ты не должен был быть здесь, но ты есть. Наслаждайся этим. И только в силу того, что вы здесь, вы хороши, незаменимы и имеете некоторые неотъемлемые права». Наверняка этот ответ на вопрос «Зачем мы здесь?» может быть трудно поверить. Это может показаться слишком хорошим, чтобы быть правдой. Разумные верующие могут бороться с этим — я с этим сталкиваюсь. Есть достойные альтернативные истории, которые могут подчеркнуть случайность того, почему мы здесь. Так что выбирайте, какой истории доверять. Решите, какая история дает вам жизнь.

Для приверженцев христианской традиции другой вопрос — «Кто такой Иисус?» — имеет огромное значение. Я не уверен, что большинство людей осознают значение Иисуса в вопросе о том, как мыслящий человек может верить в Бога. Многие друзья рассказали мне, что им нравятся учения Иисуса, его способность преодолевать религиозные и культурные границы и так далее. Но сказать, что Иисус — Сын Божий или что он — это Бог, поверить труднее. И когда мои друзья спрашивают, почему мы должны верить, что Иисус есть воплощение Бога, я выражаю большое сочувствие, потому что и сам удивляюсь тому же. Не легче ли поверить, что он великий духовный учитель, выдающийся образец нравственности, которому мы призваны подражать? Разве этого недостаточно? И, может быть, это так. Но позвольте мне предположить, что было бы потеряно, если бы мы остановились на этом.

Если вы подходите к классической христианской вере в божественность Иисуса с предположением, что значение слова «Бог» (независимо от того, верим мы в Бога или нет) относительно ясно и известно, то я могу согласиться, что утверждение может быть просто глупым . Но если вы подойдете к этому с позиции неуверенности или открытости в отношении того, что на самом деле означает слово «Бог», тогда заявления о божественности Христа могут быть радикально разрушительными и даже опасными. Ведь что мы знаем об Иисусе? Он не просто учит и рассказывает эти замечательные истории; в конце концов он умирает ужасной смертью, став жертвой сложной политико-религиозной динамики первого века. И хотя христиане утверждают, что он воскрес из мертвых, если вы серьезно отнесетесь к тому, что Иисус действительно умер и даже был довольно ужасным провалом (за все, что нам в нем может нравиться), и если вы заявите (как уже давно сделали христиане), что « Иисус есть Сын Божий», то не означает ли «Бог» нечто совершенно отличное от того, что мы обычно думаем? И все те вещи, которые мы обычно приписываем Богу — всемогущество, всеведение и многое другое — что они на самом деле означают, если мы серьезно относимся к тому, что Бог каким-то образом отождествляется во плоти с кем-то, кто перенес ужасную смерть? Или, как сказал святой Августин в отрывке, который я упоминал ранее: «Что на самом деле говорит всякий, кто говорит о Тебе, Бог?»

В конце концов, как верующие, так и неверующие склонны думать о Боге как о сущности, парящей «над хаосом боли и частиц, в котором мы погрязли». ⁷ Мы можем думать об Иисусе как о «каком-то блестящем, безгрешном супергерое». ⁸ Но если мы допускаем возможность того, что Бог мог каким-то окончательным образом воплотиться в этой личности, Иисусе, тогда наше представление о Боге больше не может предложить нам какое-то легкое освобождение. Это приближает нас к сердцу реальности.

И это может означать что-то вроде этого. Бога можно найти не только в том, что легко распознать как прекрасное: восход солнца на Хаф-Доуме, сильное переживание романтической любви или любви к своим детям, восприятие какой-то ослепляющей правды или обещания. Бога можно найти и в распятой красоте. Когда в обстоятельствах, которые кажутся совершенно трагичными и даже безнадежными, люди обнаруживают, что проявляют качества сострадания, или морального мужества, или просто непоколебимого присутствия, о которых они раньше не подозревали, каким-то образом Бог особенно обнаруживается там — не как какой-то внешний объект, который приходит к нам. а как событие, или качество, или динамизм, в котором человек участвует. Вы почти внезапно обнаруживаете себя внутри самой реальности Бога…

И только в обществе разумных верующих я могу даже думать об этих вещах… или продолжать в них верить. Именно в обществе разумных верующих, ищущих понимания, я познаю Бога, который так сильно отличается от того, кого так часто отрицают атеисты.

РИСКАТЬ

Раньше я думал, что вера в Бога дает большое чувство безопасности. Я больше так не думаю. Раньше я думал, что Бог был своего рода божественной сетью безопасности. Я больше так не думаю. На самом деле я верю в обратное. Вера предлагает нам рискнуть…

Но я хотел бы закончить, указав на совершенно другой вид риска, который является скорее социальным или даже политическим риском. Мы живем во времена, когда существуют значительные разногласия, сомнения и беспокойство относительно места веры в общественной сфере. В недавнем выпуске управляемого иезуитами журнала America Magazine довольно консервативный комментатор утверждал, что в американском обществе существует тенденция маргинализировать религиозное влияние или, по крайней мере, сдерживать его в молитвенных домах. ⁹ С совершенно другой идеологической позиции Барак Обама утверждал нечто подобное. Прежде чем он был избран президентом, Обама выступил с смелой, хотя и противоречивой речью о религии и политике, в которой он бросил вызов консервативному утверждению, что либералы отказались от религии. В то же время он признал, что члены его собственной партии по большей части попались на удочку. Позвольте мне процитировать тогдашнего сенатора Обаму:

«В лучшем случае мы можем попытаться вообще избежать разговора о религиозных ценностях, опасаясь кого-либо обидеть… или нетерпимы, настаивая на карикатурном изображении религиозных американцев, изображающем их фанатиками, или думая, что само слово «христианин» описывает политических противников, а не людей веры». ¹⁰

Говорить о «Боге» вне стен церкви требует большой осторожности, осторожности и — да — риска. Что это может означать для такого университета, как Санта-Клара в 2014 году, является особенно важным вопросом. Как и многие американские университеты, основанные в 19 веке, Санта-Клара была основана для продвижения идеалов гуманитарного образования в определенных религиозных рамках. Академическая культура с тех пор становилась все более светской, и по большей части это приносило значительные успехи. В лучшем случае это позволяет нам иметь общее пространство, чтобы говорить и взаимодействовать, используя несектантский язык, и совершать многие вещи для общего блага.

Но светский дискурс может также иметь сглаживающий эффект, если он запрещает группам и отдельным лицам высказывать свои самые глубокие убеждения в подходящей для них манере. Часто ожидается, что серьезные публичные дискуссии останутся в пределах того, что один ученый-правовед недавно назвал «железной клеткой», в которой жизнь проживается, а дискурс ведется в соответствии со строгими ограничениями светского рационализма. ¹¹ В этой парадигме Богу нет места в университете.

Я очень надеюсь, что такой университет, как Санта-Клара, останется местом, где эта «железная клетка» может быть оставлена ​​незапертой, где у нас есть свобода жить и действовать в соответствии со своими самыми глубокими убеждениями, используя любую форму выражения, которая уместна. . Но это может сработать только в том случае, если члены академического сообщества захотят научиться не просто терпеть религиозные и философские различия, но действительно узнать, в чем состоят эти различия, развивать более структурированную способность понимать и говорить об этих различиях и не соглашаться с обязательствами. к взаимопониманию. Мне нравится думать, что Санта-Клара — университет, достаточно уверенный в своей религиозной идентичности, чтобы лелеять различия. Мы делаем это не без особой напряженности (иногда серьезной напряженности), и когда мы говорим о религиозных ценностях в их собственной самобытности, мы часто рискуем не понять и обидеть друг друга.

Я начал с утверждения, что вера — очень хрупкая реальность. Вера хрупка, потому что мы, люди, хрупки. Вера в Бога не отменяет этого, но становится контекстом для исследования тайны нашего довольно удивительного существования. Временами это существование наполнено радостью, временами болью, но всегда оно является источником удивления. Не всем нужно обращаться к Богу, чтобы удивляться. Но для тех, кто это делает, вера может предоставить предварительную грамматику для совместного изучения более глубоких уровней. Однако для того, чтобы эта грамматика оставалась полезной, нужно всегда быть готовым воображать больше, дружить с разумными верующими и идти на риск.

Майкл К. Маккарти, С.Дж. начал свою студенческую карьеру в Стэнфордском университете, но затем поступил в орден иезуитов и получил степень бакалавра. из Университета Санта-Клары в 1987 году, поступил в Оксфордский университет, чтобы получить четырехлетнюю степень магистра в Literae Humaniores , получил степень магистра богословия в Иезуитской школе теологии в Беркли в 1997 году и получил степень доктора философии. получил степень бакалавра богословия в Университете Нотр-Дам в 2003 году. В настоящее время он является исполнительным директором Игнатианского центра иезуитского образования Университета Санта-Клары и возглавляет кафедру Эдмунда Кэмпиона, доктора юридических наук, профессора. Он также является адъюнкт-профессором с совместным назначением на факультетах религиоведения и классики, а также директором программы католических исследований.

Примечания

1. Майкл С. Маккарти, SJ, «Хрупкость веры: как мыслящий человек может все еще верить в Бога?» лекция, инаугурация Луи И. Баннана, С.Дж. Лекция, 2013–2014 Институт Баннана: Что хорошего в Боге? сериал, 15 апреля 2014 г., Университет Санта-Клары. Это эссе представляет собой расширенный отрывок из лекции; видео полной лекции доступно в Интернете по адресу: http://scu.edu/ic/publications/videos.cfm
2. Михаил Красный, Духовная зависть: поиски агностика (Новато, Калифорния: New World Library, 2010), 5.
3. Папа Франциск, «Urbi et Orbi Message», 25 декабря 2013 г.; http://w2.vatican.va/content/francesco/en/messages/urbi/documents/papa-francesco_20131225_urbi-et-orbi-natale. html
4. Святой Августин, Исповедь , 1.4.4.
5. Там же.
6. Уолтер Исааксон, Стив Джобс (Нью-Йорк: Simon & Schuster, 2011), 4.