Апокалипсис здесь и сейчас / / Независимая газета

Дэвид Сил. Исповедь отступника. – М.: ОНИКС, РОБИНС, 2006, 232 с.

Все мы родом из детства – эту простую истину люди обычно забывают навсегда, едва обзаводятся собственным потомством. Как навсегда забывают о детских клятвах, данных самим себе, рыдая где-нибудь в укромном уголке после родительской экзекуции ремнем, – никогда и ни при каких условиях не трогать своих будущих чад даже пальцем. Или о желании умереть – назло своим родителям, таким вредным и непонятливым. Или о каких-нибудь заветных вещичках – камешках, пуговицах, железках, потерять которые смерти подобно. И кто детским воображением не уносился в космические дали, на незнакомые планеты, кто не представлял себя кем-то необычным, не таким, как Витька из соседнего подъезда?! Другой вопрос – многие ли унесли из детства во взрослость эти наивные ощущения и переживания?

Это первое, о чем начинаешь думать, читая Дэвида Сила. Видимо, для привлечения внимания читателя автор наполнил ее туманом мистификаций, начиная от собственной необычной (для написанной хорошим русским языком книги) англозвучащей фамилии до попытки откровенной подмены жанра. И вот этого-то и не узрело большинство критиков, поспешивших отнести книгу к разряду эзотерики. На самом же деле это легко читаемый и немного сентиментальный роман, представляющий собой своеобразную психологическую исповедь взрослого и солидного человека, сохранившего восторженный и чистый детский взгляд на мир. Ведь кому как не ребенку необычайно легко удается существовать одновременно в двух мирах – зримом и сказочном, рожденном фантазией и населенном иными существами.

«┘В тот день я осознал, что невидимый для человеческого глаза мир существует по таким же простым правилам и принципам, как видимый». Открытие это принадлежит ребенку, чуть ли не с первых шагов жизни ощутившему себя не просто частичкой огромного мироздания, но Посланником Высших Цивилизаций на Земле. Что особенно примечательно, такая экстраполяция детских мироощущений в серьезный и жесткий мир взрослого человека в этой книге не имеет оттенка инфантильности. Наоборот, здесь ребенок мыслит очень по-взрослому: и когда жестким предсказанием будущего обрывает беспощадную отцовскую экзекуцию, и когда пытается объяснить взрослым собственную сущность, пересказывая историю, якобы поведанную учителем.

Тонкая и легкоранимая душа ребенка, не замутненная взрослым скепсисом, позволяет автору безошибочно разбираться в людях, отсеивая малоинтересных и своекорыстных персонажей. Разочарование в друге, с которым в уединенной тиши предпринимались неловкие попытки изучения собственного тела, или тайная, духовная и физическая, близость с матерью одноклассника – наглядное тому подтверждение.

Главы книги Дэвида Сила, посвященные эсхатологическим предсказаниям, не наполняют читателя леденящим ужасом Апокалипсиса, они лишь буднично повествуют о разочаровании Высших Сил людскими деяниями. Интересно, что именуются они Светом, а не Богом, вероятно, потому, что в традициях иудаизма существует запрет на употребление имени Божьего. А ведь именно иудаизм выделяет автор в позитивном ключе, в прочих же религиях он не находит никакого рационального зерна.

Вообще-то наивная вера в скорую гибель человечества и предсказания грядущих катаклизмов весьма характерны для наивного мировосприятия. Но, как и в детской игре, многое невсамделишное, все слегка понарошку. Потому и полной гибели мира, по мысли автора, все-таки не будет. Россия и Израиль, например, сохранятся, а больше всего пострадают Штаты и страны Евросоюза. В ЕС лишь Финляндию обойдет политико-климатический злой рок.

И здесь трудно не заметить своеобразных политических пристрастий Дэвида Сила. Его исторический экскурс в мрачное Средневековье в целях установления преемственной связи между орденом тамплиеров и современной брюссельской евробюрократией – это не более чем парафраз мнений современных евроскептиков, болезненно реагирующих на постоянное расширение Евросоюза. Если следовать авторской логике, то французы, провалившие на недавнем референдуме евроконституцию, руководствовались, наверное, мнением короля Филиппа Красивого, а не простым желанием не допустить Турцию к «европейскому столу».

Апокалипсис сегодня. Что общего у теракта 09/11 и пандемии COVID-19?

Специально для Insolarance Самсон Либерман обратил внимание на то, как катастрофу 11-го сентября осмысляли Славой Жижек и Жан Бодрийяр. Анализ воззрений философов позволяет увидеть два важных разворота темы современного Апокалипсиса, как столкновения с реальным и перезагрузки символической системы.

Вы читаете статью из рубрики-сборника «Символы пандемии», куда ещё можно успеть подать текст до 15-го июля. Подробнее здесь.

Пандемия COVID-19 претендует на статус большого события. Ведь тема привлекла не только СМИ, но и создала вокруг себя активную интеллектуальную дискуссию. Прозвучали самые разные позиции: одни видят в пандемии и самоизоляции откат к репрессивному тоталитаризму, другие — новую солидарность и коммунальность, третьи продолжают надеяться на построение посткапиталистического дигитального сообщества.

Я же предлагаю вместо предсказаний будущего вернуться в прошлое попробовать найти параллели между ужасом 11 сентября 2001-го и моральной паникой весны 2020-го. Сосредоточиться на выявлении критериев «подлинного События» и анализе того, почему оно неизбежно связано со смертью и Апокалипсисом.

Сама аналогия между терактом и пандемией может показаться неуместной в виду множество различий. Однако, и 11-е сентября, и COVID-19 оказываются событиями такого рода, которые привлекают одинаково большое количество внимания, имеют характер катастрофы, а самое главное — изменяют привычный порядок вещей. От повседневных привычек и до трансформации социальных институтов. Разрушение повседневности и слом ожиданий — это то, что притягивало внимание интеллектуалов и «толкователей» к 11-му сентября и то, что притягивает их внимание к пандемии сегодня. Апокалипсис — главный инфоповод последних трех тысяч лет.

Смерть как граница «моего» мира, всегда трактовалась также и как переход в мир «иной», мир вне-человеческий. Во многих культурах мы можем наблюдать экстраполяцию принципа смерти-перехода на мир в целом. В авраамических религиях эта идея трансформируется в идею мировой истории, которая начинается с сотворения мира и заканчивается страшным судом. Направленность истории из прошлого в будущее формирует эсхатологию — учение о конце времен или конце света. В рамках христианской картины мира грядущий Апокалипсис дает смысл всему, что происходит здесь и сейчас. И несмотря на «конец истории», «смерть Бога» (и других идеологем, вроде субъекта, автора и социального) объявленных в XX веке, подлинное Событие в XXI по-прежнему содержит в себе эсхатологические мотивы Апокалипсиса.

Событие — это то, что изымает нас из привычного порядка вещей. Разрушение реальности и всех ожиданий — его сущностная черта. Это фиксируется, например, в обсценной лексике, когда важность происходящего подчеркивается словом «п*здец», имеющее, согласно словарям множество значений, основные из которых: «конец», «прекращение», «смерть». Важность и смысл события подчёркивается его связью с катастрофой, а в пределе — концом света.

Хотя обсценная лексика классифицирует обыденные события (вроде падения телефона в унитаз или сбежавшего кофе) и пандемию одинаково, разница между ними существенна. Дело состоит не только в степени переживаний индивида или количестве заинтересованных сторон, но и в качестве реакции. Событие с телефоном или кофе не предполагает выхода за пределы привычной повседневности и не требует изменения наших ожиданий от мира в целом. В то время как пандемия не имеет предписанных реакций, скриптов поведения и своим существованием вскрывает ограниченность нашего мировоззрения. Обнаружение чего-то, что находится за пределами наших ожиданий и представлений, обнаружение собственной конечности — это и есть своеобразный конец света. И это, конечно, всегда экзистенциальная катастрофа.

Ближайшее событие, которое способно сравниться в своей катастрофичности с пандемией — это теракт 09/11. Их объединяет ощущение ужаса от неспособности общества (науки, истории, государства, философии) дать адекватное объяснение происходящему и конкретную норму поведения. Стойкое ощущение незнания чего-то важного, непрозрачность и неопределенность ситуации вместе с ожиданием ее разрешения заставляет нас говорить о вновь наступившем Апокалипсисе, что и возносит обе катастрофы в ранг События с большой буквы.

Событие: психоанализ Жижека vs. символическая экономика Бодрийяра

На апокалиптичности 09/11 фокусируют внимание многие мыслители, но философски интересными представляются позиции Славоя Жижека и Жана Бодрийяра. Для Жижека, который всегда обозначает себя как продолжатель идей Лакана, событие — это травма, вторжение Реального, которое разрушает привычное представление о мире, которое «уничтожает фантазматические рамки». В качестве примера такого вторжения он часто приводит фабулу «Меланхолии» Ларса Фон Триера.

Триеровский разворот темы Апокалипсиса важен для Жижека отсутствием позитивного разрешения. Борьба с Реальным, с Фатумом, со смертью — базовый сюжет западной трагедии (Иов, Эдип, Гамлет and so on). Художественный эффект в этом жанре достигается через то, что Аристотель называл катарсисом, «очищением духа» через сострадание героям трагедии. В рамках терминологии Жижека это можно сформулировать как контролируемое в рамках произведения столкновение с Реальным. Именно таков фильм Триера с его меланхоличной (подобно Иову или Гамлету) главной героиней. В отличии от фильмов-катастроф, серийно поставляемых массовой культурой, «Меланхолия» качественно отличается от иных лент своей трагичностью.

Последняя, по наблюдениям словенского философа, обычно трактует смерть или утрату как препятствие к рождению чего-то нового (семьи, ребенка, государства, произведения). Это желание сделать смерть продуктивной, осмысленной рассматривается Жижеком как защитный механизм, попытка вписать Реальное в привычные рамки. Миф (религиозный, конспирологический, научный) является прямым ответом на бессмысленность происходящего, своего рода защитной реакцией культуры.

Подлинное Событие не вмещается в мифологические и рациональные рамки, как планета Меланхолия не вмещается в проволочную рамку астронома в фильме Триера. Именно бессмысленность 09/11 или пандемии одновременно ужасает нас и привлекает внимание, создавая Событие. Ужас прозревшего Эдипа (Гамлета, Иова and so on) — главная черта события в психоаналитической трактовке Жижека. Травма от столкновения с Реальным и «кажимостью» нашей повседневности — это главное в определении Событии как «локального Апокалипсиса» для словенского философа. Именно это произошло с Западным миром 11 сентября 2001 и происходит с нами сейчас во время самоизоляции.

Мотив смерти и Апокалипсиса также важен и для Жана Бодрийяра. Но француз не придаёт большого значения лакановскому различению Реального как чужого-травмирующего и реальности как моего-привычного. Бодрийяр говорит об отказе от «принципа реальности» в пользу «принципа симуляции». Первый отличается наличием референта (собственно реальности), различием между знаком и тем, что знак описывает, симуляция же — это принцип стирания границы между порядком реального и порядком знака. Симулякр не скрывает реальность, он скрывает сам факт отсутствия этой реальности. Для простоты можно сказать, что симулякр подменяет реальность, но в действительности главной симуляцией является граница между иллюзией и реальностью.

Симулякр — это попытка провести границу в том месте, где этой границы уже давно не существует. В известном примере Бодрийяра нарочитая иллюзорность Диснейленда нужна для того, чтобы скрыть иллюзорность происходящего за пределами парка развлечений. Парк развлечений, словно бы надевая на себя «маску иллюзии», автоматически надевает «маску реальности» на всё остальное (экономика, политика, социальное и прочее), которое в действительности иллюзорны в той же степени. С детским восторгом разоблачая актера в костюме Микки Мауса, мы забываем о том, что главным актером являемся мы сами, исполняя с переменным успехом роли прилежного работника, ответственного гражданина, любящего родителя и т.д. Именно таким образом симулируется утерянная граница между сказкой, вымыслом, иллюзией и реальностью.

Поэтому, когда Жижек рассматривает 09/11 как вторжение Реального, Бодрийяр интерпретирует его позицию как ретроактивную и симулятивную. Как попытку нарисовать реальность в том месте, где её уже давно не существует. Хотя, конечно, сам Жижек упрекнул бы француза в искажении собственной позиции, Реальное для него — это не объект, вещь или референт, но нечто на месте ничто или то, что «меньшее чем ничто».

При этом, сам теракт 09/11 Бодрийяр тоже отказывается считать симулякром и настаивает на его характере события или даже подлинного События, в отличии от «Войны в заливе, которой не было». Основанием событийности и подлинности он видит в уже знакомым нам эсхатологических мотивах — в разрушении и локальном конце света. Но источником этого Апокалипсиса он видит не во «вторжении Реального», а в «рождении Символического».

Табуированность смерти в обществе потребления — расхожий сюжет, который, например, лежит в основе романа «Белый шум». Центральная метафора книги — желание главного героя найти таблетки от страха смерти, который подобно белому шуму неуловимо присутствует в его жизни и делает ее невыносимой. Смерть не может быть потреблена, подменена знаком или симулякром, она — это конец тотальной эквиваленции знаков и симулякров. По этой причине в обществе всеобщего потребления смерть вытесняется, а террористы-смертники оказываются теми, кто нарушает этот порядок.

Смерть как радикальный отказ от участия в тотальном обмене знаков порождает символическое, нечто не-редуцируемое к другим знакам и потому бессмысленное с точки зрения обмена и получения выгоды. Попытки обыденно-экономически объяснить поведение смертника как все тот же обмен (1 жизнь на 300 девственниц после смерти) заранее обречены на провал. Самоубийство террористов подрывает повседневную логику капиталистического обмена, снова выбрасывает нас в потустороннее. Вынуждает столкнуться с тем, что в действительности есть нечто, что не схватывается нашими универсальными представлениями о ней.

Одним из условий того, чтобы 09/11 стало событием, является его предвосхищение в культуре, об этом говорят и Жижек и Бодрийяр. Это предвосхищение ярко показано в «Бойцовском клубе», где главный герой, будучи заядлым консьюмеристом, глубоко внутри хочет уничтожить опостылевшую реальность, лишенную внешнего экономическому обмену смысла. Для Бодрийяра главное событие заключается не в террористической атаке или противостоянии цивилизаций, но в падении зеркальных башен-близнецов. Это падение олицетворяет обрушение системы тотальной эквиваленции всего со всем. В этом смысле, событие или локальный Апокалипсис — это прыжок из опостылевшей реальности в Символическое, идейное, наполненное смыслом.

Итак, для Жижека событие — это травма и крушение привычного мира под натиском Реального. Поэтому любое значимое событие апокалиптично и связано со смертью как концом и границей привычной реальности. У Бодрийяра же речь идет об Апокалипсисе как самоубийстве или самообновлении символического системы. Смерть и конец света оказываются внутренними механизмами символической экономики. Точно также, как специфика капиталистической экономики состоит в периодических кризисах, так и соответствующий ей символический обмен существует по схожим законам. Ведь застой и популярность одних символово мешают производству других.

Таким образом, если для Жижека конец света (09/11 и пандемия) — это «Меланхолия» Триера, то для второго — это «Матрица: Перезагрузка» Вачовски.

Пандемия

Эти два разворота темы Апокалипсиса видны и в современных дискуссиях. «Перезагрузка Матрицы» и «Вторжение Реального» — так можно маркировать два радикальных способа отношения к катастрофам наших дней.

Активность и реальность вируса очевидна, а конспирологические теории насчет его искусственности вызывают улыбку и ассоциации с теориями, приписывающие 09/11 американским спецслужбам, а постройку пирамид инопланетянам. Желание вписать конец света в привычный контекст — «пост-защитный механизм», попытка собрать то, что уже рассыпалось.

Вирус — идеальный кандидат на представителя неуловимого Реального. Он демонстрирует нам несостоятельность привычной классификации видов. Вирус все время ускользает от того, чтобы ему дали четкую дефиницию: живой это объект или нет? Какое место он занимает в эволюции живого? Занимает ли? Применимо ли к вирусу понятие вида, раз он приобретает новые мутации и штаммы настолько быстро? «Организмы на краю жизни»: почти поэтическая пограничность вируса показывает тот разрыв, через который к нам прорвалось Реальное — разрыв между живым и неживым. Возможность неживой активности и навязчивости вируса, его неживая субъектность и реальность — вот что ужасает (также как нас пугал искусственный интеллект в 90-ых).

Не-реальность пандемии часто аргументируется не только конспирологически, но и обратным образом — её «природностью». Простуда и сезонный грипп давно стали частью повседневности и воспринимаются не как События, но как внешние условия или окружающая среда, недостойные серьезной реакции и обсуждения. Разговор о погоде или о здоровье обычно употребляется как синоним разговора ни о чем. Политическое игнорирование природных явлений хорошо раскрывает кейс с «Великим смогом» в Лондоне в 1952-м, наглядно показанный в 4-ой серии «The Crown» под символическим названием «Act of God». Стучащий по столу Уинстон Черчилль с криками: «Это погода, это божье деяние, есть куда более важные вопросы» — один в один первоначальная реакция человека или государства на пандемию.

Понимание природы как пассивного объекта, не имеющего субъектных черт — основа классического естественнонаучного мировоззрения. Дискурс экологии (который многим обязан упомянутому «Великому смогу») не отменяет этой дихотомии, но вносит туда моральный и политический контекст. Экология, как указывал ещё Жижек лет 15 назад, склонна рассматривать природу как некую внешнюю нам гармонию, противостоящую агрессивному вмешательству человечества. То есть конечной причиной и инстанцией всегда оказываются действия людей. Ужас пандемии именно в том, что вирус — не продукт, не результат и не «внешняя среда обитания». Он главное действующее лицо.

С другой стороны, пандемия может быть рассмотрена как символическое событие. Признаком переустройства символической системы, «перезагрузки Матрицы» можно считать отказ от парадигмы «качества жизни». Экономическое благополучие окончательно потеряло свой статус ориентира как индивидуальных устремлений, так и государственной политики. Образ массового потребителя был потеснён на рубеже 10-ых образами политических борцов различного направления («Русский мир», «прекрасная Россия будущего», феминитивы and so on). Сегодня потребление и политическая борьба, как смысловые инстанции дополняются противостоянием между паникой и игнорированием Апокалипсиса. Между экономическим благополучием, обнулением конституции и самоизоляцией российское общество этой весной выбрало последнюю.

Самоизоляция меняет саму систему политических координат. 09/11 — часть общего тренда нулевых переноса политического напряжения между правыми и левыми из области марксовой политэкономии и политэкономии знака в область идентичности. Политические вопросы того времени — это прежде всего вопросы глобализации и локализации, права на локальную идентичность и ее границы. В конце 10-ых политическое напряжение сформировало новые дихотомии: климатоскептики/ экологи-активисты; антипрививочники/ мед.просветители и т.д. Нельзя сказать, что этих вопросов не было в политической повестке совсем, скорее они переместились с периферии в центр политического внимания.

Гражданский потенциал изначально бюрократического термина «самоизоляция» вдруг оказался не пустым симулякром, но реальной формой общества. Самоизоляция — форма гражданского участия-неучастия в общей «борьбе с пандемией». Этот подвиг ничегонеделания вдруг обрел ауру аскезы. Жертва собственным комфортом, производительной эффективностью, достатком — это жертва, которую большинство оказалось готово принести ради «всеобщего блага». Несмотря на некоторое «падение жертвенного пыла» после первых недель, аура жертвы и подвига всё ещё сохраняется.

Оказалось, что у всех друзей в соцсетях есть заготовленный план действий-недействий на случай карантина: нечитанные книги, несмотренные фильмы-сериалы, недоделанные фотографии-тексты-диссертации, запущенная физ. форма, невыученные языки, неосвоенные техники живописи и т.д. Эта готовность, правда, только усилила нашу фрустрацию, а может и была своего рода ответом на неё. Также как после 09/11 все оказались готовы пожертвовать частью личных свобод при обязательном досмотре в аэропортах и в российском метро (а потом фрустрированы), мы оказались готовы сегодня к самоизоляции.

И также как в случае с 09/11 мы со свойственным почти всем нам ресентиментом предвкушали саму катастрофу. Только если на рубеже 90-00-х массовый человек мечтает освободиться от офисного рабства и взорвать финансовую систему, то к концу 10-ых эта «мечта» трансформировалась в ожидание экологического кризиса. В 2019 году все уже были готовы к Апокалипсису. Бруно Латур сравнивал Грету Турнберг с Жанной Д’арк и прямо называл ее предвестницей апокалипсиса. Темная экология Мортона («мэйк природа грэйт эгэн» то есть подобно природе времен пандемии чумы и оспы) была главной линией отечественного континентального философского мейнстрима. Не говоря уже о переводе на русский романа Негарестани и ажиотаже вокруг «Темного Логоса».

Все перечисленное, включая Мортона, с некоторыми оговорками можно представить как примеры общего тренда новых онтологий. Жажда «Великого Внешнего» у Мейясу, «страсти по объектам» Хармана, актанты Латура, «коинсидентология» Йоэля Регева — всё это попытки выйти за пределы той дихотомии человека-субъекта и природы-объекта. Заявивший о себе Другой сегодня — это не Другой человек или Другая культура, это Другой как не-человек и не-культура.

Характер неописуемого и при этом ожидаемого Апокалипсиса возвышает пандемию COVID-19 до ранга События. Апокалипсис всегда привлекает внимание публичных интеллектуалов и различного рода пророков, поскольку у нас нет конвенциональных инструментов для описания. Травматический шок в сочетании с оправдавшимися надеждами на избавление от обыденного — такова основная реакция на пандемию. И если в 2002 Жижек провозгласил «конец отпуска от истории», то сегодня следует возвестить «конец отпуска от тьмы». Природа теперь — это не внешняя среда или условия обитания человечества, но темные пугающие силы, которые имеют свои устремления, с которыми придётся считаться.

Автор текста: Самсон Либерман.

В оформлении использована работа Artem Tremorhands.

Апокалипсис никогда: Климатические фильмы здесь и сейчас

В медиа-рез. Латинское, что означает «в середину вещей». Это принцип повествования, восходящий к эпической поэме Гомера «Илиада». Древнегреческая сказка начинается не с начала Троянской войны, а в самый разгар битвы.

Но когда дело доходит до фантастики о климате или «кли-фай», Голливуд обычно сразу переходит к апокалипсису. Начало фильма часто оказывается концом света. Подумайте о катастрофе ледникового периода Послезавтра , в котором таяние ледяных щитов вызывает серьезные нарушения в океанских течениях, регулирующих климат, всего через 10 минут после начала фильма. А еще есть пыльный адский пейзаж «Безумный Макс: Дорога ярости », который начинается с бесконечной пустыни, по которой сумасшедшие мальчишки, управляющие навороченными пикапами, охотятся за выжившими. Может ли Голливуд представить себе будущее, в котором процветает человечество? Можем ли мы ?

Возвращаясь к концу света и погружаясь в середину событий, создатели фильма могут перевернуть сценарий на удручающие образы катастроф. Грязная, яростная борьба за пригодный для жизни мир изобилует историями: нежными, любящими, душераздирающими, веселыми, извращенными и раскаленными от ярости. Опираясь на эту сложность, фильмы о климате могут стать площадкой для идей — «воображариумов», если хотите, — которые помогут наметить наш курс к лучшему будущему.

Американская некоммерческая природоохранная организация «Совет по защите природных ресурсов» (NRDC) пытается усилить влияние Голливуда на климат. Его инициатива «Переписать будущее» направлена ​​на то, чтобы «использовать силу повествования, чтобы помочь нам изменить климатический кризис». Программа предлагает кинематографистам поддержку в законодательной защите климата, льготах по налогу на производство, презентациях в комнатах писателей и многом другом. В сентябре NRDC в партнерстве с группами индустрии развлечений выделила по 15 000 долларов США каждой (плюс наставничество) трем сценаристам, работающим над историями о климатической справедливости.

Может ли Голливуд представить будущее, в котором процветает человечество? Мы можем?

Дороти Фортенберри, сценарист и продюсер сериала Hulu «Рассказ служанки », выступила на панели NRDC в феврале. «Самые сложные, самые важные истории — это те, в которых нет простых решений, но также нет и простых катастроф», — сказала она. «Вместо этого вы демонстрируете трудную и доблестную работу сообществ, которые собираются, находят общее дело и организуются против укоренившихся интересов, которые хотят, чтобы мы считали себя бессильными».

Это упорное сопротивление, которое мы видели в Рассказ служанки . Дух и эстетика экранного бунта молодых женщин, принужденных к репродуктивному рабству, вдохновили женщин от Аргентины до Великобритании надеть костюмы служанок в рамках реальных протестов против администрации Трампа и запретов на аборты.

Сравните это с сериалом HBO Reminiscence , в котором жители будущего Майами спасаются от отчаяния поднимающегося моря и палящего зноя в виртуальную реальность своих собственных более счастливых воспоминаний. Как в умопомрачительном научно-фантастическом фильме Кристофера Нолана «9».0003 Догмат — в котором обитатели будущего пытаются избежать климатической катастрофы посредством путешествия во времени — Воспоминание говорит нам, что лучшие дни человечества уже позади.

Вместо этого серебряный экран может воодушевить людей историями о сообществах, которые изо всех сил борются за свое будущее. Пример, на который мог бы опереться Голливуд? Фильм-катастрофа 1996 года « Твистер ». Вдохновленный реальными американскими учеными, Twister сталкивает разношерстную команду университетских исследователей против элегантного отряда корпоративных ученых в гонке за сбор атмосферных данных для разработки более совершенных систем предупреждения о торнадо, которые могут спасти жизни.

Но для хорошего компьютерного повествования нужно нечто большее, чем халтура. Чтобы быть актуальным, жанр должен считаться со своими собственными тенденциями #OscarsSoWhite. Инклюзивный кастинг становится все популярнее, но мировоззрение кли-фай редко выходит за рамки воображения белых американцев среднего класса. Приятным исключением станет грядущая адаптация научно-фантастической антиутопии «Притча о сеятеле » чернокожей феминистки-первопроходца Октавии Батлер.

Профессор кинематографии Университета Манитобы доктор Хи-Юнг Серенити Джу указывает на , что расовые люди имеют тенденцию попадать в кадр только на краю света, например, когда белые главные герои в Послезавтра ищут убежища в Мексике. Занимаясь катастрофами, затрагивающими белых героев, кли-фай «расиализирует антропоцен, изображая конец белого мира как конец мира », — объясняет она в статье 2018 года для Environment and Planning.

Это упущенная возможность разобраться как в сопротивлении, так и в апокалипсисе, поскольку колонизированные народы уже пережили конец света, каким они его знали. «Мы пережили геноцид. Мы пережили ледниковые периоды», — говорит Марк Тилсен, поэт из племени оглала-лакота и педагог Коллектива NDN, возглавляемого коренными народами в США. «Это не первое наше родео. Это не первый наш апокалипсис».

Тилсен, к которому присоединились другие молодые лидеры коренных народов, выступал на виртуальной панели о методологиях рассказывания историй коренных народов на сентябрьском саммите по климату в Голливуде. Для него впечатляющее повествование означает создание «беззастенчиво радикальных и революционных нарративов», не отступающих от представления о том, что люди могут объединиться для создания устойчивых антикапиталистических изменений.

Климатическая фантастика расизирует антропоцен, изображая конец белого мира как конец 9-го века.0003 мир .

Ранние эпизоды триллера о хактивистах Мистер Робот — отличный пример, говорит он. Тилсен видел, как сериал побудил молодежь вокруг него организоваться против цифровой слежки (хотя он был разочарован тем, что сериал смягчил эту тему в более поздних эпизодах).

Изменение климата также может быть убедительным фоном — как в Parasite , в котором вымышленная семья Ким banjiha (полуподвальная квартира) затопляется, подчеркивая экологическую нестабильность бедняков. В 2019 годуВ непристойной романтической комедии The Long Shot Сет Роген играет журналистку-левшу, за которой ухаживает госсекретарь США (Шарлиз Терон), и ее дипломатический гамбит по спасению «пчел, деревьев и морей».

«Я думаю, что любая история может и, вероятно, должна быть историей изменения климата», — сказал Фортенберри, сценарист «Рассказ служанки» , на другой виртуальной панели под руководством NRDC на кинофестивале «Сандэнс» в 2021 году.

Изменение климата сейчас является частью нашей реальности. Как это повлияет на истории, которые мы рассказываем о природе и нашем отношении к ней? Что может включать в себя политический триллер на фоне чрезвычайной климатической ситуации? Как заговоры могут противостоять производителям ископаемого топлива?

Среди 70 или около того фантастических фильмов, которые, по словам исследователей Йельского университета, были сняты за последние 30 лет, многие оставляют причину увядания мира неоднозначной. Вину лениво возлагают на «человечество» или перенаселенность (вспомните Avengers Infinity War или Downsizing ). Это не только упущенная возможность для провокационного повествования, но и сдерживает важные сдвиги в мышлении. Проблема без ясной причины порождает апатию, поскольку мы мало что можем с этим поделать.

Итак, давайте дадим разоблачителям нефтегазовой отрасли полную трактовку Эрин Брокович . Reboot Спасибо за курение как черную комедию о зазывалах Большой Нефти. Канал The Trial of the Chicago 7 наполнен историями о крутых активистах и ​​защитниках земель, ведущих судебные дела против добывающей промышленности и поддерживающих их правительств.

«Я хочу увидеть пилотный проект группы молодых коренных жителей, рассчитывающих на переворот руководителей нефтяных компаний и проводящих над ними судебные процессы», — говорит Тилсен. («Счетный переворот» относится к практике лакота стыдить своего врага, не боясь подойти достаточно близко, чтобы коснуться его, не причинив ему вреда.) «Я бы посмотрел это шоу. Я бы посмотрел его дважды». Я бы тоже посмотрел.

Проблема без явной причины порождает апатию, так как мы мало что можем с этим поделать.

Кинематографические истории о людях, которые становятся политическими существами, могут помочь нам в массовом планировании нашего будущего. Отступление Cinema Apocalyptica освободит место для фильмов, которые нам нужны здесь и сейчас, давая нам возможность мечтать о том, что наши лучшие дни еще впереди.

«Потеря воображения — это симптом травмы», — пишет активистка Эдриенн Мари Браун в своей книге 9.0003 Эмерджентная стратегия. Обратный путь к нему — исцеляющий акт.

Смелые обнадеживающие и подрывные спекулятивные истории — это червоточины, переносящие нас в лучшее будущее, скрывающееся где-то в пространстве-времени. В мире, где капитализм и превосходство белых колонизировали внешние пределы того, что считается возможным, это не бегство. Это радикальное упражнение политического воображения.

Здесь и сейчас — Это здесь

«Будущее будет таким, каким будет будущее».

Итак, финал сезона здесь, и я все еще немного потерял дар речи, это эпизод, наполненный кучей чертовых словечек и множеством чертовых словечек, много упоминаний о ребенке Иисус и судьба так или иначе, так что все, что я могу сделать, это попытаться разобраться в этом. Мы продолжаем с того места, где остановились, и все становится все безумнее и безумнее, Малкольм бьет Рамона за то, что он бросил Хейли, и он говорит, что вся семья сошла с ума, что, я думаю, было слишком. Они отвозят ее в отделение неотложной помощи, где узнают, что у нее перелом по линии роста волос, мама Эшли в ярости и хочет, чтобы Рамона посадили, но Кристен и Одри защищают его, говоря, что она всегда обижалась на своего брата, и говорят, что Малькольм жестокий, и она пинает их. вне.

«Я не враг.»

Фарид чувствует тяжесть своих действий, но кажется, что никто в его семье не знает, как справиться с этим, и они боятся его. Мы видим воспоминания молодого Фарида, где его мать с биполярным расстройством заставляет его наказать себя за «убийство отца», а затем она решает сделать это сама, но Амир останавливает ее. Должен сказать, я думаю, что актерская игра здесь должна была быть лучше, чтобы показать весь вес этого. Он начинает думать, что заслуживает наказания, и даже использует занджер, что-то вроде девятихвостой кошки.

«Оставайся здесь со своим Богом.»

Навид и Кристен решают сбежать от своих личных семейных кошмаров, но, кажется, Навид беспокоится о том, как быстро они продвигаются и как они следуют ожиданиям, хотя никто на них не давит, но Кристен видит, что у нее есть собственная неуверенность и она какая-то сука для него. С чем они позже согласятся, когда он пойдет прощаться, так как кажется, что он и его мать собираются жить с его тетей в Сан-Франциско, это очень неловкое прощание. Фарид обращается за помощью к Чаку, который, заботясь о нем, говорит, что желание знать все ответы является своего рода ересью для ислама, и напоминает ему, что само слово означает сдачу, и хотя это может звучать красиво, это также звучит как идеальный способ чтобы люди были послушными.

По пути в больницу Рамон пытается объяснить, что он не сумасшедший, но затем отправляется на охоту за огненной фигурой, хотя, похоже, Хейли тоже почувствовала запах огня. Значит ли это, что у нее тоже «пористый разум»? Или дети более восприимчивы? В любом случае, Рамон убегает, и Дюк решает, что сейчас самое подходящее время, чтобы противостоять отцу из-за того, что он переспал с азиатской проституткой, потому что она представляет для него его мать (я имею в виду, да ладно, вы можете злиться на этот поступок, но не все азиатские женщины принадлежит вам, понимаете?). Грег обвиняет его в его чушь, даже в его безбрачии, он говорит ему, что он тот, кто притворяется идеальным, и это не работает для него. Затем он идет прямо к Кармен, как потерянный щенок, и она заботится о нем. Есть хорошая сцена, где она чувствует его боль и говорит ему, что он должен отпустить, а он плачет. Это хорошая сцена, и я почти уверен, что для меня было бы потрясающе, если бы мне было наплевать на Дюка.

«Что, черт возьми, мы сделали?»

Интервью Эшли проходит не так хорошо, как она думала, когда Шэрон комментирует найм разнообразия, но она все же решает принять предложение о работе в Cloth, потому что, несмотря на то, что ей снова и снова говорят, что она должна делать то, что лучше для нее Малкольм замечает, насколько безопаснее их сделают деньги. Сделки прерываются из-за серьезной чрезвычайной ситуации, но давайте положим конец этим ошеломляющим вещам.

Одри уже на взводе, когда идет давать интервью, а затем звонящий спрашивает о проблемах компании с негуманным трудом и обращает внимание на обвинения в детском труде, поэтому Одри включает Стива в прямом эфире, а затем она говорит ему, чтобы он пошел на хуй и оставляет его там ошеломленным. Итак… я думаю, она закончила с этим?

«Вот почему либералы всегда проигрывают, все, кроме утопии, неприемлемо»

Грег идет навестить Айка, где узнает, что когда Рамон был ребенком, Айк бросил его, потому что он был в огне, и он говорит сейчас он снова в огне, я знал, что шизофрения Айка будет поставлена ​​под сомнение. Но опять же, он говорит, что не верит в инопланетян, потому что они уже связались бы с ним, как и все остальное. Хорошо.

Рамон едет на встречу с огненной фигурой, и его велосипед крадет бездомный друг Генри, хотя оказывается, что его зовут Генри, а человек, которого Рамон знает как Генри, может даже не быть настоящим. Но если оставить в стороне эту путаницу, Рамон продолжает свой путь к горе, и в 11 11 гора Худ извергается, и земля трясется. Мы видим в новостях, что есть жертвы и раненые, а воздух не считается безопасным для дыхания. Он продолжает безрассудно идти к горе Худ, и есть очень странный момент, когда мы видим тени людей позади него. Ну, есть много очень странных моментов.

Так что, наверное, это так. Это начало апокалипсиса? Я нахожу это несколько захватывающим, если они собираются перейти к полному апокалипсису в следующем сезоне, и да, второй сезон не является гарантией, но это Аллан Болл, я почти уверен, что HBO даст ему по крайней мере еще один шанс. . Я действительно не знаю, как себя чувствовать, я думаю, что чего-то не хватало в весе, необходимом для такого эпизода, это была слишком большая смесь между повседневными вещами и полным сумасшедшим дерьмом. Мне не нравился путь, по которому шел Фарид, и мне не нравилось, что отношения Кристен и Навида были разрушены, но эти последние несколько минут были впечатляющими, я имею в виду, они кажутся апокалиптическими, началом конца, и я бы очень хотел, чтобы они сделай прыжок и иди ва-банк, я думаю из этого может получиться что-то очень крутое и очень оригинальное.