Объяснение выражения «если бога нет, всё дозволено?»

…а если бога нет?

Если бога нет, всё дозволено — законы нужны человечеству, чтобы оно не превратилось в кровожадную, жестокую, бессмысленную толпу. Законы бывают писанные и неписанные (нравственные). Первые относительно молоды, появились с возникновением государств. Вторые — древние. Считается, что нравственные законы дал обществу сам бог. Но если люди отрицают существование бога, значит они перестают верить и следовать Его законам и им становится «всё дозволено» — безнаказанно убивать, грабить, обижать слабых, обманывать; ведь именно в нравственных законах — десяти заповедях, изложенных в Пятикнижии, в сжатой форме заключается весь нравственный принцип жизни человечества

1 И изрек Бог все слова сии, говоря:
2 Я Господь, Бог твой, Который вывел тебя из земли Египетской, из дома рабства.
3 да не будет у тебя других богов пред лицем Моим
4 Не делай себе кумира . ..
7 Не произноси имени Господа, Бога твоего, напрасно...
8 Помни день субботний, чтобы святить его
9 шесть дней работай и делай всякие дела твои
10 а день седьмой — суббота Господу, Богу твоему
11 ибо в шесть дней создал Господь небо и землю, море и все, что в них, а в день седьмой почил;
12 Почитай отца твоего и мать твою...
13 Не убивай
14 Не прелюбодействуй
15 Не кради
16 Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего
17 Не желай дома ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего, ни поля его, ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ничего, что у ближнего твоего (Исх. 20:2-17)

Фраза «если бога нет, всё дозволено» приписывается Достоевскому. Но целиком её в произведениях писателя нет. Мысль эта — компиляция рассуждений героев романа «Братья Карамазовы»

"А слышал давеча его глупую теорию: «Нет бессмертия души, так нет и добродетели, значит, всё позволено»... Соблазнительная теория подлецам. .. Я ругаюсь, это глупо... не подлецам, а школьным фанфаронам с «неразрешимою глубиной мыслей». Хвастунишка, а суть-то вся: «С одной стороны, нельзя не признаться, а с другой — нельзя не сознаться!» Вся его теория — подлость! Человечество само в себе силу найдет, чтобы жить для добродетели, даже и не веря в бессмертие души! В любви к свободе, к равенству, братству найдет..." (Ракитин)

— — — — —

«Только как же, спрашиваю, после того человек-то? Без бога-то и без будущей жизни? Ведь это, стало быть, теперь всё позволено, всё можно делать?» «А ты и не знал?» — говорит. Смеется. «Умному, говорит, человеку всё можно, умный человек умеет раков ловить, ну а вот ты, говорит, убил и влопался и в тюрьме гниешь!» ... Врет Ракитин: если бога с земли изгонят, мы под землей его сретим! Каторжному без бога быть невозможно, невозможнее даже, чем некаторжному! И тогда мы, подземные человеки, запоем из недр земли трагический гимн богу, у которого радость! Да здравствует бог и его радость!

— — — — —

"А меня Бог мучит. Одно только это и мучит. А что, как его нет? Что, если прав Ракитин, что это идея искусственная в человечестве? Тогда, если его нет, то человек шеф земли, мироздания. Великолепно! Только как он будет добродетелен без Бога-то? Вопрос! Я все про это. Ибо кого же он будет тогда любить, человек-то? Кому благодарен-то будет, кому гимн-то воспоет? Ракитин смеется. Ракитин говорит, что можно любить человечество и без Бога. Ну это сморчок сопливый может только так утверждать, а я понять не могу. Легко жить Ракитину: «Ты, – говорит он мне сегодня, – о расширении гражданских прав человека хлопочи лучше али хоть о том, чтобы цена на говядину не возвысилась; этим проще и ближе человечеству любовь окажешь, чем философиями». Я ему на это и отмочил: «А ты, говорю, без Бога-то, сам еще на говядину цену набьешь, коль под руку попадет, и наколотишь рубль на копейку» (Дмитрий Карамазов)

Достоевский не первый, задумавшийся о роли Бога в жизни человека.

"Ведь до тех пор, пока они полагают, что никакой Бог о нас не заботится и что после смерти ничего не будет, они предают себя страстям, и пока считают, что им все дозволено, страстно устремляются в погоню за наслаждениями, через которые по незнанию попадают в сети смерти" (Лактаций "Божественные установления", II, 3)

Знаменитый христианский писатель III века Луций Целий Фирмиан Лактанций родился около 250 года в Африке или Италии, в 303 году принял христианство. За образованность и красноречие заслужил впоследствии от гуманистов эпохи Ренессанса звание «христианского Цицерона». После прихода Константина к власти в западной части Римской империи в 317 году был назначен воспитателем Криспа, наследника императора, проживал в Трире. Умер около 325 года

"Как нам именовать их, этих людей, которые живут, не вспоминая о неизбежном конце жизни, исполняя любую свою прихоть, гоняясь за наслаждениями, бездумно и безбоязненно, словно вечность уничтожится, если о ней не думать, если помнить лишь о сиюминутных радостях...
Бесспорно, что человеческая нравственность целиком зависит от решения вопроса, бессмертна душа или нет" (Блез Паскаль «Мысли о религии и других предметах», IV, 334, 347)

Б. Паскаль (19 июня 1623 — 19 августа 1662) — французский математик, механик, физик, литератор и философ. Классик французской литературы, один из основателей математического анализа, теории вероятностей и проективной геометрии, создатель первых образцов счётной техники, автор основного закона гидростатики. В 1670 году была опубликована его работа «Мысли», где Паскаль защищает христианство в споре с атеистами

Ещё статьи

«Если Бога нет, то всё дозволено» – Фёдор Достоевский / Советник Олег Тет

Информация о материале

Олег Тет

30 марта 2021

Журнал

Религия

06 декабря 2021

Олег Тет

Советник персональный, корпоративный и общественный

по психологическим и личностным, организационным и управленческим вопросам, информационной среде и развитию

Приём Об авторе Контакты Поддержка

«Если Бога нет, то всё дозволено» – крылатое выражение, приписываемое Федору Михайловичу Достоевскому. Так ли это, что если Бога нет, то можно всё, или всё же нет? Как работает психика человека в данном вопросе, и как меняется его восприятие себя и мира в зависимости от религиозных и атеистических воззрений? Давайте поговорим на эту тему и разберём данную мысль.

1. Если Бога нет, то всё позволено
2. Влияние веры в бессмертие души на поступки
3. Влияние материализма и атеизма на поступки
4. Заключение

Если Бога нет, то всё позволено

А слышал давеча его глупую теорию: «Нет бессмертия души, так нет и добродетели, значит, всё позволено» (Михаил Ракитин)

«Братья Карамазовы», Федор Михайлович Достоевский

Вера в существование Бога – это определённое представление о себе, о жизни, о том, что было до рождения и что будет после смерти. Вера в единого Бога, как и многие другие верования, исходят из того, что человек не кончается с приходом своей смерти, что за дверью смерти путь человека продолжится, хоть и в другом мире и в другом виде, но продолжится. Это сильно рознит веру в Бога с материализмом и атеизмом, в рамках которых подразумевается, что человек с приходом своей смерти исчезает неизбежно и навсегда.

Различное восприятие мира, различное предоставление о процессах, протекающих в нём, причинно-следственных связей, о том, что возможно в нём, а что невозможно, прямым образом влияет на мышление человека, на то, что он считает допустимым для себя, а что недопустимым, на то, как он реагирует на свою собственную природу, природу и поведение других людей, происходящие события.

Влияние веры в бессмертие души на поступки

Почему, если Бога нет, то всё позволено? Дело в том, что идея Бога прямо связана с посмертным существование человека. Согласно этой вере, человек продолжит свой путь после смерти – всё не закончится этой жизнью. Более того, речь идёт о бессмертии души, а значит о бесконечном путешествии, не имеющем конца, путешествии в том или ином виде, в том или ином мире. Также вера в Бога прямо связана с понятиями добра и зла, которые отчерчены друг от друга конкретным и понятным образом.

Когда человек смотрит на мир подобными глазами, он оценивает свои поступки и расплату за них не только в рамках жизни земной, но и за её пределами. Он исходит из того, что чтобы он не совершил дурного в этой жизни, вне зависимости от того, понесёт ли он наказание за это при жизни или нет, ему всё равно придётся за это ответить, но уже в мире ином. При таком понимании мира получается, что человек исходит из следующего:

1. Расплата за дурной поступок будет в любом случае, не судом человека, так судом Божьим, и даже если избежал наказания при жизни, то от расплаты за грехи всё равно не уйти;
2. Добро и зло абсолютны и определяются не человеком, а за него, и не важно, что сам человек думает о своих поступках и как их оправдывает, считает ли он своих греховные дела праведными или нет, всё равно за грехи отвечать придётся, поскольку в таком мире добро и зло разделены не относительно, а абсолютно.

Исходя из этого получается, что подлинно верующему человеку не выгодно грешить и совершать недобрые дела, поскольку отвечать всё равно за всё придётся. И человек исходит из этого нередко не только на сознательном уровне, но и на подсознательном. То есть само представление мира, в котором есть бессмертная душа, Бог, посмертная жизнь и абсолютные добро и зло, определяет его мышление и поступки на самом глубоком уровне его личности.

Влияние материализма и атеизма на поступки

Только как же, спрашиваю, после того человек-то? Без Бога-то и без будущей жизни? Ведь это, стало быть, теперь всё позволено, всё можно делать?

«Братья Карамазовы», Федор Михайлович Достоевский

Когда человек исходит из того, что его смерть – это окончательный и абсолютный конец для него, и после момента смерти для человека уже ничего и ни в какой форме не будет, то он совсем иначе смотрит на свои поступки, на то, что можно, а что нельзя.

Такому человеку оказывается невозможным отказать себе в реализации порока, поскольку он будет исходить не из того, плохо это или хорошо, правильно или неправильно, а из того, смогут ли его поймать и наказать или нет. И если наказания не будет, то тогда, что плохого для него, если он реализует своё желание, удовлетворит свой порок, свой грех, коли его всё равно не накажут. И, действительно, что плохого для человека в поступке, если за него не придётся отвечать?

Не пойман – не вор, не уличена – не гулява

«Пословицы русского народа», Владимир Иванович Даль, 1853г.

Кроме того, если нет добра и зла, как абсолютных величин, то тогда каждый сам может трактовать, что хорошо, а что плохо. И каждый сам сможет найти лицемерные и благодетельные обоснования для любых, даже самых низких поступков. Таким образом получается, что человек, исходящий из того, что у человека нет души, что добро и зло относительны, и что смерть – абсолютный конец, видит следующий тип поведения для себя наиболее выгодным и эффективным в подобном мире:

1. Добро и зло относительны, а значит можно самому определять, что хорошо, а что плохо, в таком случае, можно греховное, но выгодное для себя, объявить хорошим, когда это выгодно, а хорошее, но невыгодное, плохим. Ведь, если добро и зло относительны, то каждый сам сможет установить точку отсчёта и моральные координаты, а руководствоваться в этом процессе он будет своей выгодой;
2. Поскольку никакого наказания за переделами этого мира для такого человека не существует, то можно делать, что угодно из того, что хочется или нужно, главное, чтобы не поймали. И за счёт различных средств, например, с помощью лжи и подкупа, создавать себе положительную репутацию, совершая при этом порочные поступки и скрывая их, поскольку ни кармы, ни чего-то более высокого за пределами физического мира для такого человека нет, а значит репутация здесь на Земле для него первична.

Конечно, читатель может сказать, что существует общественная мораль и она останавливает человека от дурных поступков. Но мораль упирается в конечном счёте в вопрос «почему» и на том моменте отмирает. Например, почему нельзя своровать то, что хочешь получить, если точно не поймают и не накажут? Мораль не сможет найти ответа на этот вопрос. Она будет в состоянии сказать только то, что это плохо, потому что плохо и точка. Кроме того, как уже было сказано выше, когда добро и зло воспринимаются как величины относительные, то мораль легко дрейфует в нужную для человека или общества сторону, и принимает те формы, которые позволят оправдать реализацию своих пороков, превратив их из аморальных в моральные.

Заключение

Человек – сложное существо, его психика подобна пирамиде или матрешке, строится от базовых, ключевых, фундаментальных принципов к простым и локальным явлениям. Наше фундаментальное отношение к миру, восприятие всего сущего, его законов, его природы, его основ прямо определяет наши мысли и чувства, взаимоотношения с людьми, отношение себе, мотивацию и поступки на всех прочих уровнях.

Человек, подлинно верующий в Бога и бессмертие души, на внутреннем подсознательном уровне иначе смотрит на мир, нежели человек с материалистическо-атеистическими взглядами. И соответственно поступки его иные.

Отношение к себе, своей жизни и её конечности или бесконечности радикальным образом влияет на мотивацию человека и на границы дозволенного, которые он определяет для себя. Человек, верящий в бессмертие души, вынужден исходить в своих поступках в этой жизни из того, что ему за них отвечать, если не при жизни, то уж точно после смерти.

В то время, как человека с атеистическо-материалистическим взглядом на мир, видит приближение своего неизбежного и абсолютного конца – своей смерти, и исходит из того, что самое страшное (смерть) с ним и так в любом случае произойдёт, так почему нужно отказывать себе в удовольствиях и в реализации любых даже самых низких желаний. Ведь отвечать, если и придётся за них, то только перед другими людьми, и здесь просто нужно, чтобы тебя не поймали, тогда и ответственности не будет.

Исходя из концепции мира формируется поведение, которые кажется наиболее эффективным. Материалисту неизбежно видится эффективным следующий путь: делай то, что хочешь и что выгодно, главное, чтобы не поймали, и при этом с помощью лжи создавай себе благовидный образ, ведь важно не какой ты (за это отвечать не придётся), а то, что о тебе думают другие люди (ведь если и отвечать, то придётся перед ними). Для человека же верующего видится эффективным иной путь, а именно быть праведным, даже когда никто не видит, и делать добро, вне зависимости от того, что подумают окружающие и какова будет репутация в их глазах, поскольку отвечать не перед ними, а перед Богом, а он видит всё, и отвечать придётся за всё.

Если Бог мертв, почему не все разрешено?

Если Бог мертв, почему не все разрешено?

На этой неделе мы спрашиваем о морали в безбожном мире. Может быть, а может и не быть Бога; но определенно есть мораль. Так в чем же проблема? Как говорил Достоевский: если Бог умер, то все дозволено. Это означает отсутствие различия между правильным и неправильным и, следовательно, отсутствие морали.

Теперь вы можете зайти на любой урок этики в любом светском кампусе в Америке, и вы найдете множество философов, говорящих об этике и морали, но ни слова не упомянув о Боге. Это говорит о том, что среди философов — будь то утилитаристы, кантианцы или кто-то еще — существует консенсус в отношении того, что вам не нужно обращаться к Богу, чтобы понять природу морали.

Конечно, если вы разочаруетесь в Боге, установить абсолютную и объективную мораль будет намного сложнее, чем думают многие философы. Но этого следовало ожидать — вот почему существует так много разных этических теорий. Вот почему специалистам по этике платят большие деньги. Идея Бога им ничуть не помогает.

Тем не менее, если бы существовал Бог — особенно совершенный, вселюбящий, всезнающий — разве его слово не было бы просто законом? Возьмем, к примеру, убийство: является ли убийство неправильным, потому что Бог запрещает его, или Бог запрещает его, потому что это неправильно? Эта дилемма восходит к диалогу Платона «Евтифрон». Если теист говорит, что Бог запрещает убийство, потому что оно само по себе неправильно, то воля Бога не играет никакой роли в том, чтобы сделать его неправильным. Если он говорит, что это неправильно только потому, что Бог запрещает это, это показывает, что в убийстве нет ничего плохого по своей сути и что его решение запретить это просто произвольно. И все же любой светский подход ничуть не лучше, а может быть, даже хуже. Они даже близко не объясняют, откуда могут браться абсолютные, объективные моральные истины. Идея Бога дала нам, по крайней мере, шанс на победу.

Теперь вы можете спросить, почему меня волнуют произвольные моральные суждения Бога больше, чем чьи-либо еще. Ответ будет заключаться в том, что Бог, если он существует, особенный. Он не просто какой-то незнакомец, пытающийся добраться домой. Он творец вселенной, источник всего сущего. И все же, даже если бы это было правдой, вы могли бы закопаться еще дальше и спросить, почему я должен преклоняться перед предполагаемой властью Бога, особенно учитывая тот абсолютный беспорядок, который он сделал из вещей. Ответ: потому что он все еще Бог — потому что он раздает самые сладкие морковки и владеет самой большой палкой!

Значит, все сводится к тому, что сила делает право, по крайней мере, божественная сила? Ну, мы могли бы поднять то же беспокойство о светской морали. Возьмем утилитаризм — всегда старайтесь делать наибольшую пользу для наибольшего числа людей. Почему я должен заботиться о благе наибольшего числа? Какая власть у них надо мной? Делает ли меня такой вопрос эгоцентричным эгоистом, которому нет дела до человечества в целом? Нет, утилитаризм превращает каждого из нас в простое орудие человеческого стада, как это назвал Ницше. И это позволяет стаду предъявлять к нам непрекращающиеся, ненасытные требования. Что дает право?

Возможно, к утилитаризму слишком легко придираться. Возьмем Канта — нелегкая добыча, но почти такая же плохая. Он так сильно хотел представить Бога в образе, но не мог найти честный способ сделать это! Вместо этого он протащил его через заднюю дверь. Подумайте о его категорическом императиве — якобы абсолютном, неизбежном требовании, обязательном для каждого разумного человека, независимо от его желаний или склонностей. Звучит немного похоже на божественную заповедь, за исключением того, что она порождена не божественной волей, а простым человеческим разумом. И, безусловно, утешительно думать, что нам не нужен далекий голос трансцендентного Бога, чтобы вести нас, что вместо этого мы можем полагаться на внутренний голос человеческого разума, и что он ясный, недвусмысленный и абсолютно авторитетный. Но человеческая история опровергает фантазию Канта. «Разум» — что бы это ни было — приглушен и смущен; он говорит многими голосами, а не одним; получается какофония, а не симфония.

Все это делает меня похожим на ницшеанского морального скептика? Я определенно думаю, что мы, философы, слишком самодовольны и самоуверенны в том, как легко основывать абсолютную, объективную моральную истину на чем-то чисто светском. Так как же практикующий атеист решает эти вопросы? Наш гость, Джон Фигдор, капеллан-гуманист в Стэнфорде, у него есть некоторые мысли о том, как мы можем вывести моральные принципы в мире без высшего морального авторитета.

Если есть Бог, то все дозволено

Хотя высказывание «Если Бога нет, то все дозволено» широко приписывается Достоевскому «Братья Карамазовы» (Сартр был первым, кто сделал это в своем Бытии и Ничто ), он просто никогда этого не говорил.

Ближе всего к этому гнусному афоризму подходит горстка апопроксимаций, вроде утверждения Дмитрия из его спора с Ракитиным (как он сообщает об этом Алеше):

«А что тогда будет с людьми?» Я спросил его: «Без Бога и бессмертной жизни? Все позволено тогда, они могут делать, что хотят?»

Но сам факт того, что эта неверная атрибуция сохраняется на протяжении десятилетий, показывает, что, даже если она фактически неверна, она тем не менее задевает за живое в нашем идеологическом здании. Неудивительно, что консерваторы любят вспоминать об этом всякий раз, когда среди атеистически-гедонистической элиты происходят скандалы: от миллионов убитых в ГУЛАГе до секса с животными и однополых браков — вот к чему мы придем, если будем отрицать трансцендентный авторитет как абсолютный предел всех человеческих устремлений.

Без таких трансцендентных ограничений, как гласит история, ничто, в конечном счете, не помешает нам безжалостно эксплуатировать наших соседей, использовать их в качестве инструментов для получения прибыли и удовольствия или порабощать, унижать и убивать их миллионами. Все, что стоит между нами и этим нравственным вакуумом, при отсутствии трансцендентальной границы, это те добровольные ограничения и произвольные «договоры среди волков», заключенные в интересах выживания и временного благополучия, но которые могут быть нарушены в любой момент. в любой момент.

Но так ли это на самом деле? Известно, что Жак Лакан утверждал, что психоаналитическая практика переворачивает изречение Достоевского: «Если Бога нет, то все запрещено ». Это обращение, конечно, противоречит моральному здравому смыслу. Так, например, в сочувственном обзоре книги о Лакане словенская левая ежедневная газета представила версию Лакана так: «Даже если Бога нет, не все дозволено!» — благожелательная пошлость, превращающая лакановскую провокационную инверсию в скромную уверенность в том, что даже мы, безбожники-атеисты, соблюдаем некоторые этические рамки.

Однако, даже если инверсия Лакана кажется пустым парадоксом, беглый взгляд на наш моральный ландшафт подтверждает, что это гораздо более подходящее описание атеистического либерально-гедонистского поведения: они посвящают свою жизнь погоне за удовольствиями, но поскольку нет внешней власти, которая гарантировала бы им личное пространство для этого занятия, они запутываются в густой сети навязанных самим себе «политкорректных» правил, как будто они несут ответственность перед суперэго, гораздо более строгим, чем суперэго традиционной морали. . Таким образом, они становятся одержимы заботой о том, чтобы, преследуя свои удовольствия, они могли нарушить пространство других, и таким образом регулируют свое поведение, принимая подробные предписания о том, как избежать «домогательства» других, наряду с не менее сложным режимом заботы. -о себе (физическая подготовка, здоровое питание, духовная релаксация и т.д.).

Сегодня нет ничего более угнетающего и регулируемого, чем быть простым гедонистом.

Но здесь следует сделать второе замечание, строго коррелирующее с первым: тем, кто относится к «богу» грубо и прямо, воспринимая себя как орудие его воли, все дозволено. Это, конечно, так называемые фундаменталисты, которые практикуют извращенную версию того, что Кьеркегор называл религиозным приостановлением этического.

Так почему же сегодня мы наблюдаем рост религиозно (или этнически) оправданного насилия? Именно потому, что мы живем в эпоху, которая воспринимает себя как постидеологический . Поскольку великие общественные дела больше не могут быть мобилизованы в качестве основы для массового насилия — иными словами, поскольку гегемонистская идеология предписывает нам наслаждаться жизнью и реализовывать свое истинное «я», — для большинства людей почти невозможно преодолеть свое отвращение к перспектива убить другого человека.

Большинство людей сегодня спонтанно нравственны: мысль о том, чтобы мучить или убить другого человека, глубоко травмирует их. Итак, для того, чтобы заставить их это сделать, необходимо большее «священное» Дело, что-то, что делает мелкие индивидуальные заботы об убийстве тривиальными. Религия или этническая принадлежность идеально подходят на эту роль. Бывают, конечно, случаи патологических атеистов, способных на массовые убийства только ради удовольствия, просто ради него, но это редкие исключения. Большинство нуждается в обезболивании против их элементарной чувствительности к чужому страданию. Для этого необходима священная Причина: без этой Причины нам пришлось бы чувствовать всю тяжесть того, что мы сделали, без Абсолюта, на которого можно было бы возложить окончательную ответственность.

Религиозные идеологи обычно утверждают, что, правда это или нет, религия заставляет некоторых плохих людей делать хорошие вещи. Однако из сегодняшнего опыта следует скорее придерживаться утверждения Стивена Вайнберга: хотя без религии хорошие люди делали бы хорошие вещи, а плохие — плохие, только религия может заставить хороших людей делать плохие вещи.

Не менее важно то же самое, по-видимому, и для проявления так называемых «человеческих слабостей». Отдельные крайние формы сексуальности у безбожных гедонистов немедленно возводятся в репрезентативные символы развращенности безбожников, а любое сомнение, скажем, в связи между более выраженным явлением клерикальной педофилии и Церковью как институтом отвергается как антирелигиозная клевета. . Хорошо задокументированная история о том, как католическая церковь защищала педофилов в своих рядах, — еще один хороший пример того, что если бог существует, то все дозволено. Что делает это защитное отношение к педофилам таким отвратительным, так это то, что его практикуют не вседозволенные гедонисты, а тот самый институт, который выдает себя за морального защитника общества.

А как же сталинские массовые убийства коммунистов? А внезаконные ликвидации безымянных миллионов? Легко видеть, как эти преступления всегда оправдывались их собственным эрзац-богом, «богом-неудачником», как назвал его Иньяцио Силоне, один из великих разочарованных бывших коммунистов: у них был свой собственный бог, поэтому все было разрешено им.

Другими словами, здесь применима та же логика, что и в религиозном насилии. Сталинские коммунисты не считают себя индивидуалистами-гедонистами, покинутыми своей свободой. Скорее, они воспринимают себя как орудия исторического прогресса, необходимости, толкающей человечество к «высшей» стадии коммунизма, — и именно эта ссылка на их собственный Абсолют (и на их привилегированное отношение к нему) позволяет им делать все, что угодно. они хотят.

Вот почему, как только появляются трещины в этом идеологическом защитном щите, тяжесть того, что они сделали, становится невыносимой для многих отдельных коммунистов, так как им приходится противостоять своим действиям как своим собственным, без всякого алиби в высшей Логике Истории. . Вот почему после речи Хрущева 1956 года, обличающей сталинские преступления, многие кадры покончили жизнь самоубийством: ничего нового они во время этой речи не узнали, все факты были им более или менее известны — они просто были лишены исторической легитимации своих преступлений в Коммунистический исторический Абсолют.

Сталинизм — и в большей степени фашизм — добавляет к этой логике еще один извращенный поворот: чтобы оправдать свое безжалостное применение силы и насилия, они не только должны были возвысить свою собственную роль до роли инструмента Абсолюта. , им также приходилось демонизировать своих противников, изображать их олицетворением коррупции и упадка.

Для нацистов каждое явление разврата тут же возводилось в символ еврейского вырождения, тут же утверждалась преемственность между финансовой спекуляцией, антимилитаризмом, культурным модернизмом, сексуальной свободой и так далее, поскольку все они воспринимались как исходящие из та же еврейская сущность, та же полуневидимая сила, которая тайно управляла обществом. Такая демонизация имела точную стратегическую функцию: она оправдывала нацистов делать все, что они хотели, ведь против такого врага все позволено, потому что мы живем в постоянном чрезвычайном положении.

И, наконец, что не менее важно, следует отметить здесь предельную иронию: хотя многие из тех, кто сожалеет о распаде трансцендентных пределов, представляют себя христианами, тоска по новому внешнему/трансцендентному пределу, по божественному деятелю, полагающему такую предел, глубоко нехристианских . Христианский Бог есть не трансцендентный Бог ограничений, а Бог имманентной любви: ведь Бог есть любовь; он присутствует, когда между его последователями есть любовь.

Неудивительно поэтому, что Лакан переворачивает — «Если есть Бог, то все дозволено!» — открыто утверждается некоторыми христианами, как следствие христианского представления о преодолении запретительного Закона в любви: если ты пребываешь в божественной любви, то тебе не нужны запреты; вы можете делать все, что хотите, потому что, если вы действительно пребываете в божественной любви, вы никогда не захотите сделать что-то злое.

Эта формула «фундаменталистской» религиозной приостановки этического была предложена еще Августином, который писал: «Возлюби Бога и делай, что хочешь» (или, в другом варианте, «Люби, и делай, что хочешь». с христианской точки зрения, эти два понятия в конечном счете сводятся к одному и тому же, поскольку Бог это любовь). Загвоздка, конечно, в том, что если вы действительно любите Бога, вы будете хотеть того, чего хочет он: то, что нравится ему, будет приятно и вам, а то, что ему не нравится, сделает вас несчастными. Так что дело не в том, что вы можете просто «делать все, что хотите» — ваша любовь к Богу, если она подлинная, гарантирует, что во всем, что вы хотите делать, вы будете следовать самым высоким этическим стандартам.

Это похоже на шутку из пословицы: «Моя невеста никогда не опаздывает на свидание, потому что, когда она опаздывает, она уже не моя невеста». Если ты любишь Бога, ты можешь делать все, что хочешь, потому что когда ты делаешь что-то злое, это само по себе является доказательством того, что ты на самом деле не любишь Бога. Однако двусмысленность сохраняется, поскольку нет никакой внешней по отношению к вашей вере гарантии того, что Бог на самом деле хочет, чтобы вы делали; будет использовать вашу любовь к Богу как оправдание самых ужасных дел.

Кроме того, когда Достоевский излагает ход мысли в духе «если Бога нет, то все дозволено», он отнюдь не просто предостерегает от безграничной свободы, т. трансцендентный запрет, ограничивающий человеческую свободу: в обществе, управляемом инквизицией, решительно все не дозволено, поскольку Бог действует здесь как высшая сила, ограничивающая нашу свободу, а не как источник свободы. Весь смысл притчи о Великом Инквизиторе как раз в том, что такое общество стирает само послание Христа: если бы Христос вернулся в это общество, его бы сожгли как смертельную угрозу общественному порядку и счастью, так как он принес народу дар (который оказывается тяжким бременем) свободы и ответственности.

Имплицитное утверждение, что «Если Бога нет, то все дозволено», таким образом, гораздо более двусмысленно — стоит присмотреться к этой части Братья Карамазовы , и в особенности к длинному разговору в Книга пятая между Иваном и Алешей. Иван рассказывает Алеше выдуманную историю о Великом Инквизиторе. Христос возвращается на землю в Севилье во времена инквизиции; после того, как он совершит ряд чудес, люди узнают его и обожают, но инквизиция арестовывает его и на следующий день приговаривает к сожжению. Великий инквизитор навещает его в камере, чтобы сказать, что он больше не нужен Церкви: его возвращение помешает выполнению миссии Церкви, заключающейся в том, чтобы нести людям счастье. Христос неправильно оценил человеческую природу: подавляющее большинство человечества не может справиться со свободой, которую Он им дал, — другими словами, давая людям свободу выбора, Иисус лишил большинство человечества возможности искупления и обрекал его на страдания.

Чтобы принести людям счастье, Инквизитор и Церковь следуют «мудрому духу, ужасному духу смерти и разрушения» — а именно, дьяволу — который один может предоставить инструменты, чтобы положить конец всем человеческим страданиям и объединиться под властью знамя церкви. Множеством должны руководить те немногие, кто достаточно силен, чтобы взять на себя бремя свободы — только так все человечество будет жить и счастливо умереть в неведении. Те немногие, кто достаточно силен, чтобы взять на себя бремя свободы, являются настоящими мучениками, посвящающими свою жизнь тому, чтобы не дать человечеству выбора. Вот почему Христос был не прав, отвергнув дьявольское искушение превратить камни в хлеб: люди всегда будут следовать за теми, кто будет кормить их чрево. Христос отверг это искушение, сказав: «Не может человек жить одним хлебом», игнорируя мудрость, говорящую нам: «Накорми людей, а потом проси у них добродетели!» Вместо ответа инквизитору Христос, все время молчавший, целует его в губы; потрясенный Инквизитор отпускает Христа, но говорит ему никогда не возвращаться… Алеша отвечает на рассказ, повторяя жест Христа: он также нежно целует Ивана в губы.

Смысл этой истории не в том, чтобы просто атаковать Церковь и выступать за возвращение к полной свободе, данной нам Христом. Сам Достоевский не мог дать прямого ответа. Следует иметь в виду, что притча о Великом Инквизиторе является частью более широкого аргументативного контекста, который начинается с восклицания Иваном Божьей жестокости и равнодушия к человеческим страданиям, ссылаясь на строки из книги Иова (9.22-24):

«Он губит невинных и нечестивых. Если бич убивает внезапно, Он насмехается над отчаянием невинных. Земля отдается в руки нечестивым; Он закрывает лица ее судей. Если это не Он, то это кто?»

Контраргумент Алеши состоит в том, что все, что показал Иван, это то, почему на вопрос о страдании нельзя ответить только Богом-Отцом. Но мы не иудеи и не мусульмане, у нас есть Бог-Сын, — добавляет Алеша, — и поэтому довод Ивана фактически укрепляет христианскую, а не чисто теистическую веру: Христос «может простить все, всех и за всех, потому что Он отдал свою невинную кровь». для всех и вся». Именно в ответ на это воскрешение Христа — переход от Отца к Сыну — Иван представляет свою притчу о Великом Инквизиторе, и, хотя прямого ответа на нее нет, можно утверждать, что имплицитным решением является Святой Дух. : «радикально эгалитарная ответственность каждого за всех и за каждого».

Можно также утверждать, что жизнеописание старца Зосимы, следующее почти сразу за главой о Великом инквизиторе, является попыткой ответить на вопросы Ивана. Зосима, находящийся на смертном одре, рассказывает, как в бунтарской юности, посреди дуэли, обрел веру и решил стать монахом.