Рай и ад — Рассказы — Для души — Статьи

Рассказы24.07.2011
4020

Kovtok Neba

Тихим субботним вечером Колька попал в рай. Встретили его радушно. Проводили до самых ворот, в проводники дали молодого, начинающего ангела в белых одеждах и с золотыми волосами.
Сначала ангел повел его к гардеробщику. Кольке, теперь уже Николаю, выдали одежду голубого цвета.
— Потом получишь еще что-нибудь, если захочешь.
Они с ангелом спустились по мраморным ступенькам вниз. Николай оказался в маленьком городке, утопающем в зелени — в кустах заливались соловьи, цвели розы, жасмин, фиалки, из дымки яблоневого цвета выглядывали черепичные крыши. Едва касаясь земли ногами, пробежали девушки в розовых одеждах, вслед за ними прошли двое, оживленно разговаривая о чем-то.
Ангел тронул Николая за рукав:
— Я должен показать вам дом, где вы будете жить.
Они пошли пешком по уютным чистым улочкам, больше похожим на деревенские. Идти было легко — видимо, законы физики на рай не распространялись. Так что минут через пять по земному времени они уже подходили к одноэтажному маленькому домику с голубятней и вишневым садом.
— Это мой дом?!
— Да. Вам должно понравиться. Мы учли все ваши вкусы. Даже соседей подобрали согласно вашему психологическому складу: один из них, например, заядлый шахматист, другой в прошлом фанат группы «Раммштайн», правда, сейчас его вкусы несколько изменились, но мы подумали, что вы найдете общий язык. С остальными вы познакомитесь сами.
Ангел посмотрел в свою записную книжку: — О, извините, меня вызывают.
Он уже собрался раствориться в воздухе…
— Постойте, я хотел спросить.
— Слушаю, — ангел вежливо прекратил исчезать.
— А как узнать, что можно, а чего нельзя делать? — спросил Николай.
Ангел снисходительно улыбнулся на вопрос новичка:
— Делать можно все, что угодно.
— А как же яблоки? Здесь, наверное, есть запретная яблоня.
— Нет, ее пересадили в безопасное место. Ешьте яблоки сколько угодно, никто вам слова не скажет. Правда, насколько я знаю, вы предпочитаете вишни.
Николай, улыбаясь, закивал головой.
— Да не волнуйтесь вы, — успокоил его ангел, — вечером я еще приду. По уставу я должен вас навещать каждый день в течение недели, чтобы помочь на первых порах.

* * *
Постепенно Николай обживался в раю. Работу ему дали непыльную: он стал водителем облака. С утра он получал назначение, — над каким местом земного шара нужно зависнуть, чтобы обеспечить легкий теплый дождик. Единственная трудность состояла в том, чтобы не дать облаку растаять. Сначала получалось не очень складно, и Николаю часто приходилось делать запрос на новое облако. Но вскоре Николай научился сохранять облако и даже защитил диссертацию по новым методам работы с дождевыми облаками в полевых условиях.
По вечерам он отдыхал с друзьями. Соседи действительно оказались очень интересными людьми, особенно бывший любитель группы «Раммштайн». Он работал водителем грозовой тучи и теперь отдавал предпочтение музыке Бетховена, потому что находил в ней много общего со своей работой.
Когда хотелось интеллектуальных занятий, Николай шел к соседу- шахматисту.
На голубятню лазил с соседкой Машенькой — девочкой десяти лет с рыжими хвостиками.
Он даже начал встречаться с милой девушкой Наташей, которая работала луговым ангелом — разбрасывала семена, которые всходили на земле ромашками и васильками. Отношения складывались самые нежные. Их не портили даже чисто научные споры. Например, что важнее: посадить ромашку или полить ее легким теплым дождиком, чтобы не завяла. Николай полагал, что важнее посадить цветочек, иначе его все равно не будет, а Наташа почему-то считала, что полить цветок важнее, как будто сама работала на облаке.
Однажды Николай и Наташа гуляли по райскому парку.
— Знаешь, — вдруг остановился Николай, — а мне жалко тех, кто попал в ад.
— Почему? — Наташа тоже остановилась и удивленно посмотрела на него.
— Ну, понимаешь ли, мы вот живем в райских садах, все у нас есть; нам хорошо. А как же они живут! Испытывают муки, лишения. Голодают, наверное, а умереть от голода не могут. Черти их жарят на медленном огне. А они все-таки люди. Вот и жалко их.
— Жалко, конечно. Но что поделаешь — заслужили, — Наташа вздохнула, — их же еще на земле предупреждали, что будет, если они не исправятся.
— Да, ты права. Их предупреждали, — Николай улыбнулся. — Пойдем в кино?
Остаток вечера они провели весело, но ночью, оставшись один, Николай снова задумался.
«Может, их плохо предупредили, не рассказали всего. Вот я, например, тоже так и не знаю, как живут люди в аду. Но могу себе представить».
С такими мыслями он заснул. Всю ночь его мучили кошмары и не оставлял вопрос: как же можно предупредить людей?
Утром, словно по заказу, явился ангел. Николай спешил на работу, но ангел остановил его:
— Не торопись. Пойдем со мной.
Николай удивился, но не подал виду. Вместе с ангелом он вышел на улицу. Ярко светило солнце, вишни в его саду уже краснели сочными бочками. Люди шли по своим делам, улыбались и приветствовали Николая и его провожатого улыбками. Напевая песенку, промчалась Машенька с ведерком, полным семян.
Они вышли за городок и по тропинке через поле с манной небесной вышли к большому белому зданию о двенадцати колоннах. На здании золотыми буквами было написано: «Школа ангелов».
Здесь они остановились, и его вожатый сказал:
— Ты хотел помочь людям, предупредить их о Геенне Огненной, о мучениях ада.
— Может, это запрещено? — Николай виновато посмотрел на ангела.
— Нет-нет. Конечно же, не запрещено, а даже поощряется, — ангел успокоительно похлопал его крылом по плечу. — Но все дело в том, что предупреждения, откровения, знамения — ответственное дело, и для этого нужна специальная подготовка. Вот почему я привел тебя сюда. Если ты по-прежнему хочешь этого, будешь учиться, сдашь экзамен и получишь новую работу — станешь ангелом. Это очень трудная и почетная работа. Ну как, ты хочешь этого?
Николай подумал некоторое время и твердо произнес: — Да.

* * *
— Сегодня ваш последний урок, — неспеша говорил архангел. — Вот уже год, как вы слушаете мои скучные лекции и зубрите законы и правила Человеколюбия. Но самым важным будет именно сегодняшний урок. На экзамене я спрошу, что для себя извлек из него каждый из вас. Кстати, повторяю еще раз, экзамен завтра. Принимаю в течение всего дня. Те, кто не сдаст экзамен, — надеюсь, таких не будет,- сможет сдать его через год, заново прослушав весь курс лекций.
Ну а сейчас каждый из вас будет вручен опеке ангелов-хранителей, которые были вашими наставниками на первых порах. Именно они дадут вам последний урок.
Аудитория зашумела, складывая тетрадки. Все вышли во двор. Перед Николаем возник его ангел и с добродушной улыбкой спросил:
— Ну как, готов к экзамену?
— Вообще-то немного волнуюсь, а так — готов.
— Прекрасно. Я знаю, что не ошибся в тебе. Ладно, теперь о главном. Сегодня у нас запланировано посещение ада. Ты должен намазаться этой мазью, чтобы остаться незамеченным его обитателями,- ангел протянул Николаю маленькую баночку с золотистым веществом.
Вскоре они вышли из рая и начали спускаться вниз по горной тропинке. Спускаться пришлось долго, потом они поднимались по крутому склону и опять спускались. Наконец путники достигли ворот ада.
— Когда войдем туда — ни звука. Все вопросы — потом, — предупредил ангел.
Николай согласно кивнул, и они вместе вошли в ворота, спустились по мраморным ступенькам вниз.
Перед ними лежал маленький городок, утопающий в зелени — в кустах заливались соловьи, цвели розы, жасмин, фиалки, из дымки яблоневого цвета выглядывали черепичные крыши…
Николай удивленно взглянул на ангела, но тот лишь сделал знак: «Молчи» — и указал в сторону. К ним приближалась группа людей: они шли молча и сердито смотрели друг на друга.
Целый день Николай осматривал городок, но так и не увидел ни одного довольного лица. Хмурые, мрачные толпы только пачкали своим видом окружавшую их красоту. Облака, водимые ими, проливали на землю занудные, бесплодные дожди. Семена ромашек, достигая земли, превращались в колючки. Вверенные их заботам яблони и вишни не плодоносили.
Лишь за воротами Николай смог свободно вздохнуть. Несколько минут он стоял молча, а потом спросил ангела:
— Эти люди очень несчастны, но в чем же состоит их наказание, ведь они живут в тех же условиях, что и мы — в раю?!
Ангел задумчиво посмотрел на него и ответил:
— Они мучаются сознанием того, что в раю — лучше.

рассказы людей переживших клиническую смерть

Всем людям интересно, что же будет после того, как мы умрем. Некоторые свято верят, что там ничего нет. Но есть те, кому удалось пережить клиническую смерть и они утверждают, что жизнь на том свете существует.

Согласно Библии, ад — это место вечных мучений и страданий. В то время как мы видели, как многие люди умирали и делились своими рассказами о посещении жемчужных врат рая, эти четыре человека сообщили, что умерли и отправились в ад и обратно.

Мэтью Ботсфорд

Мэтью Ботсфорд(на фото выше) не был христианином, пока шальная пуля не попала ему в голову в 1992 году, Ботсфорд помнит, как сразу же попал в место полной темноты и страха. Там его запястья и лодыжки были скованы цепями, а вокруг него стоял сильный жар. Кипящая лавовая жижа потекла к его ногам, обжигая ноги, прежде чем плоть восстановилась. Затем Ботсфорд увидел, как к нему спускается рука, сопровождаемая ангельской музыкой и великим светом. Это подняло все его тело, и цепи были сняты. Он вышел из комы через 27 дней и теперь твердо верит в существование ада.

Дженнифер Перес

Дженнифер Перес выросла в христианской семье, но в подростковом возрасте оставила свои религиозные привычки, чтобы исследовать свои любопытства. Ее друг убедил ее принять какие-то лекарства, и в итоге она потеряла сознание, и ее срочно доставили в больницу. Оттуда она была взята на небеса, а затем в ад. Первое, что она помнит об аде, была сильная жажда. Она видела демонов, пытающих мужчин и женщин всех возрастов, и крики агонии пронзали ее уши. Ее вывели из ада и дали команду объяснить миру то, что она видела.

Говард Шторм

Говард Сторм был атеистом, и мысль о религии вызывала у него отвращение. Он умирал на больничной койке от прокола желудка, когда два силуэта попросили его следовать за ними. Он видел, как его душа покидает физическое тело. После некоторого времени следования за двумя фигурами они начали проявлять жестокость, отрывали куски его плоти и избивали его. То, что он называет своим “внутренним голосом”, затем воззвало к нему и велело молиться и просить Иисуса спасти его. В конце концов он это сделал, и нападавшие исчезли. С тех пор он изменил свою жизнь и является служителем Объединенной Церкви Христа.

Хосе Маниянгат

Хосе Маниянгат ехал на своем мотоцикле, когда его сбил пьяный водитель. По дороге в больницу он пережил внетелесный опыт и посетил рай, ад и чистилище. Находясь в аду, он говорит, что температура была 2000 градусов по Фаренгейту. Многих людей мучили демоны и черви, но больше всего он был потрясен, увидев священников и епископов в аду. Сегодня он продолжает служить католической церкви.

Независимо от того, верите вы в реальность ада или нет, эти четыре рассказа ужасают до глубины души.

Опубликовано:
Силивончик Алина

Рай и ад: две истории околосмертных переживаний

Мы, люди, не можем усвоить концепцию вечности, поскольку здесь, на Земле, мы связаны определенным временем, пространством и физическими ограничениями нашей жизни. тела.

Но загробная жизнь — это другая история, о которой мы читали в Библии и узнали в церкви, но которую мы действительно не можем понять. Поэтому мы полагаемся на веру, которая направляет нас, помогает нам укрепить наши отношения с Богом, чтобы мы верили в вечность с Ним.

Мы также находим утешение — или страх, в зависимости от обстоятельств, — в опыте тех, кто вкусил загробную жизнь и дожил до того, чтобы рассказать о ней.

Филипп Нолли, который посещает Церковь Креста под руководством пастора Джонни Тига, пережил клиническую смерть, изменившую все его взгляды на жизнь. В возрасте 34 лет Нолли остановился на парковке продуктового магазина Fiesta, чтобы поспать во время долгой поездки. Он проснулся от того, что рядом с ним тянулся грузовик с шестью мужчинами и женщинами, которые пытались угнать его машину. Когда он повернулся к ним, в него выстрелили из 22-го калибра, пули пробили его плечо и челюсть, которая была разбита от удара. Он был доставлен в ближайшую больницу, и его родители были уведомлены о том, что его состояние критическое, и им следует готовиться к худшему.

Пока его родители готовились к похоронам, врачи доблестно пытались его спасти. Оглядываясь назад, Нолли описал, что произошло дальше. «Мой дух покинул мое тело и отправился на небеса. Я не сомневаюсь в этом. Я мог смотреть вниз и видеть доктора, работающего над моим безжизненным телом. Следующее, что я помню, я был снаружи золотых ворот рядом со стеной из красного кирпича. Все было чисто, свежие деревья и зеленая трава, никакого мусора и никаких признаков людей. Я чувствовал запах свежести; Я чувствовал запах цветов. Я хотел остаться и не хотел возвращаться. Тогда я узнал присутствие Иисуса. Я мог видеть его одежду, но не лицо, потому что было так много света. Но я слышал его голос. Он сел рядом со мной и трижды сказал мне, что сейчас не мое время быть там. Я чувствовал его теплоту, любовь, мир и доброту. Затем я почувствовал, как мой дух возвращается в мое тело, и понял, что вернулся».

Нолли оставался без сознания, очнувшись через три дня в реанимации. Он выбрался из постели и без посторонней помощи прошел в туалет, шокировав медсестер в коридоре, которые бросились к нему. Персонал рассматривал его исцеление как чудо, не только в том, что он был в сознании, но и в том, что он ходил. Хотя врач сказал ему успокоиться, Нолли объявил, что готов идти домой. Три недели спустя он вернулся к работе с городом Хьюстон, но не без чувства, что он уже никогда не будет прежним.

«Когда я рассказал родителям о своем опыте, моя мама сказала: «Я верю вам, потому что люди действительно переживают это, и для вас это знак вернуться в церковь и понять, что Господь пытается сказать вам делать». Она была абсолютно права, и с тех пор я хожу в церковь».

Исследования подтверждают глубокие изменения, которые происходят со многими людьми после клинической смерти. «Примерно каждый третий человек, который приближается к смерти, переживает трансцендентный опыт», — сказал Кеннет Ринг, один из группы исследователей, изучавших это явление. «Ты никогда не восстановишь свое изначальное «я». Это потеряно для вас. Умерло не ваше физическое тело, а что-то в вас. Ты уже не будешь прежним».

Некоторым это настолько плохо, что они полностью переворачивают свою жизнь после того, как увидят проблеск ада, который настолько мучителен, что они никогда не захотят возвращаться. В своей книге «Мой спуск в смерть» Говард Сторм описал свой опыт во время экстренной операции, когда на его душу «жестоко напали злые существа в аду». Когда он попытался помолиться, это еще больше спровоцировало разъяренных существ. «Они кричали мне: «Бога нет!»… Говорили самым нецензурным языком, хуже любого богохульства, произнесенного на Земле», — вспоминал он.

Точно так же Рональд Рейган из Ноксвилля, штат Теннесси, рассказал душераздирающую историю о жизни на грани, за которой последовала смерть, которая показала ему глубины ада. Рейган был закоренелым преступником, который стал еще более жестоким в результате злоупотребления наркотиками и алкоголем. По его собственным словам, он не был хорошим человеком, и это привело к драке возле винного магазина, когда ему было всего 25 лет.

Он сказал о своей встрече с мужчиной: «Я ударил его и сбил с ног. Он разбил бутылку и начал меня бить. Через несколько минут я истек кровью».

Оказавшись в машине скорой помощи, он говорит, что чувствовал, как его тело парит над каталкой, но неприятно. «Это было похоже на то, как будто я проходил через открытое жерло действующего вулкана или горящее озеро», — объяснил он. Потом он стал узнавать вокруг себя знакомые лица, все мертвые и все кричащие на него, плачущие и причитающие: «Ронни, не подходи сюда, спасения нет».

Затем он почувствовал, как его тело дернулось, как будто его ударило током, и его вернуло обратно в мир живых. Он сообщает, что раскаялся после выздоровления и посвятил свою жизнь спасению других, поделившись своим свидетельством. Сегодня он пастор церкви Бога Мидоу в округе Блаунт, штат Теннесси, и говорит всем, что его предсмертный опыт был «подарком от Бога».

В то время как наука склонна не принимать во внимание эти сказки, считая, что мозговые волны работают в ускоренном режиме во время контактных травм, многие врачи были свидетелями чудес и принимают их как таковые. Фактически, Psychology Today сообщает, что 74% врачей, участвовавших в опросе, верили и были свидетелями того, что они назвали чудесами. Доктор Джеффри Лонг, специализирующийся на радиационной онкологии, руководит Фондом исследований околосмертного опыта и изучил более 4000 случаев, подобных случаям Рейгана и Нолли. Больше всего его убеждает сходство историй, которые он слышит от людей, попавших в рай и ад, — от того, что они видели и чувствовали, к тому, что они сообщают по возвращении. Как он говорит: «Вы не можете объяснить постоянную ясность околосмертных переживаний».

Многие рассказывают свои истории, чтобы напомнить всем нам, что у нас есть свободная воля решать, где мы проведем вечность.

Небеса | Житель Нью-Йорка

Пранаб Чакраборти формально не был младшим братом моего отца. Это был соотечественник-бенгалец из Калькутты, выброшенный на бесплодные берега светской жизни моих родителей в начале семидесятых, когда они жили на съемной квартире на Центральной площади и могли сосчитать своих знакомых по пальцам одной руки. Но у меня не было настоящих дядей в Америке, и поэтому меня научили называть его Пранаб Каку. Соответственно, он называл моего отца Шьямалом Да, всегда обращаясь к нему в вежливой форме, а мою мать он называл Боуди, как бенгальцы должны обращаться к жене старшего брата, вместо того, чтобы использовать ее имя Апарна. После того, как мои родители подружились с Пранабом Каку, он признался, что в тот день, когда мы впервые встретились с ним, он следовал за моей матерью и мной большую часть дня по улицам Кембриджа, где мы с ней, как правило, бродили после того, как я вышел из дома. из школы. Он плелся за нами по Массачусетс-авеню, туда и обратно в Гарвардский курятник, где моя мать любила смотреть на товары для дома со скидкой. Он бродил с нами по Гарвардскому двору, где в погожие дни моя мать часто сидела на траве и смотрела на поток студентов и профессоров, деловито идущих по дорожкам, пока, наконец, мы не поднялись по ступенькам в библиотеку Уайденера, чтобы я мог пойти в ванную, он похлопал мою мать по плечу и спросил по-английски, не бенгалка ли она. Ответ на его вопрос был ясен, учитывая, что моя мать носила красно-белые браслеты, характерные только для бенгальских замужних женщин, и обычное тангайльское сари, а в центре ее волос был толстый стержень ярко-красной пудры. круглое лицо и большие темные глаза, столь типичные для бенгальских женщин. Он заметил две или три английские булавки, которые она носила на тонких золотых браслетах, которые были за красными и белыми браслетами, которые она использовала, чтобы заменить отсутствующий крючок на блузке или протянуть веревку через нижнюю юбку в любой момент. практика, которую он строго связывал со своей матерью, сестрами и тетями в Калькутте. Более того, Пранаб Каку слышал, как моя мать разговаривала со мной на бенгали и говорила мне, что я не могу купить номер 9.0039 Арчи в Курятнике. Но тогда, он также признался, он был таким новичком в Америке, что ничего не принимал как должное и сомневался даже в очевидном.

Мы с родителями три года до этого дня жили на Центральной площади; до этого мы жили в Берлине, где я родился и где мой отец закончил свое обучение в области микробиологии, прежде чем принять должность исследователя в Mass General, а до Берлина мои мать и отец жили в Индии, где они незнакомы друг с другом, и где был устроен их брак. Центральная площадь — первое место, где я жил, и в моих воспоминаниях о нашей квартире, в темно-коричневом доме с черепичной крышей на Эшбертон-плейс, Пранаб Каку всегда там. Согласно рассказу, который он любил часто вспоминать, моя мать пригласила его проводить нас обратно в нашу квартиру в тот же день и приготовила чай для них двоих; затем, узнав, что он не ел настоящей бенгальской еды более трех месяцев, она подала ему оставшуюся скумбрию с карри и рис, которые мы ели на ужин накануне вечером. Он оставался до вечера, для второго ужина, после того, как мой отец возвращался домой, и после этого он появлялся на ужин почти каждый вечер, занимая четвертый стул за нашим квадратным кухонным столом из пластмассы и практически становясь частью нашей семьи. так и по названию.

Он был из богатой семьи в Калькутте, и ему никогда не приходилось делать так много, как налить себе стакан воды, прежде чем переехать в Америку, чтобы изучать инженерное дело в Массачусетском технологическом институте. Жизнь аспиранта в Бостоне была жестоким потрясением, и в первый же месяц он потерял почти двадцать фунтов. Он приехал в январе, в разгар снежной бури, а в конце недели собрал чемоданы и отправился к Логану, готовый отказаться от возможности, к которой стремился всю свою жизнь, только для того, чтобы передумать в в последнюю минуту. Он жил на Троубридж-стрит в доме разведенной женщины с двумя маленькими детьми, которые постоянно кричали и плакали. Он снял комнату на чердаке, и ему разрешалось пользоваться кухней только в определенное время дня, и он велел всегда протирать плиту виндексом и губкой. Мои родители согласились, что это ужасная ситуация, и если бы у них была свободная спальня, они бы предложили ее ему. Вместо этого они приветствовали его у нас за едой и в любое время открывали для него нашу квартиру, и вскоре именно туда он ходил между уроками и в выходные, всегда оставляя после себя какой-то остаток: почти докуренную пачку сигарет, газета, письмо, которое он не удосужился открыть, свитер, который он снял и забыл за время своего пребывания.

Я отчетливо помню звук его буйного смеха и вид его долговязого тела, ссутулившегося или распластавшегося на унылой, разношерстной мебели, пришедшей с нашей квартирой. У него было поразительное лицо, высокий лоб, густые усы и отросшие неприрученные волосы, которые, по словам моей матери, делали его похожим на американских хиппи, которые были повсюду в те дни. Его длинные ноги быстро покачивались вверх и вниз, где бы он ни сидел, а изящные руки дрожали, когда он держал сигарету между пальцами и стряхивал пепел в чашку, которую моя мать начала отставлять в сторону исключительно для этой цели. Хотя по образованию он был ученым, в нем не было ничего жесткого, предсказуемого или упорядоченного. Он всегда казался голодным, входил в дверь и объявлял, что не пообедал, а потом ел с жадностью, хватаясь за спину моей матери, чтобы стащить котлеты, пока она их жарила, прежде чем она успела их правильно разложить. на тарелке с салатом из красного лука. Наедине мои родители заметили, что он был блестящим студентом, звездой Джадавпура, пришедшим в Массачусетский технологический институт. с впечатляющим ассистентом, но Пранаб Каку небрежно относился к своим занятиям, часто пропуская их. «Эти американцы учат уравнения, которые я знал в возрасте Уши, — жаловался он. Он был ошеломлен тем, что мой учитель второго класса не задавал никаких домашних заданий и что в возрасте семи лет меня еще не учили квадратным корням или понятию числа пи.

Он появился без предупреждения, никогда не звонил заранее, а просто стучал в дверь, как это делают в Калькутте, и кричал: «Буди!» пока он ждал, пока моя мать впустит его. Прежде чем мы встретились с ним, я возвращался из школы и находил свою мать с сумочкой на коленях и в плаще, отчаянно пытающуюся сбежать из квартиры, где она провела день в одиночестве. Но теперь я заставал ее на кухне за раскатыванием теста для luchis , которые она обычно пекла только по воскресеньям для нас с отцом, или завешиванием новых занавесок, купленных у Вулворта. Тогда я не знал, что посещения Пранаба Каку были тем, чего моя мать с нетерпением ждала весь день, что она переодевалась в новое сари и расчесывала волосы в ожидании его прихода, и что она планировала за несколько дней закуски. она будет служить ему с такой небрежностью. Что она жила тем моментом, когда услышала, как он крикнул: «Буди!» с крыльца, и что она была в дурном настроении в те дни, когда он не материализовался.

Должно быть, ей понравилось, что я тоже с нетерпением жду его визитов. Он показал мне фокусы с картами и оптическую иллюзию, в которой он, казалось, отрезал себе большой палец с огромным усилием и силой, и научил меня запоминать таблицу умножения задолго до того, как мне пришлось учить ее в школе. Его хобби была фотография. У него была дорогая камера, которая требовала подумать, прежде чем нажимать затвор, и я быстро стала его любимым объектом, круглолицая, без зубов, моя густая челка нуждалась в подравнивании. Это по-прежнему мои фотографии, которые мне нравятся больше всего, потому что они передают ту уверенность юности, которой я больше не обладаю, особенно перед камерой. Я помню, как мне приходилось бегать туда-сюда по Гарвардскому двору, пока он стоял с камерой, пытаясь запечатлеть меня в движении, или позируя на ступенях университетских зданий, на улице и на фоне стволов деревьев. Есть только одна фотография, на которой изображена моя мать; она держит меня, когда я сижу верхом на ее коленях, ее голова наклонена ко мне, ее руки прижаты к моим ушам, как будто чтобы я ничего не услышал. На этом снимке тень Пранаба Каку, две его руки подняты под углом, чтобы держать камеру у лица, парит в углу кадра, его затемненная, невыразительная фигура накладывается на одну сторону тела моей матери. Нас всегда было трое. Я всегда был там, когда он приезжал. Было бы неуместно, если бы моя мать приняла его в квартире одну; это было само собой разумеющимся.

У них было все то общее, чего не было у нее с моим отцом: любовь к музыке, кино, левой политике, поэзии. Они были из одного и того же района в Северной Калькутте, их семейные дома были в нескольких минутах ходьбы, фасады были им знакомы, как только были описаны точные места. Они знали одни и те же магазины, одни и те же автобусные и трамвайные маршруты, одни и те же дыры в стене для лучших jelabis и moghlai parathas . Мой отец, с другой стороны, приехал из пригорода в двадцати милях от Калькутты, района, который моя мать считала дикой местностью, и даже в самые мрачные часы своей тоски по дому она была благодарна, что мой отец, по крайней мере, сохранил ей жизнь на корме. дома ее родственников, где ей пришлось бы все время держать голову прикрытой краем сари и пользоваться флигелем, представляющим собой не что иное, как приподнятую платформу с дырой, и где в комнатах ни одной картины на стенах. Через несколько недель Пранаб Каку принес свою катушку в нашу квартиру и стал играть для моей матери попурри из песен из хинди-фильмов их юности. Это были веселые песни ухаживания, которые преобразили спокойную жизнь в нашей квартире и перенесли мою мать обратно в тот мир, который она покинула, чтобы выйти замуж за моего отца. Она и Пранаб Каку пытались вспомнить, из какой сцены из какого фильма были песни, кто были актеры и во что они были одеты. Моя мама описала бы Раджа Капура и Наргис, поющих под зонтиками под дождем, или Дева Ананда, играющего на гитаре на пляже в Гоа. Она и Пранаб Каку страстно спорили об этих вещах, возвышая голоса в шутливой драке, противостоя друг другу так, как никогда не делали ни она, ни мой отец.

Поскольку он играл роль младшего брата, она не стеснялась называть его Пранабом, в то время как она никогда не называла моего отца по имени. Моему отцу тогда было тридцать семь, он был на девять лет старше моей матери. Пранабу Каку было двадцать пять. Мой отец был монахом по натуре, любителем тишины и уединения. Он женился на моей матери, чтобы умилостивить своих родителей; они были готовы принять его дезертирство, пока у него была жена. Он был предан своей работе, своим исследованиям и существовал в оболочке, через которую ни моя мать, ни я не могли проникнуть. Разговор был для него рутиной; это требовало усилий, которые он предпочел потратить в лаборатории. Он не любил излишеств ни в чем, не высказывал никаких пристрастий или потребностей, кроме скромных элементов своего распорядка дня: хлопья и чай по утрам, чашка чая после возвращения домой и два разных овощных блюда каждый вечер за ужином. Он не ел с безрассудным аппетитом Пранаба Каку. У моего отца был менталитет выжившего. Время от времени он любил замечать в смешанной компании и часто без соответствующей провокации, что голодающие русские при Сталине прибегали к тому, чтобы есть клей с обратной стороны своих обоев. Можно было бы подумать, что он слегка ревновал или, по крайней мере, подозрительно относился к регулярности визитов Пранаба Каку и тому влиянию, которое они оказывали на поведение и настроение моей матери. Но я предполагаю, что мой отец был благодарен Пранабу Каку за компанию, которую он предоставил, освободившись от чувства ответственности, которое он, должно быть, чувствовал за то, что вынудил ее покинуть Индию, и, возможно, испытал облегчение, увидев, что она счастлива для разнообразия.

Летом Пранаб Каку купил темно-синий «Фольксваген-жук» и начал возить нас с мамой в поездки по Бостону и Кембриджу, а вскоре и за город, летая по шоссе. Он возил нас в «Индию чай и специи» в Уотертауне, а однажды он отвез нас в Нью-Гэмпшир, чтобы посмотреть на горы. Когда погода стала жарче, мы начали раз или два в неделю ездить на Уолден-Понд. Моя мать всегда готовила пикник из сваренных вкрутую яиц и бутербродов с огурцами и с любовью рассказывала о зимних пикниках ее юности, грандиозных экспедициях с пятьюдесятью ее родственниками, и все они садились на поезд в сельскую местность Западной Бенгалии. Пранаб Каку с интересом слушал эти истории, впитывая исчезающие подробности ее прошлого. Он не был глух к ее ностальгии, как мой отец, и не слушал непонимающе, как я. У Уолденского пруда Пранаб Каку уговаривал мою мать пройти через лес и вел ее вниз по крутому склону к кромке воды. Она распаковывала вещи для пикника, садилась и смотрела, как мы плаваем. Его грудь была покрыта спутанными густыми темными волосами до самой талии. Он был странным зрелищем, с его тонкими, как шест, ногами и маленьким вялым животом, как у стройной женщины, которая родила ребенка и не удосужилась привести живот в тонус. «Ты делаешь меня толстым, Боуди», — жаловался он, наедаясь маминой стряпни. Плавал он шумно, неуклюже, все время головой над водой; он не умел пускать пузыри или задерживать дыхание, как я научился на занятиях по плаванию. Куда бы мы ни пошли, любой посторонний, естественно, предположил бы, что Пранаб Каку — мой отец, а моя мать — его жена.

Теперь мне ясно, что моя мать была в него влюблена. Он ухаживал за ней, как никто другой, с невинной нежностью зятя. В моем представлении он был просто членом семьи, помесью дяди и гораздо старшего брата, потому что в некоторых отношениях мои родители приютили его и заботились о нем почти так же, как они заботились обо мне. Он уважительно относился к моему отцу, всегда обращался к нему за советом, как устроиться на Западе, как открыть банковский счет и устроиться на работу, и прислушивался к его мнению о Киссинджере и Уотергейте. Время от времени моя мать дразнила его из-за женщин, спрашивая об индийских студентках Массачусетского технологического института или показывая ему фотографии своих младших кузенов в Индии. — Что ты о ней думаешь? — спросила бы она. — Разве она не хорошенькая? Она знала, что никогда не сможет получить Пранаба Каку для себя, и я полагаю, что это была ее попытка сохранить его в семье. Но самое главное, поначалу он полностью зависел от нее, нуждаясь в ней все эти месяцы так, как мой отец никогда не испытывал за всю историю их брака. Он принес моей матери первое и, подозреваю, единственное чистое счастье, которое она когда-либо испытывала. Не думаю, что даже мое рождение сделало ее такой счастливой. Я был свидетельством ее брака с моим отцом, предполагаемым следствием той жизни, к которой она была воспитана. Но Пранаб Каку был другим. Он был единственным совершенно неожиданным удовольствием в ее жизни.

Осенью 1974 года Пранаб Каку познакомился со студенткой Рэдклиффа по имени Дебора, американкой, и она стала сопровождать его к нам домой. Я называл Дебору по имени, как и мои родители, но Пранаб Каку научил ее называть моего отца Шьямал Да, а мать Боуди, чему Дебора с радостью согласилась. Перед тем, как они впервые пришли к обеду, я спросил мать, пока она приводила в порядок гостиную, не следует ли мне обращаться к ней как к Деборе Какима, превратив ее в тетю, как я превратил Пранаба в дядю. «В чем смысл?» — сказала моя мать, резко оглядываясь на меня. «Через несколько недель веселье закончится, и она оставит его». И все же Дебора оставалась рядом с ним, посещая вечеринки по выходным, в которых Пранаб Каку и мои родители стали больше участвовать, собрания, которые были исключительно бенгальскими, за исключением ее. Дебора была очень высокой, выше обоих моих родителей и почти такого же роста, как Пранаб Каку. Она носила свои длинные медные волосы с пробором посередине, как моя мать, но они были собраны в низкий хвост вместо косы или беспорядочно рассыпались по плечам и спине, что моя мать считала неприличным. Она носила маленькие серебряные очки и ни следа макияжа, и изучала философию. Я нашел ее очень красивой, но, по словам моей матери, у нее были пятна на лице, а бедра были слишком маленькими.

Какое-то время Пранаб Каку по-прежнему приходил один раз в неделю на ужин, в основном спрашивая мою мать, что она думает о Деборе. Он попросил ее одобрения, сказав ей, что Дебора была дочерью профессоров Бостонского колледжа, что ее отец публиковал стихи и что оба ее родителя имели докторские степени. Когда его не было рядом, моя мать жаловалась на визиты Деборы, на то, что ей приходится делать еду менее острой, хотя Дебора говорила, что любит острую пищу, и на то, что стесняется положить жареную рыбью голову в дал. Пранаб Каку научил Дебору говорить кхуб бхало и аача и брать определенные продукты пальцами, а не вилкой. Иногда они заканчивали тем, что кормили друг друга, позволяя своим пальцам задерживаться во рту друг у друга, заставляя моих родителей смотреть на свои тарелки и ждать, пока пройдет момент. На больших собраниях они целовались и держались за руки на глазах у всех, а когда они были вне пределов слышимости, моя мать разговаривала с другими бенгальскими женщинами. «Раньше он был таким разным. Я не понимаю, как человек может так резко измениться. Это просто ад-рай, разница», — говорила она, всегда используя английские слова для своей самодельной отсталой метафоры.

Чем больше моя мать возмущалась визитами Деборы, тем больше я их ждал. Я влюбился в Дебору, как молодые девушки часто влюбляются в женщин, которые не являются их матерями. Мне нравились ее безмятежные серые глаза, пончо, джинсовые юбки с запахом и сандалии, которые она носила, ее прямые волосы, которыми она позволяла мне управлять во всевозможных глупых стилях. Я жаждал ее небрежного вида; моя мать настаивала на том, чтобы я надевала одно из своих платьев до щиколоток, немного викторианских платьев, которые она называла макси, и носила праздничную прическу, то есть брала по пряди с обеих сторон головы и соединяла их косой челкой. заколка сзади. На вечеринках Дебора, в конце концов, вежливо ускользала, к большому облегчению бенгальских женщин, с которыми она должна была вести беседу, и играла со мной. Я был старше всех детей друзей моих родителей, но с Деборой у меня была спутница. Она знала все о книгах, которые я читал, о Пеппи Длинныйчулок и Энн из Зеленых Мезонинов. Она подарила мне такие подарки, на которые у моих родителей не было ни денег, ни вдохновения: большую книгу сказок братьев Гримм с акварельными иллюстрациями на толстых шелковых страницах, деревянных кукол с волосами, вылепленными из пряжи. Она рассказала мне о своей семье, трех старших сестрах и двух братьях, младший из которых был ближе к моему возрасту, чем к ней. Однажды, побывав у родителей, она привезла трех Нэнси Дрю, ее имя было написано девчачьим почерком вверху первой страницы, и старую игрушку, которая у нее была, небольшой бумажный театр со сменными задниками, внешний вид замок, бальный зал и открытое поле. Дебора и я свободно говорили по-английски, язык, на котором к тому возрасту я выражался легче, чем на бенгальском, на котором мне приходилось говорить дома. Иногда она спрашивала меня, как сказать то или иное по-бенгальски; однажды она спросила меня, что asobbho значит. Я поколебался, а потом сказал ей, что так называла меня моя мать, если я сделал что-то очень непослушное, и лицо Деборы омрачилось. Я чувствовал, что защищаю ее, осознавая, что она никому не нужна, что она обижена, зная, какие гадости говорят люди.

Поездки на «фольксвагене» теперь включали нас вчетвером: Дебора впереди, ее рука поверх руки Пранаба Каку, пока та лежала на рычаге переключения передач, моя мать и я сзади. Вскоре моя мать начала придумывать причины, чтобы оправдаться, головные боли и начинающиеся простуды, и так я стал частью нового треугольника. К моему удивлению, мама разрешила мне пойти с ними в Музей изобразительных искусств, в Сквер и океанариум. Она ждала, когда закончится роман, чтобы Дебора разбила сердце Пранабу Каку и чтобы он вернулся к нам, израненный и раскаявшийся. Я не видел никаких признаков того, что их отношения рушатся. Их открытая привязанность друг к другу, их легко выражаемое счастье были для меня чем-то новым и романтичным. То, что я сидел на заднем сиденье, позволило Пранабу Каку и Деборе потренироваться на будущее, примерить на себя идею собственной семьи. Было сделано бесчисленное количество фотографий меня и Деборы, я сижу на коленях у Деборы, держу ее за руку и целую ее в щеку. Мы обменялись, как мне казалось, тайными улыбками, и в те моменты я чувствовал, что она понимает меня лучше, чем кто-либо другой в мире. Любой бы сказал, что однажды Дебора станет прекрасной матерью. Но моя мать отказывалась признавать такую ​​вещь. В то время я не знал, что моя мать позволила мне уйти с Пранабом Каку и Деборой, потому что она была беременна в пятый раз с момента моего рождения и была так больна, истощена и боялась потерять еще одного ребенка, что проспала большую часть дня. день. Через десять недель у нее снова случился выкидыш, и врач посоветовал ей прекратить попытки.

К лету на левой руке Деборы был бриллиант, которого моя мать никогда не дарила. Поскольку его собственная семья жила так далеко, Пранаб Каку однажды пришел в дом один, чтобы попросить благословения моих родителей, прежде чем отдать ей кольцо. Он показал нам шкатулку, открыл ее и вынул спрятанный внутри бриллиант. «Я хочу посмотреть, как это смотрится на ком-нибудь», — сказал он, уговаривая маму примерить его, но она отказалась. Это я протянула руку, чувствуя вес кольца, висящего у основания моего пальца. Затем он попросил еще одну вещь: он хотел, чтобы мои родители написали его родителям, что они встречались с Деборой и что они высоко ценят ее.