краткая история термина «революция» — T&P

Политические термины не являются идеологически нейтральными, но, напротив, чаще всего являются инструментом актуальной политической борьбы или выражением существующей в обществе системы властных отношений. T&P выясняют, что те или иные термины означали в разное время и что за ними стоит сейчас. В новом выпуске — многострадальная и парадоксальная «революция», которой манипулировали, кажется, практически все: от якобинцев до Махатмы Ганди.

Термин «революция» происходит от латинского слова «revolution», которое в значении «оборот» применялось к астрономическим процессам и указывало на их цикличность. Термин стал широко употребляться после выхода труда Николая Коперника «О вращении небесных сфер» («De revolutionibus orbium coelestiam»).

Ханна Арендт в книге «О революции» указывает на то, что цикличность изначального астрономического термина соотносилось с цикличностью представления о человеческой судьбе. К XVII веку термин перешел в политическую сферу и в качестве метафоры обозначал постоянную смену разных форм правления, которые, подобно небесным светилам, сменяют друг друга, сохраняя при этом вечную неизменность циклов.

Арендт пишет, что современное понимание революции связано с опытом абсолютной новизны происходящих исторических событий. Идея свободы, легшая в основу Американской и Великой французской революций, предполагала выход из замкнутого круга сменявших друг друга закономерных процессов — усиления деспотии и бунта бесправных масс против угнетателей с целью временного освобождения. Теперь же ставился вопрос не об освобождении, а о свободе, то есть полноценном участии граждан в политическом процессе, для чего требовалось кардинальное изменение формы правления. Однако первые революционеры были абсолютно лишены этого пафоса новизны. Напротив, они считали себя «реставраторами», восстановителями вечного порядка. Отсюда — изначальный парадокс, заложенный в термин «революция».

М. Одесский и Д. Фельдман в монографии «Поэтика власти» подробно описывают специфику понимания термина современниками политических перемен. Так восстановление сильной королевской власти Генрихом IV в 1594 году называлось революцией, в то время как свержение Карла I, которое позже в XIX веке стали называть «Великой английской революцией», по аналогии с французской, современники называли «великим бунтом». Таким образом, в XVII веке, в частности, в английской традиции, революция воспринималась, прежде всего, как восстановление законной власти, как ее понимали в то время, то есть возвращение трона его законному претенденту. События 1688-1689 годов, изгнание Якова II Стюарта и восшествие на престол Вильгельма III также назвали «Славной революцией». Однако в результате этого события произошло расширение полномочий парламента и принятие «Билля о правах». Это приблизило значение термина «революция» к современному.

Первые «революционеры» были абсолютно лишены пафоса новизны. Напротив, они считали себя «реставраторами», восстановителями вечного порядка.

Опыт такого переворота не прошел даром, так как именно к свержению Якова II американцы апеллировали во время колониального мятежа 1775 года — если британцы имели право свергнуть тирана и назвать это «славной революцией», то по той же логике могли действовать американцы, выступая против действующего монарха. В итоге, однако, американцы пошли по иному пути — для того, чтобы иностранные государства не считали американцев мятежниками, они объявили себя не подданными Великобритании, а отдельной нацией. «Декларация независимости» подкрепила идеологическую базу революции учением о «естественных правах» Джона Локка.

Последовавшая вскоре после этого Великая французская революция, во многом, унаследовала идеалы английской «Славной революции» и Американской революции. В результате созыва Генеральных Штатов и требования организации законодательного органа, власть монарха была ограничена. Трактовка революции как возвращения законной власти выразилась в том, что гражданам вернули их «естественные права», а Людовик XVI был назван «восстановителем свободы».

По мнению Ханны Арендт, точно так же, как, по выражению Маркса, Французская революция «выступала в римских одеяниях», все дальнейшие революции вплоть до Октябрьской прошли под знаком Французской революции. Как уже отмечалось, пафос новизны и радикальных перемен, с которыми впоследствии ассоциировалась Французская революция, поначалу был чужд первым революционерам. Они трактовали эти события как закономерное восстановление утраченных свобод. Характерен в этом смысле известный диалог между герцогом Ларошфуко-Лианкуром и Людовиком XVI в день взятия Бастилии: «C’est une révolte!» («Это бунт! — фр.) — воскликнул король. На что Лианкур ему ответил: «Non, Sire, c’est une revolution!» («Нет, сир, это революция!»). Восприятие революционных событий лидерами революции в корне менялось по мере того, как они разворачивались.

8 июля 1791 года выходит декрет французского Конституционного собрания, в котором вводится понятие «осадное положение», принципиально отличное от понятия «состояние войны». Речь идет о ситуации, когда все функции, которыми наделена гражданская власть для поддержания общественного порядка, переходят в компетенцию военной власти. Как пишет Джорджо Агамбен в «Homo sacer. Чрезвычайное положение», впоследствии понятие «осадное положение» постепенно дистанцировалось от военной функции, перейдя в область политического. Позже был принят закон, позволяющий приостановить действие конституции на неопределенный срок в случае беспорядков, угрожающих безопасности государства. С этого момента начинает свою историю концепция «чрезвычайного положения», воспользовавшись которой, государство действует в обход законов, пренебрегая принципом разделения властей. Так двенадцать лет правления нацистов в Германии, с правовой точки зрения, были непрерывным чрезвычайным положением.

В начале XX века для общественного мнения большинства европейских стран термин «революция» был в целом идеологически нейтральным и имел положительные коннотации.

Д. Фельдман в работе «Терминология власти» отмечает, что в течение 1792–1793 годов именно якобинцы ввели новый смысл в понятие «революция». После переворота 1793 года, в ходе которого якобинцы захватили власть в Конвенте, революция официально трактуется уже не как единичное событие, а как процесс построения нового социального устройства и защита его от сторонников реакции. Основным методом управления в этой ситуации становится превентивное устрашение социума, которое реализуется с помощью террора толпы или государственного террора. Любые действия «революционного правительства» считаются априорно законными. Прилагательное «революционный» означает теперь «чрезвычайный», а в сочетании с названием какого-либо государственного органа он указывает на то, что данный орган наделен чрезвычайными (неограниченными) полномочиями. Таким образом, якобинцы впервые в истории утвердили практику революционного террора.

В последующие годы понятие «революционный» табуировалось по причине ассоциации с якобинским террором, в то время как термин «революция» сохранил свою сакральность. Участники Июльской революции во Франции 1830 года пытались повторить модель 1789 года за вычетом якобинского переворота. Российские декабристы хотели, чтобы их считали революционерами, а не мятежниками (как их упорно пыталось представить царское правительство), но также и не хотели ассоциироваться с якобинским террором 1792–1793 годов. К 1840 годам в ходе радикализации демократической части общества происходит дальнейшая романтизация революционной мифологии. Во время революции 1848 также использовались методы, впервые опробованные якобинцами.

В середине XIX века первый в истории анархист Пьер Жозеф Прудон ввел в обиход термин «перманентная революция», означающий, что не существует отдельных локальных революций, а есть единый мировой революционный процесс. В это время социалисты трактуют предыдущие революции как «буржуазные», в которых широкие бедные слои населения оказывались исключенными из политического процесса. Проблема революционного террора решается социалистами теоретически. Предыдущие революции совершались меньшинством, из-за чего сопровождались массовым кровопролитием. Если же революционный переворот совершится большинством, то террора и убийств будет меньше. Маркс в предисловии к «Капиталу» сформулировал концепцию «социальной революции», которая совершается, когда производственные отношения больше не удовлетворяют потребности производительных сил.

В течение 1850–60-х годов в Европе происходит реабилитация якобинского террора трудом европейских радикалов. Как отмечают М. Одесский и Д. Фельдман, во время французской революции 1870–1871 годов террор окончательно утвердился в качестве революционного метода. Лидеры Парижской коммуны использовали основные мифологемы периода якобинского террора, например, возродив Комитет общественного спасения. Закон о заложниках, принятый 5 апреля 1871 года Парижской коммуной, предполагал казнь любого лица, подозреваемого в связях с контрреволюционным версальским правительством. Целью этого метода декларировалось предотвращение будущих жертв Версаля, в то время как реальная цель заключалась в устрашении социума.

В начале XX века для общественного мнения большинства европейских стран термин «революция» был в целом идеологически нейтральным и имел положительные коннотации. Настолько положительные, что в послевоенные годы в Германии консерваторы разрабатывают собственное революционное движение под названием Консервативная революция, сочетавшее антикапиталистическую риторику и националистическую идеологию. Главный идеолог движения Артур Меллер ван ден Брук противопоставлял Веймарской республике идеальное государство — Третий Рейх, — в котором при помощи национальной мобилизации удастся устранить классовые противоречия. Клеменс фон Клемперер в своем исследовании пишет, что течение, объединяющее таких разных мыслителей, как Освальд Шпенглер, Томас Манн и Макс Вебер, было попыткой создания современной теории, противостоящей реакционному консерватизму, с одной стороны, и интернациональному коммунистическому движению, с другой, в результате, однако, приведшей к возникновению нацизма в Германии.

Провал революций Нового времени связан с заменой понятия свободы как возможности активного участия в публичной сфере понятием социальной «свободы от бедности».

В предреволюционной России термин «революция» также имел положительные коннотации, хотя якобинский террор в сознании общественности воспринимался отрицательно. Для большевиков в целом оставалась актуальной традиция социалистической трактовки якобинского террора как буржуазного. Тем не менее, язык якобинцев (в названиях первых советских репрессивных органов) и методы управления обществом прочно вошли в их практику после Октябрьского переворота.

По мнению Славоя Жижека, ключевая идея работы Ленина «Государство и революция» состоит в том, что подлинная демократия невозможна в рамках такого института, как государство. Следовательно, в условиях существования государства, которое само по себе является инструментом подавления, террор становится легитимным средством управления. В этом, по мнению Жижека, кроется связь между характером Октябрьской революции и сталинизмом. При этом разница состоит в том, что в первые годы власти большевиков террор открыто признавался официальным методом управления, так что Троцкий даже говорил (по выражению Жижека, «in an almost cocky way») о недемократичной природе большевистского режима.

В первые годы после Октябрьской революции прежнее уголовное право было упразднено как буржуазное. В сохранении правопорядка советские лидеры полагались на «революционное творчество масс», а правосудие осуществлялось революционными трибуналами и местными судами, выносящими приговоры по собственному усмотрению, на основе «революционной совести» и «революционного правосознания». Понятия эти были намеренно размыты, так как никакие законы не должны были препятствовать осуществлению революции и сковывать действия правительства.

Как отмечает Фельдман, прилагательное «революционный» в официальном советском языке, как и другие прилагательные, образованные от советских идеологем (класс, народ, пролетариат), использовалось для противопоставления какого-либо явления его аналогу в капиталистических странах («народный депутат» не есть просто депутат). Уже в 1921 году официально используется термин «революционная законность», появление которого должно было дать понять иностранным правительствам, что период военного коммунизма и красного террора в Советской России закончился. При этом в официальных документах, в том числе, в Конституции СССР 1922 года, подчеркивалась не только необходимость соблюдения законов, но и возможность их обхождения, если этого потребует целесообразность. Позже для решения актуальных политических целей (во время пропагандистской кампании против Троцкого или осуждения культа личности Сталина на XX съезде КПСС), вплоть до распада СССР, советские вожди осуждали тот или иной предшествовавший политический курс как отклонение от «революционной законности», завещанной Лениным.

1960-е годы сопровождались во всем мире революционными движениями и восстаниями. В. Подорога пишет, что майские события в Париже 1968 года воспринимались как продолжение революции 1848 года, то есть последней буржуазной революции во Франции. Подъем достатка 1950–1960-х годов привел ко второй модернизации во Франции, появлению нового большинства (будущего silent majority) в бесклассовом постиндустриальном обществе. Волнения в мае 1968 года в Париже — это еще и последняя попытка «революции Освобождения». Освобождение, к которому стремились участники восстания, трактовалось не в гражданском, а в экономическом и экзистенциальном контексте.

Пустые слова: краткая история термина «нация»

Пустые слова: краткая история термина «национализм»

Пустые слова: краткая история термина «патриот»

Во второй половине XX века становится авторитетной концепция «гражданского сопротивления» или «ненасильственного сопротивления». Впервые этот термин использовал Махатма Ганди для обозначения необходимых действий, когда просто гражданского неповиновения уже недостаточно.

Ее идея состоит в использовании ненасильственных методов (демонстрации, забастовки, бойкоты) в противоположность силовым мерам. Среди примеров гражданского сопротивления Адам Робертс и Тимоти Гартон Эш в книге «Civil Resistance and Power Politics: The Experience of Non-violent Action from Gandhi to the Present» называют движение за гражданские права в США в 1960-е годы, «Революцию гвоздик» в Португалии в 1974–75 годах, Иранскую революцию 1974–1979 годов, восстание на площади Тяньаньмэнь в 1989 году, революции в Центральной и Восточной Европе 1980-х годов, а также «цветные революции» последних десятилетий.

Гражданское сопротивление определяется, главным образом, через противопоставление военным переворотам. Ненасильственный характер сопротивления подразумевает, что выступление производится от лица всего гражданского общества. Тимоти Гартон Эш отмечает, что большинство революций в Центральной и Восточной Европе, которые произошли в 1980-х–90-х годах, ставили целью не абстрактную идею будущей идеальной модели общества, а уже существующую на Западе политическую систему. Они не ставили перед собой глобальные, универсальные цели, а ограничивались конкретными задачами демократизации существующих политических режимов. Таким образом, «мирные революции» воспринимались участниками в традиции буржуазных революций XVIII и XIX веков.

Ханна Арендт, анализируя опыт Великой французской и Американской революций, приходит к выводу, что провал революций Нового времени связан с заменой понятия свободы как возможности активного участия в публичной сфере понятием социальной «свободы от бедности». Последнее понимается не как экономическое освобождение беднейших слоев, а как свобода постоянно отодвигать горизонт экономических возможностей. Речь идет о потребительском обществе, в котором постоянное стремление к обогащению вытесняет желание участвовать в общественном управлении. Арендт называет это «идеалом индивидуального счастья», который заменил идеал общественной свободы, провозглашенный Американской революцией.

Пример современного употребления:

«В России происходит нечто совсем иное, довольно необычная штука: революция среднего класса — сословия, по своей природе нереволюционного». Б. Акунин. Объясню интересующимся.

Список литературы:

Х. Арендт. О революции.

М. Одесский, Д.Фельдман. Поэтика власти.

Д. Фельдман. Терминология власти.

Slavoj Zizek. Revolution at the Gates. Afterword: Lenin «s Choice.

Д. Агамбен. Homo sacer. Чрезвычайное положение.

В. Подорога. Апология политического.

Adam Roberts, Timothy Garton Ash. Civil Resistance and Power Politics: The Experience of Non-violent Action from Gandhi to the Present.

Klemens von Klemperer. Germany’s New Conservatism.

Что такое революция? — Михаил Гефтер

В год столетия революции самое время поговорить о том, что же такое революция. Речь идет о социально-политическом феномене, «революции» в других смыслах слова («неолитическая революция», «научно-техническая революция», «сексуальная революция» и т.п.) мы оставляем здесь в стороне.

Спектр мнений

К сожалению, понятие революции, как правило, формировалось индуктивно, как логическая конструкция, основанная на том, что важнее всего для автора — конституционное устройство либо экономика, смена правительства или мифы общественного сознания. В итоге авторы, предлагающие определения, нередко перечисляют самые разные стороны процесса, перемежая их трудноопределимыми понятиями вроде «радикальное», «быстрое», «фундаментальное», «качественное», «сбой», «нарушение равновесия». Иногда выдвигаются критерии, которые автор расценивает как положительные или отрицательные в силу своей идеологии и на этом основании считает их критерием революции (например, «далеко идущие изменения», направленные на модернизацию и централизацию) [1]. Все эти критерии не позволяют четко отделять революцию как явление от других похожих процессов, четко датировать революции.

Историк В.П. Булдаков пытается отождествить революцию с архаичной смутой: «Революция может рассматриваться как дикая реакция на латентные формы насилия, которые приняли социально-удушающую форму… Революционный хаос можно рассматривать как раскрытие “варварского” человеческого естества, запрятанного под ставшей тесной оболочкой “цивилизаторского” насилия власти» [2]. Нет, не может революция так рассматриваться, в ее сути во всяком случае. Дело в том, что конфликт «цивилизаторского насилия» и «варварского» естества существует от начала цивилизации, а революции, о которых идет речь, — явление куда более позднее. Вопрос о том, были ли революции в древности и что под ними понимать, остается дискуссионным, но события, которые принято называть революциями в современном понимании слова, возникают только в Новом времени. Более того, они отличаются от многочисленных бунтов, «бессмысленных и беспощадных», а главное — нерезультативных в смысле общественных преобразований. То, что современники могут воспринимать как смуту, может быть и революцией. Революции могут сопровождаться погромами и убийствами архаичного типа (хотя такие злодейства происходят и без всяких революций тоже). Но суть революции — не в смуте, не в архаичном погроме. Да и не противопоставляют себя революции «цивилизаторству», скорее наоборот.

Проблему пытаются решить и филологи, ибо они создают толковые словари русского языка. Но при этом филологи и консультирующие их историки могут быть далеки от научной проблематики революции и вынуждены опираться на марксистско-ленинскую концепцию, слегка причесанную в духе времени, например: «низвержение, разрушение отжившего общественного и государственного строя, приход к власти нового, передового класса и утверждение нового, прогрессивного строя» [3]. Получается, что в ходе одной революции разрушается один общественный строй, целая социальная система, и сразу же утверждается новый строй.

Между тем для историка в столь сложном случае логичнее отталкиваться от реальных событий, которые уже вошли в историю как «классические революции»: как минимум Великая французская революция и революция в России, начавшаяся в феврале 1917 года. В этот «обязательный» список включаются также другие французские революции XIX века и революция, начавшаяся в 1905 году в России (как правило, она датируется 1905–1907 годами). Также «желательно», чтобы определение учитывало и более ранние революции, по крайней мере Английскую революцию XVII века («Великий мятеж»). Эти события являются революциями как свершившиеся исторические факты, и определение революции должно быть сформулировано так, чтобы эти три-четыре события под него подпадали.

Рассмотрим на примере этих революций пять определений, приведенных Д. Пейджем как наиболее типичные для западной науки (Т. Скочпол, С. Хантингтон, Э. Гидденс и Ч. Тилли) [4].

Т. Скочпол: «стремительная коренная трансформация государственных и классовых структур общества, сопровождаемая и частично поддерживаемая классовыми восстаниями снизу». Прежде всего бросается в глаза отсутствие причинно-следственной связи трансформации и восстаний, которые как бы совпадают по времени. Но это полбеды. Беда в том, что в ходе большинства из перечисленных революций коренная трансформация классовых структур не происходит. Применительно к революции 1905–1907 годов трудно говорить даже о коренном изменении государственных структур (при всем уважении к введению Государственной думы). Коренная трансформация классовых структур может происходить и без революции, сопровождаясь при этом крестьянскими восстаниями, — так было в России в 60-е годы XIX века. Но, по общему мнению, социально-политической революции в собственном смысле слова тогда не произошло. А ведь глубина классовой трансформации была ничуть не меньше, чем в 1905–1907 годах. Остается «стремительность». Но это тоже очень слабый критерий. «Стремительно» — это сколько лет? Великая французская революция, по разным оценкам, длилась от 5 до 15 лет (это если не включать в революционный период империю Наполеона), наиболее обоснованная, на мой взгляд, датировка — 1789–1799 годы. Английская революция «тянулась» 20 лет. Бывают революции и «постремительнее», но и периоды «эволюции» также бывают сопоставимы по длительности с длинными революциями. Реставрация после Английской революции длилась 28 лет, после Наполеоновских войн — 15 лет.

Может быть, лучше определение С. Хантингтона? «Стремительное, фундаментальное и насильственное внутриполитическое изменение в доминирующих ценностях и мифах общества, его политических институтах, социальной структуре, лидерстве, деятельности правительства и политике». Это типичное определение через перечисление, в котором причинно-следственные связи между явлениями автора не очень интересуют. Каждое из таких изменений может вполне свершиться без революции. Одни мифы чего стоят. А все вместе они не встречаются в ходе большинства революций. О фундаментальном (качественном) изменении социальной структуры уже в ходе (а не после) революции мы говорили выше. А тут еще и ценности с мифами. Беда Хантингтона заключается в том, что он применительно к таким сложным материям характеризует общество как целое (а революция его как раз раскалывает). Можно ли сказать, что вся Франция целиком даже во время Великой революции отказалась от католических ценностей и мифов? Количество их противников увеличилось, но это количественное, а не качественное изменение. Остались массы, приверженные прежним ценностям — одна Вандея чего стоит. Что уж говорить о революциях XIX века, куда слабее перепахавших французское общество.

Поняв слабость определений, преувеличивающих совершаемый революцией прогресс, А. Гидденс переносит центр тяжести в политическую сферу: «захват государственной власти посредством насильственных средств лидерами массового движения, когда впоследствии эта власть используется для инициирования основных процессов социальных реформ». Ближе, но все равно не то. Во-первых, Э. Гидденс забыл о таких революциях, как 1905–1907 годов, где означенный захват не произошел. Более того, даже классические революции могут долго протекать и даже добиваться результатов до момента насильственного захвата власти революционными лидерами масс (Франция 1789–1791 годов, например). Во-вторых, неясен критерий «основных социальных реформ». Можно догадаться, что Э. Гидденс подчеркивает их глубину. Но бывает, что глубокие реформы даже в условиях революции проводят не лидеры массовых движений, так как революция может начаться с переворота (Португалия 1974 года, например). После этого массы могут поддержать новую власть, но это не значит, что к власти пришли именно лидеры массового движения (отчасти это относится и к ситуации февраля 1917 года в России, когда выяснилось, что лидерами масс являются не министры Временного правительства, а Советы). В-третьих, революция может начаться с ненасильственного прихода к власти, после чего социальные реформы провоцируют революцию (Чили 1970–1973 годов).

Еще более политологичным и потому слабым является определение Ч. Тили: «насильственная передача власти над государством, в ходе которой по меньшей мере две различные коалиции соперников предъявляют взаимоисключающие требования в отношении права контролировать государство, и некоторая значительная часть населения подчиняется юрисдикции государства и подчиняется требованиям каждой коалиции». У Ч. Тилли недостатки определения Э. Гидденса гипертрофированы, сущностные особенности революции забыты настолько, что такое определение можно отнести и к междоусобицам, обычным гражданским войнам со времен Древнего Рима и даже некоторым выборам, после которых стороны не могут договориться, кто победил, даже если в основе расхождений лежат разногласия, второстепенные по сравнению с революционными.

Сам Д. Пейдж, приведя эти определения, справедливо отмечает, что они «в гораздо большей степени охватывают перспективу, нежели то, что могло иметь место с самого начала…» [5], но нас-то интересует именно то, что характеризует революцию от начала до конца.

Не помогает и политолог Д. Голдстоун, вступивший в эту дискуссию относительно недавно. Его определение таково: «Революция — это насильственное свержение власти, осуществляемое посредством массовой мобилизации (военной, гражданской или той и другой вместе взятых) во имя социальной справедливости и создания новых политических институтов» [6]. Во-первых, здесь есть ненужные, лишние слова в скобках: если возможно и то и другое, зачем перечислять? Во-вторых, как мы имели возможность убедиться, свержение власти в ходе революции может и не произойти. А может произойти, напротив, несколько свержений. Не считать же, что в ходе Французской революции XVIII века произошло как минимум четыре революции (четыре свержения власти). В-третьих, создание новых политических институтов — явление довольно обыденное, время от времени создаются то министерства, то партии. Вероятно, речь должна идти о политической системе, режиме, конституционном устройстве. В-четвертых, понятие социальной справедливости — понятие очень размытое, само по себе требующее конкретизации и объяснения.

Д. Голдстоун обходит рискованную тему справедливости, давая и другое, даже более загадочное определение, говоря о революции «как о процессе, в котором лидеры-визионеры используют силу масс для того, чтобы насильственным способом установить новый политический порядок» [7]. Итак, речь идет не об отдельных институтах, а о политическом порядке, к которому стремятся лидеры (загадочное слово «визионеры», видимо, характеризует их харизму, способность к провидению или наличие эффективной стратегии). Массы мобилизуются, очевидно, не в своих интересах, а в интересах этих лидеров, играют роль «пушечного мяса». При последующем изложении событий конкретных революций Д. Голдстоун время от времени все же упоминает, что недовольство масс бывает вызвано вполне рациональными причинами — ухудшением социального положения, нарушением гражданских прав. Так что без социальной справедливости не обойтись, и политолог к ней возвращается в описательном ключе, когда ищет причины революций. Становится ясно, что осознание несправедливости социальной ситуации само по себе вытекает из каких-то обстоятельств, связанных со структурой общества.

Определение революции, данное Д. Голдстоуном, настолько неудовлетворительно, что его практически невозможно использовать для того, чтобы определить, когда та или иная революция имела место, то есть дать датировку. Так, о событиях Российской революции Д. Голдстоун пишет начиная с 1905 года, продолжает 1917 годом (причем непонятно, считает ли он, что между 1905 и 1917 годами революция все время продолжалась), а заканчивает итогами Второй мировой войны. Почему революция включает (и включает ли) именно этот период, остается непонятным [8]. Такой же размытый подход Д. Голдстоун применяет и для беглого описания других революций в своей книги.

Однако со «свержением» в исторической традиции действительно есть путаница. Принято считать, что Французская революция в XVIII веке была одна, а вот в России в 1917 году традиционно выделяются целых две революции — Февральская и Октябрьская. Причины такого разделения носят идеологический характер, который, на мой взгляд, и является причиной методологических двойных стандартов, когда французская революция справедливо рассматривается как процесс, прошедший в своем развитии несколько фаз, а российская революция членилась на две.

В.И. Миллер стремился преодолеть противоречия между различными трактовками революции путем выделения революции как события («обвал власти»), революции как процесса («ломка» отношений и системы власти) и революции как периода истории, под которым понимается «этап в развитии страны, обычно следующий за падением старой власти или за ее острым кризисом, для которого характерны политическая (а подчас и экономическая) нестабильность, вполне естественная в этих условиях поляризация сил и, как следствие, непредсказуемость последующего развития событий» [9]. Этот подход не представляется нам вполне обоснованным. Во-первых, революция-событие — это политический переворот, который может быть частью революции, а может и не быть (крушение нацистского режима в Германии в 1945 году, многие военные перевороты). Революция как процесс и как период практически неотличимы друг от друга, но их критерии (кризис власти, нестабильность, поляризация сил и непредсказуемость событий) недостаточны, так как могут встречаться все вместе безо всякой революции. Но в идее В.И. Миллера есть существенное рациональное зерно, обусловленное особенностью языка. Социально-политические революции (а речь не идет о революциях в ином смысле слова, например о научно-технических революциях) являются процессом, но в них выделяются события, которые современники также единодушно называют революциями. Так, в феврале (марте) 1917 года началась Великая российская революция, в составе которой выделяются два социально-политических переворота — «Февральская революция» и «Октябрьская революция». Тем не менее, период революционных перемен имел место и в мае 1917 года, и в 1918 году. Революция не сводится к двум переворотам, это более длительный процесс, протекавший с февраля 1917 года до начала 20-х годов и прошедший в своем развитии несколько фаз [10].

Критерии

Итак, если говорить о социально-политической революции как о конкретном историческом событии, то это хронологически ограниченный процесс от нескольких месяцев до нескольких лет. Характеризуя революцию, мы можем исходить из «классических» примеров: английского «Великого мятежа» середины XVII века, Великой французской революции конца XVIII века, серии французских революций 1830 года, 1848–1852 годов, 1870–1871 годов; российских революций 1905–1907 годов и 1917–1922 годов (по поводу даты окончания последней идут споры).

Сущность этих явлений не может быть определена через изменения отношений собственности (в Английской революции этот фактор играет незначительную роль и в центре внимания стоят религиозно-политические мотивы, разделяющие представителей одной группы собственников) или смену правящей элиты (чего не случилось в революции 1905–1907 годов). Речь не может идти о смене общественной формации в ходе одной революции.

В то же время можно выделить ряд критериев, которые объединяют как минимум все «классические» революции.

1. Революция — это социально-политический конфликт, то есть такой конфликт, в который вовлечены широкие социальные слои, массовые движения, а также политическая элита (это сопровождается либо расколом существующей властной элиты, либо ее сменой, либо существенным дополнением представителями иных социальных слоев). Важный признак революции (в отличие от локального бунта) — раскол в масштабе всего социума (общенациональный характер там, где сложилась нация).

2. Революция предполагает стремление одной или нескольких сторон конфликта к изменению принципов общественного устройства и системообразующих институтов. Определение этих системообразующих институтов и принципов, критериев изменения «качества» системы — предмет дискуссии историков. Но дело в том, что в ходе революции ведущие социально-политические силы сами указывают, какие социальные институты считают наиболее важными, системообразующими. Как правило, это принципы вертикальной мобильности.

3. Революция — это социальное творчество, она преодолевает ограничения, связанные с существующими институтами разрешения противоречий и принятия решений. Революция стремится к созданию новых «правил игры». Она отрицает существующую легитимность (иногда опираясь на прежнюю традицию легитимности, как Английская революция). Поэтому революционные действия преимущественно незаконны и неинституционализированы. Революция не ограничена существующими институтами и законом, что иногда приводит к насильственной конфронтации.

Массовые убийства не являются критерием революции, а реформы не являются критерием отсутствия революции. Обычно насилие встречается в революции эпизодически, как встречается оно во всяком историческом процессе. Частью революции могут быть и реформы, и войны, и выборные кампании, и полемика в печати. Все это может существовать и без революции, хотя, спору нет, революция делает исторический процесс более интенсивным и вариативным.

Таран истории

Таким образом, революцию можно определить как общенациональную социально-политическую конфронтацию по поводу системообразующих институтов общества (как правило, принципов вертикальной мобильности), при которой социальное творчество преодолевает существующую легитимность. Или короче. Революция — это процесс преодоления системообразующих структур общества путем социально-политической конфронтации. Акцент — на слове «процесс». Пока идет такой процесс — есть и революция. Но процесс преодоления может происходить и без соответствующей конфронтации — тогда уже и без революции. Революция — стадия процесса. Чтобы отличить именно революцию, нужно ориентироваться на указанные выше критерии, включая социально-политическую конфронтацию, преодолевающую существующие системообразующие институты, существующую легитимность. Разрушилась легитимность (как в январе 1905 года и в марте 1917 года) — началась революция. Установилась новая (как 3 июня 1907 года и, в конечном итоге, с образованием СССР 30 декабря 1922 года) — революция заканчивается, начинается новый исторический период, как правило эволюционный либо несущий с собой радикальные преобразования сверху, без неуправляемых властью масс на улицах.

Революция — не «локомотив истории», она не перевозит «вагончики» общества от станции «феодализм» на станцию «капитализм». Но она и не «диверсия на рельсах» успешно мчащегося вперед эшелона. Если существующее устройство общества приводит к накоплению социальных проблем, это значит, что страна в своем развитии подошла к стене, которую нужно преодолеть. Поток людских судеб упирается в стену, начинается «давка», разочарование миллионов и нарастание недовольства не только правителями, а своим образом жизни. Из этого положения три выхода. Либо пойти назад — по пути деградации и архаизации общества. Либо разобрать стену «сверху» — путем филигранных, смелых и продуманных реформ. Но такое в истории случается нечасто. И дело не только в уме государственных деятелей, но и в их социальной опоре. Ведь «разобрать стену» — значит лишить привилегий социальную элиту, господствующие слои общества. Если реформы не состоялись или не удались, а общество не готово просто деградировать, остается одна возможность — взорвать, проломить стену. Даже если при взрыве погибнет часть авангарда общества, даже если пострадают многие иные, даже если при ударе о стену общество на какое-то время остановится в развитии, даже если образуется груда развалин, путь должен быть расчищен. Без этого дальнейшее движение вперед невозможно. Революция — это не «локомотив», а «таран истории».

Примечания

↑1. См., например:

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 13. С. 6; Там же. Т. 21. С. 115; Коваль Б.И. Революционный опыт ХХ в. М., 1987. С. 372–374; Хохлюк Г.С. Уроки борьбы с контрреволюцией. М., 1981. С. 21; Маклаков В.А. Из воспоминаний. Нью-Йорк, 1984. С. 351; Эйзенштадт Ш. Революция и преобразование обществ. Сравнительное изучение цивилизаций. М., 1999. С. 53. Обзор определений революции, выдвигаемых зарубежной политологией и социологией, см.: О причинах русской революции. М., 2010. С. 9–11; Концепт «революция» в современном политическом дискурсе. СПб., 2008. С. 131–142.

↑2.

Булдаков В.П. Красная смута: Природа и последствия революционного насилия. М., 2010. С. 7. Неслучайно, как признает В.П. Булдаков, его «книга оказалась менее всего востребована теми, кому адресовывалась в первую очередь, — историками» (с. 5). Предложенное им сочетание либеральной идеологии и «психопатологии» вряд ли могло получить широкую поддержку в историографии. Но привлекаемый В.П. Булдаковым эмпирический материал о насилии периода революции ценен для уточнения картины революционного процесса.

↑3. Историко-этимологический словарь современного русского языка. М., 1999.

↑4. Концепт «революция» в современном политическом дискурсе. С. 150.

↑5. Там же. Увы, сам Д. Пейдж не смог преодолеть этот недостаток. Характеризуя революции лишь на основе одного из эпизодов каждой из них (выбранных по своему усмотрению), он добавляет в определение про «фундаментальную трансформацию» еще один критерий: «в результате широкого массового признания утопической альтернативы существующему социальному порядку» (Там же. С. 157). В таком определении сохраняются старые недостатки, но возникают новые неясности. Какую альтернативу считать утопической, а какую реалистичной? Скажем, введение парламента — это утопическое требование. А ведь многие революции этого добивались. А «свержение самодержавия» и введение республики — это обязательно утопия? Если под утопией понимать конструктивную альтернативу, то сомнительно, что она овладевает массами в самом начале революции, а не до или после этого.

И слово «утопический» в силу его многозначности, и слова «в результате» как претензия на единственную причину революций, найденную автором, следует исключить. А вот необходимость широкого распространения представлений об альтернативе существующему порядку — действительно важный, хотя и не единственный, фактор начала революции.

↑6.

Голдстоун Д. Революции. Очень краткое введение. М., 2015. С. 15.

↑7. Там же. С. 22.

↑8. Там же. С. 107–110.

↑9.

Миллер В. Осторожно: история! М., 1997. С. 175.

↑10. Эта точка зрения публиковалась нами в работе «Тоталитаризм в Европе в ХХ в. Из истории идеологий, движений, режимов и их преодоления» (М., 1996. С. 46–64). Аналогичный подход предлагает и Т. Шанин в книге «Революция как момент истины. 1905–1907 — 1917–1922» (М., 1997).

Анорексия, анократия и революция

Не успели мы ввалиться в 2017 год, как в узких кругах русских политических мыслителей разыгралась нешуточная битва за слово. Как ни странно, слово это не «революция», что было бы понятно в год столетия Февральской и Октябрьской революций в России, а, извините за выражение, анократия.

Это понятие, впервые описанное немецко-еврейским философом Мартином Бубером в 1946 году, тридцать лет спустя оказалось вновь востребованным, когда сочинение Бубера перевели на английский язык. С его помощью исследователи описывают смешанные режимы, в которых ни у автократии (или авторитаризма), ни у демократии нет либо сил, либо достаточных ресурсов для окончательной победы, и в результате создается особый режим совместного и взаимного выживания в обоих смыслах последнего слова. Автократия с трудом выживает, выживая с политического поля всех своих оппонентов. Демократы выживают, не решаясь на решительные действия, поскольку так же боятся риска, как и ненавидимые ими автократы.

Политолог Екатерина Шульман воспользовалась этим термином для описания текущего политического режима в Украине, что немедленно вызвало протестную реакцию. Братья-политологи тотчас упрекнули Шульман, что та своим высказыванием затушевывает анократический характер как раз российского государства. В списке постсоциалистических режимов, остановившихся на полпути, Украина все-таки идет или ползет от авторитаризма к демократии, тогда как Российское государство движется в обратном направлении, или от демократии к авторитаризму. К тому же говорят, что, мол, если бы такую оценку давал внешний наблюдатель из политически развитой страны, ее можно было бы принять, но высказывание российского политолога оказывается чуть ли не академической поддержкой российского глумления над Украиной как над неполноценным и беспомощным государством-соседом.

(©podvodka.info)

Однако анократия – слово относительно новое, и любому обществу было бы полезно о нем поразмыслить. Тем более, что реальной политикой, например, в России занимаются разве что сотрудники службы охраны президента страны. Перед новым годом эти люди под видом рыбацкой ватаги фотографировались с президентом и премьером во время случайной встречи у некоего водоема. 7 января 2017 года та же группа рыбарей отстояла с президентом РФ рождественскую службу в некоем храме далеко от Москвы. Это и есть анократическая политика: приличия еще требуют от единственного в стране политика общаться с простыми людьми, но у него уже нет уверенности даже в относительной безопасности попадания в народную гущу, и приходится даже с богом общаться в окружении телохранителей.

Но что взять с незнакомой анократии, о которой мы помним, кстати говоря, немало хорошего. Разве не анократическим, хоть и на переходе от авторитаризма к демократии, было последнее пятилетие совка, когда один за другим на тот свет уходили геронтократы КПСС и КГБ, оставляя после себя все менее управляемое государство?

Режиссер-документалист Алексей Ханютин в новогоднюю ночь предложил своим друзьям и ученикам пофантазировать вот на какую тему. А что если ее не было бы, этой последней четверти века, со всеми ее анократиями – что нисходящей от демократии к авторитаризму, что восходящей от авторитаризма к демократии? Представим себе, что генеральным секретарем ЦК КПСС избирают или назначают не Михаила Горбачева, а, скажем, Бориса Ельцина? Представим себе торжественное заседание, посвященное столетию ВОСР (кто позабыл, так на излете совка называли Великую Октябрьскую социалистическую революцию). Как бы оно проходило? Вволю насмеявшись воображаемой юбилейной речи генсека ЦК КПСС, мы разошлись по домам, и тут как раз грянула в тихой лужице фейсбука дискуссия об этой нашей анорексии, т.е., я извиняюсь, анократии.

Анорексия, анократия и революция

Что же помешало бы докладчику к столетию ВОСРа? Ну, во-первых, само понятие Октября было занафталинено до такой степени, что никому и в голову не могло бы прийти подлинное значение слова «революция». Как это и было перед роспуском СССР. И за двадцать лет до него. Само понятие революции в тогдашнем русском политическом языке было антонимом того, что, собственно, означает слово «революция» – переворот всех общественных отношений. Разрушение старого строя. Нет, революция к концу совка была каменной незыблемостью per se, т.е. – противоположностью революции.

И в современном русском политическом языке слово «революция» вызывает страх и ужас. Да оно и подменено ужасным, прямо-таки кошмарным украинским словом «майдан». 86 или сколько там процентов россиян не верят ни в какие эти ваши революции. Ни в какие «Авроры» и «Броненосцы Потемкины», ни в какие лозунги «Мир без аннексий и контрибуций», ни в какого Блока и ни в какого Маяковского.

Этому отношению к революции они научились, конечно, не столько у правых либералов или националистов, сколько у позднесоветских идеологов. Именно тогда, в десятилетия так называемого «застоя» и так называемой «перестройки» с революцией связывалось не освобождение и творчество, а порабощение и мука обязаловки, не глоток свежего воздуха, а спертый воздух бараков и коммуналок. Когда рядом с вами и почти на ваших глазах кто-то устраивает революцию и свергает опостылевший режим, мы здесь этого принять и понять ну никак не можем. Это же так рискованно. А сейчас-то худо-бедно терпимо. И еще даже не дешево и сердито, как в глухие 1970-е. А главное, вы посудите сами, разве можно быть уверенным в результате?

Вот что такое революция: это неоправданный риск, это создание безобразной почвы, на которой взрастет не новая свободная цивилизация, а черт знает что. И не то чтобы все были шариковы и швондеры. Но призывать к насильственной или даже бархатной революции могут только враги государства. Вы посмотрите на Украину. Чего они добились? Крым отобрали, на Донбассе разбередили такую рану, что без иностранного вмешательства не обойтись. Посмотрите на театр военных действий после демократических революций или их подобий в Европе и на Балканах, в Северной Африке и на Ближнем Востоке. Ведь это же сплошной ад и ужас. Нам все эти бархатные, цветные и прочие революции не нужны. Плавали, знаем. У нас родовая травма. Мы как в 1917 году запустили этот процесс, так от страха последствий опомниться и оправиться не можем.

Но тут вдруг происходит революция в Соединенных Штатах Америки. Воспользовавшись кризисом традиционных институций – политических партий, техники выборных процедур, – к власти пришел не системный, не опытный, крикливый и упрямый кот в мешке. Настоящий революционер, ловко воспользовавшийся беспомощностью сначала своего, республиканского, истеблишмента, а потом и демократов, разбив в пух и прах их кандидатку. Каких бы консервативных взглядов ни придерживался Дональд Трамп, он идет в Белый дом, скорее, как Ленин въезжал в Кремль после переноса столицы из Петрограда.

Но нам, людям из анакратической щели, этого как раз не видно. Мы давно похоронили и слово революция, и несчастный ВОСР, и душевную готовность к новизне. Хочется, чтобы Трамп «все вернул взад», что не получилось с традиционным политиком по фамилии Обама. Но где это видано, чтобы революционер восстанавливал историческое прошлое? В ожидании невиданных испытаний 2017 года очень некстати только вот эта вот интеллектуальная анорексия.

Новая холодная война, конституционный кризис и революция – Мир – Коммерсантъ

Датский Saxo Bank опубликовал 10 «шокирующих предсказаний» на 2022 год. Они касаются серии маловероятных и недооцениваемых событий, из-за которых, однако, «мировые рынки может накрыть мощной ударной волной».

Директор по инвестициям Saxo Bank Стин Якобсен так охарактеризовал очередные «шокирующие предсказания»: «Главная тема предсказаний на 2022 год — революция. В нашем обществе и экономике, которые страдают от неравенства, растет напряжение. А учитывая неспособность нынешней системы решить эту проблему, а также нашу потребность смотреть в будущее с фундаментальной точки зрения, вопрос о возможности революции не стоит — непонятно лишь то, когда и как она произойдет». Банк подчеркивает, что «тема революции в предсказаниях на 2022 год может создавать негативные ассоциации»: «Для многих из нас слово «революция» означает Французскую революцию 1789 года с призывом к «свободе, равенству и братству» или русскую революцию с принципами «уничтожения капитализма»». Но цель, отмечают в банке,— более широкое определение революции: «не физическое свержение правительств, а моменты, подобные озарению, которые вызывают изменения в мышлении и поведении, а также отказ от прежних парадигм…» В докладе отмечается: людям нужно «больше свободы от правительства в некоторых областях, таких как менее жесткая денежно-кредитная политика и моральные риски непродуктивной поддержки рынков».

Одним из возможных потрясений глобального характера банк считает вероятность нового витка холодной войны и космической гонки. «Последние испытания гиперзвуковых ракет вызывают все большее чувство незащищенности, поскольку эта технология делает устаревшей традиционную и даже ядерную военную технику. В 2022 году начнется массовая гонка гиперзвуковых вооружений среди лидирующих военных сил, поскольку ни одна страна не захочет чувствовать себя отстающей»,— говорится в докладе. Saxo Bank напоминает, что летом 2021 года Китай провел испытания гиперзвукового аппарата, который может выходить на низкую орбиту, а затем входить в атмосферу и лететь к цели.

В 2022 году, судя по приоритетам финансирования, гиперзвук и космос станут ядром нового этапа углубляющегося соперничества между США и Китаем на всех фронтах — экономическом и военном.

К ним присоединятся и другие крупные державы с передовыми военными технологиями, среди которых, вероятно, будут Россия, Индия, Израиль и ЕС.

Еще одним потрясением глобального характера банк считает возможное замедление планов по прекращению использования ископаемого топлива. «Столкнувшись с быстрорастущими ценами на сырьевые товары и все более невероятным путем к углеродной нейтральности, политики сделают неожиданный и противоречивый шаг в 2022 году, чтобы временно ослабить экологические ограничения на новые инвестиции в добычу сырой нефти и природного газа на пять и десять лет соответственно,— полагают аналитики банка.— План будет продвигаться как единственный прагматичный способ связать реальность нашего энергоемкого настоящего с желаемым низкоуглеродным будущим, а также ограничить риск социальных волнений, вызванных ростом цен на продукты питания и энергоносители».

Технологический рынок также ждут мощные потрясения. «Молодежь покинет платформы Facebook в знак протеста против использования персональных данных в целях извлечения прибыли. Попытка материнской компании Facebook — Meta — вернуть их обратно с помощью Метавселенной не увенчается успехом. Во многих отношениях Facebook внезапно окажется в эпицентре культурной войны между молодыми людьми младше 40 лет и взрослыми старше 40 лет. В 2022 году инвесторы поймут, что Meta стремительно теряет молодое поколение и, следовательно, будущий потенциал и прибыльность компании»,— отмечает Saxo Bank. Аналитики не исключают, что Meta попытается приобрести Snapchat или TikTok, вкладывая миллиарды долларов в создание «жуткой Метавселенной», которая направлена на более пристальное наблюдение за пользователями, чем когда-либо прежде, и на возвращение молодых людей во вселенную Meta-платформ.

Работа еще одного технологического лидера, музыкального стримингового сервиса Spotify, также может быть нарушена из-за появления новой цифровой платформы на основе NFT (невзаимозаменяемые токены — non-fungible tokens). Saxo Bank отмечает, что 2021 год стал годом бурного роста популярности NFT. Сценарий использования NFT может оказаться особенно привлекательным в качестве следующего шага технологий для производителей контента в музыкальной индустрии. «Музыканты чувствуют себя несправедливо обделенными нынешними моделями разделения доходов от ведущих стриминговых платформ, таких как Spotify и Apple Music. Музыканты готовы к переменам. В 2022 году новая технология на основе блокчейна поможет авторам вернуть свою справедливую долю доходов индустрии,— считают в датском банке.— Используя NFT, а точнее умные блокчейн-контракты, артисты могут распространять музыку непосредственно среди слушателей без участия централизованных посредников, отслеживая свои доходы и даже получая оплату в режиме реального времени, а слушатели будут знать, что деньги, которые они платят, идут непосредственно артисту»,— прогнозирует банк.

В политике Saxo Bank не исключает конституционного кризиса после промежуточных выборов в США. «После промежуточных выборов США окажутся в тупике в том, что касается подтверждения окончательных результатов выборов в Сенат и Палату представителей, что приведет к сценарию, при котором новый состав Конгресса не сможет собраться на свое первое заседание 3 января 2023 года. Джо Байден будет управлять (страной.— “Ъ”), выпуская указы, а демократия в США «зависнет», поскольку даже демократы выступят против Верховного суда… В начале 2023 года надвинется полномасштабный конституционный кризис»,—- говорится в прогнозе банка. Такая ситуация может существенно отразиться на рынке из-за крайней нестабильности активов США. «Доходность казначейских облигаций США вырастет, а доллар США упадет из-за хеджирования от «экзистенциального кризиса» в крупнейшей экономике мира и эмитенте мировой резервной валюты»,— полагают аналитики датского банка.

Одним из мощнейших потрясений в науке и общественной жизни банк считает возможность ключевого прорыва в биомедицине, который принесет перспективу продления продуктивной взрослой жизни и средней продолжительности жизни на срок до 25 лет.

«В поисках средств по замедлению естественного процесса старения с помощью растущего арсенала передовых технологий — от терапии до «первичного редактирования» на уровне ДНК — исследователи изучают процессы, лежащие в основе того, как мы стареем. В 2022 году произойдет крупный прорыв в многофакторном подходе, поскольку будет составлен «коктейль» из лечебных средств, который регулирует процессы на уровне клеток, чтобы продлить их жизнь и, следовательно, жизнь всего организма.— заявляет Saxo Bank.— Это недешево, но эффективно. На лабораторных мышах, содержащих ДНК человека, было доказано, что такие средства продлевают их жизнь примерно на 30% и более. Значение этого открытия для людей — возможность того, что средняя продолжительность жизни может быть увеличена на 25 лет или более, а вместе с тем и невероятная перспектива, что в будущем 80-летний возраст станет новым 50-летним. Будущее может быть открыто для пожилых людей, так как новое средство может замедлить старение и даже омолодить уже постаревшие клетки».

Впрочем, аналитики подчеркивают, что такой прорыв в медицине приведет к возможным этическим, экологическим и финансовым кризисам. «Что это будет значить для частных и государственных пенсий или даже для самой возможности и желания выйти на пенсию? А как насчет цены для нашей планеты, если она будет поддерживать миллиарды людей, не говоря уже о доступности продуктов питания? Кроме того, возникает этический вопрос: гуманно ли не сделать этот «коктейль» доступным для всех? Иными словами, как с этим справятся наша система этических ценностей, политические системы и сама планета?» — задаются вопросом исследователи.

Евгений Хвостик

Предисловие к книге “На путях к Октябрю”

Сталин И.В. Октябрьская революция и тактика русских коммунистов: Предисловие к книге “На путях к Октябрю”

Сталин И.В.

Источник:

Сталин И.В. Cочинения. – Т. 6. – М.: ОГИЗ; Государственное издательство политической литературы, 1947. С. 358–401.

Примечания 79–80: Там же. С. 416.

Красным шрифтом в квадратных скобках обозначается конец текста на соответствующей странице печатного оригинала указанного издания

I. Внешняя и внутренняя обстановка Октябрьской революции

Три обстоятельства внешнего порядка определили ту сравнительную легкость, с какой удалось пролетарской революции в России разбить цепи империализма и свергнуть, таким образом, власть буржуазии.

Во-первых, то обстоятельство, что Октябрьская революция началась в период отчаянной борьбы двух основных империалистических групп, англо-французской и австро-германской, когда эти группы, будучи заняты смертельной борьбой между собой, не имели ни времени, ни средств уделить серьезное внимание борьбе с Октябрьской революцией. Это обстоятельство имело громадное значение для Октябрьской революции, ибо оно дало ей возможность использовать жестокие столкновения внутри империализма для укрепления и организации своих сил.

Во-вторых, то обстоятельство, что Октябрьская революция началась в ходе империалистической войны, когда измученные войной и жаждавшие мира трудящиеся массы самой логикой вещей были подведены к [c.358] пролетарской революции, как единственному выходу из войны. Это обстоятельство имело серьезнейшее значение для Октябрьской революции, ибо оно дало ей в руки мощное орудие мира, облегчило ей возможность соединения советского переворота с окончанием ненавистной войны и создало ей, ввиду этого, массовое сочувствие как на Западе, среди рабочих, так и на Востоке, среди угнетенных народов.

В-третьих, наличие мощного рабочего движения в Европе и факт назревания революционного кризиса на Западе и Востоке, созданного продолжительной империалистической войной. Это обстоятельство имело для революции в России неоценимое значение, ибо оно обеспечило ей верных союзников вне России в ее борьбе с мировым империализмом.

Но кроме обстоятельств внешнего порядка, Октябрьская революция имела еще целый ряд внутренних благоприятных условий, облегчивших ей победу.

Главным из этих условий нужно считать следующие.

Во-первых, Октябрьская революция имела за собой активнейшую поддержку громадного большинства рабочего класса России.

Во-вторых, она имела несомненную поддержку крестьянской бедноты и большинства солдат, жаждавших мира и земли.

В-третьих, она имела во главе, в качестве руководящей силы, такую испытанную партию, как партия большевиков, сильную не только своим опытом и годами выработанной дисциплиной, но и огромными связями с трудящимися массами.

В-четвертых. Октябрьская революция имела перед собой таких сравнительно легко преодолимых врагов, [c.359] как более или менее слабую русскую буржуазию, окончательно деморализованный крестьянскими “бунтами” класс помещиков и совершенно обанкротившиеся в ходе войны соглашательские партии (партии меньшевиков и эсеров).

В-пятых, она имела в своем распоряжении огромные пространства молодого государства, где могла свободно маневрировать, отступать, когда этого требовала обстановка, передохнуть, собраться с силами и пр.

В-шестых, Октябрьская революция могла рассчитывать в своей борьбе с контрреволюцией на наличие достаточного количества продовольственных, топливных и сырьевых ресурсов внутри страны.

Сочетание этих внешних и внутренних обстоятельств создало ту своеобразную обстановку, которая определила сравнительную легкость победы Октябрьской революции.

Это не значит, конечно, что Октябрьская революция не имела своих минусов в смысле внешней и внутренней обстановки. Чего стоит, например, такой минус, как известная одинокость Октябрьской революции, отсутствие возле нее и по соседству с ней советской страны, на которую она могла бы опереться? Несомненно, что будущая революция, например, в Германии, оказалась бы в этом отношении в более выгодном положении, ибо она имеет по соседству такую серьезную по своей силе Советскую страну, как наш Советский Союз. Я уже не говорю о таком минусе Октябрьской революции, как отсутствие пролетарского большинства в стране.

Но эти минусы лишь подчеркивают громадное значение того своеобразия внутренних и внешних [c.360] условий Октябрьской революции, о которых говорилось выше.

Об этом своеобразии нельзя забывать ни на одну минуту. О нем особенно следует помнить при анализе германских событий осенью 1923 года. О нем прежде всей должен помнить Троцкий, огульно проводящий аналогию между Октябрьской революцией и революцией в Германии и безудержно бичующий германскую компартию за ее действительные и мнимые ошибки.

Этих слов Ленина забывать нельзя. [c.361]

II. О двух особенностях Октябрьской революции,

или Октябрь и теория “перманентной” революции Троцкого

Существуют две особенности Октябрьской революции, уяснение которых необходимо прежде всего для того, чтобы понять внутренний смысл и историческое значение этой революции.

Что это за особенности?

Это, во-первых, тот факт, что диктатура пролетариата родилась у нас, как власть, возникшая на основе союза пролетариата и трудящихся масс крестьянства, при руководстве последними со стороны пролетариата. Это, во-вторых, тот факт, что диктатура пролетариата утвердилась у нас, как результат победы социализма в одной стране, капиталистически мало развитой, при сохранении капитализма в других странах, капиталистически более развитых. Это не значит, конечно, что у Октябрьской революции нет других особенностей. Но для нас важны теперь именно эти две особенности не только потому, что они отчетливо выражают сущность Октябрьской революции, но и потому, что они великолепно вскрывают оппортунистическую природу теории “перманентной революции”.

Рассмотрим вкратце эти особенности.

Вопрос о трудящихся массах мелкой буржуазии, городской и сельской, вопрос о завоевании этих масс на сторону пролетариата является важнейшим вопросом пролетарской революции. Кого поддержит в борьбе за власть трудовой люд города и деревни, буржуазию или пролетариат, чьим резервом станет он, резервом [c.362] буржуазии или резервом пролетариата, – от этого зависит судьба революции и прочность диктатуры пролетариата. Революции 1848 г. и 1871 г. во Франции погибли, главным образом, потому, что крестьянские резервы оказались на стороне буржуазии. Октябрьская революция победила потому, что она сумела отобрать у буржуазии ее крестьянские резервы, она сумела завоевать эти резервы на сторону пролетариата и пролетариат оказался в этой революции единственной руководящей силой миллионных масс трудового люда города и деревни.

Кто не понял этого, тот никогда не поймет ни характера Октябрьской революции, ни природы диктатуры пролетариата, ни своеобразия внутренней политики нашей пролетарской власти.

Диктатура пролетариата не есть простая правительственная верхушка, “умело” “отобранная” заботливой рукой “опытного стратега” и “разумно опирающаяся” на те или иные слои населения. Диктатура пролетариата есть классовый союз пролетариата и трудящихся масс крестьянства для свержения капитала, для окончательной победы социализма, при условии, что руководящей силой этого союза является пролетариат.

Речь идет здесь, таким образом, не о том, чтобы “немножечко” недооценить или “немножечко” переоценить революционные возможности крестьянского движения, как любят теперь выражаться некоторые дипломатические защитники “перманентной революции”. Речь идет о природе нового пролетарского государства, возникшего в результате Октябрьской революции. Речь идет о характере пролетарской власти, об основах самой диктатуры пролетариата. [c.363]

И далее:

Такова теория диктатуры пролетариата, данная Лениным.

Одна из особенностей Октябрьской революции состоит в том, что эта революция является классическим проведением ленинской теории диктатуры пролетариата.

Некоторые товарищи полагают, что эта теория является чисто “русской” теорией, имеющей отношение лишь к российской действительности. Это неверно. Это совершенно неверно. Говоря о трудящихся массах непролетарских классов, руководимых пролетариатом, Ленин имеет в виду не только русских крестьян, но и трудящиеся элементы окраин Советского Союза, недавно еще представлявших колонии России. Ленин [c.364] неустанно твердил, что без союза с этими инонациональными массами пролетариат России не сможет победить. В своих статьях по национальному вопросу и в речах на конгрессах Коминтерна Ленин неоднократно говорил, что победа мировой революции невозможна без революционного союза, без революционного блока пролетариата передовых стран с угнетенными народами порабощенных колоний. Но что такое колонии, как не те же угнетенные трудовые массы, и прежде всего трудовые массы крестьянства? Кому не известно, что вопрос об освобождении колоний является по сути дела вопросом об освобождении трудовых масс непролетарских классов от гнета и эксплуатации финансового капитала?

Но из этого следует, что ленинская теория диктатуры пролетариата есть не чисто “русская” теория, а теория, обязательная для всех стран, Большевизм не есть только русское явление. “Большевизм”, – говорит Ленин, – есть “образец тактики для всех” (см. т. XXIII, стр. 386).

Таковы характерные черты первой особенности Октябрьской революции.

Как обстоит дело с теорией “перманентной революции” Троцкого с точки зрения этой особенности Октябрьской революции?

Не будем распространяться о позиции Троцкого в 1905 году, когда он “просто” забыл о крестьянстве, как революционной силе, выдвигая лозунг “без царя, а правительство рабочее”, т.е. лозунг о революции без крестьянства. Даже Радек, этот дипломатический защитник “перманентной революции”, вынужден теперь признать, что “перманентная революция” в 1905 году [c.365] означала “прыжок в воздух” от действительности. Теперь, видимо, все признают, что с этим “прыжком в воздух” не стоит больше возиться.

Не будем также распространяться о позиции Троцкого в период войны, скажем, в 1915 году, когда он в своей статье “Борьба за власть”, исходя из того, что “мы живем в эпоху империализма”, что империализм “противопоставляет не буржуазную нацию старому режиму, а пролетариат – буржуазной нации”, пришел к выводу о том, что революционная роль крестьянства должна убывать, что лозунг о конфискации земли но имеет уже того значения, какое он имел раньше. Известно, что Ленин, разбирая эту статью Троцкого, обвинял его тогда в “отрицании” “роли крестьянства”, говоря, что “Троцкий на деле помогает либеральным рабочим политикам России, которые под “отрицанием” роли крестьянства понимают нежелание поднимать крестьян на революцию!”. (См. т. XVIII, стр. 318).

Перейдем лучше к более поздним трудам Троцкого по этому вопросу, к трудам того периода, когда пролетарская диктатура успела уже утвердиться и когда Троцкий имел возможность проверить свою теорию “перманентной революции” на деле и исправить свои ошибки. Возьмем “Предисловие” Троцкого к книге “1905 год”, написанное в 1922 году. Вот что говорит Троцкий в этом “Предисловии” о “перманентной революции”:

Так говорит Троцкий о своей “перманентной революции”.

Стоит только сличить эту цитату с вышеприведенными цитатами из сочинений Ленина о диктатуре пролетариата, чтобы понять всю пропасть, отделяющую ленинскую теорию диктатуры пролетариата от теории Троцкого о “перманентной революции”.

Ленин говорит о союзе пролетариата и трудящихся слоев крестьянства, как основе диктатуры пролетариата. У Троцкого же получаются “враждебные столкновения” “пролетарского авангарда” с “широкими массами крестьянства”.

Ленин говорит о руководстве трудящимися и эксплуатируемыми массами со стороны пролетариата. У Троцкого же получаются “противоречия в положении рабочего правительства в отсталой стране, с подавляющим большинством крестьянского населения”. [c.367]

По Ленину революция черпает свои силы прежде всего среди рабочих и крестьян самой России. У Троцкого же получается, что необходимые силы можно черпать лишь “на арене мировой революции пролетариата”.

А как быть, если международной революции суждено придти с опозданием? Есть ли какой-либо просвет для нашей революции? Троцкий не дает никакого просвета, ибо “противоречия в положении рабочего правительства… смогут найти свое разрешение только… на арене мировой революции пролетариата”. По этому плану для нашей революции остается лишь одна перспектива: прозябать в своих собственных противоречиях и гнить на корню в ожидании мировой революции.

Что такое диктатура пролетариата по Ленину?

Диктатура пролетариата есть власть, опирающаяся на союз пролетариата и трудящихся масс крестьянства для “полного свержения капитала”, для “окончательного создания и упрочения социализма.

Что такое диктатура пролетариата по Троцкому?

Диктатура пролетариата есть власть, вступающая “во враждебные столкновения” с “широкими массами крестьянства” и ищущая разрешения “противоречий” лишь “на арене мировой революции пролетариата.

Чем отличается эта “теория перманентной революции” от известной теории меньшевизма об отрицании идеи диктатуры пролетариата?

По сути дела ничем.

Сомнения невозможны. “Перманентная революция” не есть простая недооценка революционных возможностей крестьянского движения. “Перманентная революция” есть такая недооценка крестьянского движения, [c.368] которая ведет к отрицанию ленинской теории диктатуры пролетариата.

“Перманентная революция” Троцкого есть разновидность меньшевизма.

Так обстоит дело с первой особенностью Октябрьской революции.

Каковы характерные черты второй особенности Октябрьской революции?

Изучая империализм, особенно в период войны, Ленин пришел к закону о неравномерности скачкообразности экономического и политического развития капиталистически стран. По смыслу этого закона, развитие предприятий, трестов, отраслей промышленности и отдельных стран происходит неравномерно, не в порядке установившейся очереди, не так, чтобы один трест, одна отрасль промышленности или одна страна шли все время впереди, а другие тресты или страны отставали последовательно одна за другой, – а скачкообразно, с перерывами в развитии одних стран и со скачками вперед в развитии других стран. При этом “вполне законное” стремление отстающих стран сохранить старые позиции и столь же “законное” стремление заскочивших вперед стран захватить новые позиции ведут к тому, что военные столкновения империалистических стран являются неминуемой необходимостью. Так было, например, с Германией, которая полвека назад представляла, в сравнении с Францией и Англией, отсталую страну. То же самое нужно сказать о Японии по сравнению с Россией. Известно, однако, что уже в начале XX столетия Германия и Япония скакнули так далеко, что первая успела обогнать Францию и стала теснить Англию на мировом рынке, а [c.369] вторая – Россию. Из этих противоречий и возникла, как известно, недавняя империалистическая война.

Закон этот исходит из того, что:

1) “Капитализм перерос во всемирную систему колониального угнетения и финансового удушения горстью “передовых” стран гигантского большинства населения земли” (см. предисловие к французскому изданию “Империализма” Ленина, т. XIX, стр. 74).

2) “Дележ этой “добычи” происходит между 2–3 всемирно могущественными, вооруженными с ног до головы хищниками (Америка, Англия, Япония), которые втягивают в свою войну из-за дележа своей добычи всю землю” (см. там же).

З) Рост противоречий внутри мировой системы финансового угнетения и неизбежность военных столкновений ведут к тому, что мировой фронт империализма становится легко уязвимым со стороны революции, а прорыв этого фронта со стороны отдельных стран – вероятным.

4) Этот прорыв вероятнее всего может произойти в тех пунктах и в тех странах, где цепь империалистического фронта слабее, т.е. где империализм менее всего подкован, а революции легче всего развернуться.

5) Ввиду этого победа социализма в одной стране, если даже эта страна является менее развитой капиталистически, при сохранении капитализма в других странах, если даже эти страны являются более развитыми капиталистически, – вполне возможна и вероятна.

Таковы в двух словах основы ленинской теории пролетарской революции.

В чем состоит вторая особенность Октябрьской революции? [c.370]

Вторая особенность Октябрьской революции состоит в том, что эта революция является образцом применения на практике ленинской теории пролетарской революции.

Кто не понял этой особенности Октябрьской революции, тот никогда не поймет ни интернациональной природы этой революции, ни ее колоссальной международной мощи, ни ее своеобразной внешней политики.

Оппортунисты всех стран утверждают, что пролетарская революция может начаться – если вообще она должна где-либо начаться по их теории – лишь в промышленно развитых странах, что чем развитее в промышленном отношении эти страны, тем больше шансов на победу социализма, причем возможность победы социализма в одной стране, да еще капиталистически мало развитой, исключается у них, как нечто совершенно невероятное. Ленин еще во время войны, опираясь на закон неравномерного развития империалистических государств противопоставляет оппортунистам [c.371] свою теорию пролетарской революции о победе социализма в одной стране, если даже эта страна является капиталистически менее развитой.

Известно, что Октябрьская революция целиком подтвердила правильность ленинской теории пролетарской революции.

Как обстоит дело с “перманентной революцией” Троцкого с точки зрения ленинской теории победы пролетарской революции в одной стране?

Возьмем брошюру Троцкого “Наша революция” (1906 г.).

Троцкий пишет:

О чем говорит эта цитата? Да о том, что победа социализма в одной стране, в данном случае в России, невозможна без прямой государственной поддержки европейского пролетариата”, т.е. до завоевания власти европейским пролетариатом.

Что общего между этой “теорией” и положением Ленина о возможности победы социализма “в одной, отдельно взятой, капиталистической стране”?

Ясно, что тут нет ничего общего.

Но допустим, что эта брошюра Троцкого, изданная в 1906 году, когда трудно было определить характер нашей революции, содержит невольные ошибки и не вполне соответствует взглядам Троцкого в более поздний период. Рассмотрим другую брошюру Троцкого, его “Программу мира”, появившуюся в свет перед Октябрьской революцией 1917 года и переизданную [c.372] теперь (в 1924 г.) в книге “1917”. В этой брошюре Троцкий критикует ленинскую теорию пролетарской революции о победе социализма в одной стране и противопоставляет ей лозунг Соединенных Штатов Европы. Он утверждает, что победа социализма в одной стране невозможна, что победа социализма возможна лишь как победа нескольких основных стран Европы (Англии, России, Германии), объединяющихся в Соединенные Штаты Европы, либо она вовсе невозможна. Он прямо говорит, что “победоносная революция в России или Англии немыслима без революции в Германии, и наоборот”.

Как видите, перед нами та же теория одновременной победы социализма в основных странах Европы, как правило, исключающая ленинскую теорию революции о победе социализма в одной стране.

Слов нет, что для полной победы социализма, для полной гарантии от восстановления старых порядков необходимы совместные усилия пролетариев нескольких стран. Слов нет, что без поддержки нашей революции со стороны пролетариата Европы пролетариат России не мог бы устоять против общего напора, точно так же, как без поддержки революционного движения на Западе со стороны революции в России не могло бы это движение развиваться тем темпом, каким оно стало развиваться после пролетарской диктатуры в России. Слов нет, что нам нужна поддержка. Но что такое поддержка нашей революции со стороны западноевропейского пролетариата? Сочувствие европейских рабочих к нашей революции, их готовность расстроить планы империалистов насчет интервенции, – есть ли все это поддержка серьезная помощь? Безусловно, да. Без такой поддержки, без такой помощи не только со стороны европейских рабочих, но и со стороны колониальных и зависимых стран, пролетарской диктатуре в России пришлось бы туго. Хватало ли до сих пор этого сочувствия и этой помощи, соединенной с мощью нашей Красной Армии и с готовностью рабочих и крестьян России грудью отстоять социалистическое отечество, – хватало ли всего этого для того, чтобы отбить атаки [c.374] империалистов и завоевать себе необходимую обстановку для серьезной строительной работы? Да, хватало. Растет ли это сочувствие или убывает? Безусловно, растет. Есть ли у нас, таким образом, благоприятные условия не только для того, чтобы двинуть вперед дело организации социалистического хозяйства, но и для того, чтобы, в свою очередь, оказать поддержку как западноевропейским рабочим, так и угнетенным народам Востока? Да, есть. Об этом красноречиво говорит семилетняя история пролетарской диктатуры в России. Можно ли отрицать, что могучий трудовой подъем уже начался у нас? Нет, нельзя отрицать.

Какое значение может иметь после всего этого заявление Троцкого о том, что революционная Россия не могла бы устоять перед лицом консервативной Европы?

Оно может иметь лишь одно значение: во-первых, Троцкий не чувствует внутренней мощи нашей революции; во-вторых, Троцкий не понимает неоценимого значения той моральной поддержки, которую оказывают нашей революции рабочие Запада и крестьяне Востока; в-третьих, Троцкий не улавливает той внутренней немощи, которая разъедает ныне империализм.

Увлекшись критикой ленинской теории пролетарской революции, Троцкий нечаянно разбил себя наголову в своей брошюре “Программа мира”, вышедшей в 1917 году и переизданной в 1924 году.

Но, может быть, устарела и эта брошюра Троцкого, перестав почему-либо соответствовать нынешним его взглядам? Возьмем позднейшие труды Троцкого, написанные после победы пролетарской революции в одной стране, в России. Возьмем, например, “Послесловие” [c.375] Троцкого к новому изданию брошюры “Программа мира”, написанное в 1922 году. Вот что он пишет в этом “Послесловии”:

Так говорит Троцкий, явно греша против действительности и упорно стараясь спасти “перманентную революцию” от окончательного крушения.

Выходит, что, как ни вертись, а к созданию социалистического общества не только “не пришли”, но даже “не подошли”. Была, оказывается, кое у кого надежда на “соглашения с капиталистическим миром”, но из этих соглашений тоже, оказывается, ничего не выходит, [c.376] ибо, как ни вертись, а “подлинного подъема социалистического хозяйства” не получишь, пока не победит пролетариат “в важнейших странах Европы”.

Ну, а так как победы нет еще на Западе, то остается для революции в России “выбор”: либо сгнить на корню, либо переродиться в буржуазное государство.

Недаром Троцкий говорит вот уже два года о “перерождении” нашей партии.

Недаром Троцкий пророчил в прошлом году “гибель” нашей страны.

Как согласовать эту странную “теорию” с теорией Ленина о “победе социализма в одной стране”?

Как согласовать эту странную “перспективу” с перспективой Ленина о том, что новая экономическая политика даст нам возможность “построить фундамент социалистической экономики”?

Как согласовать эту “перманентную” безнадежность, например, со следующими словами Ленина:

Как согласовать эту “перманентную” беспросветность Троцкого, например, со следующими словами Ленина: [c.377]

Ясно, что тут нет, да и не может быть никакого согласования. “Перманентная революция” Троцкого есть отрицание ленинской теории пролетарской революции, и наоборот – ленинская теория пролетарской революции есть отрицание теории “перманентной революции”.

Неверие в силы и способности нашей революции, неверие в силы и способности российского пролетариата – такова подпочва теории “перманентной революции”.

До сего времени отмечали обычно одну сторону теории “перманентной революции” – неверие в революционные возможности крестьянского движения. Теперь, для справедливости, эту сторону необходимо дополнить другой стороной – неверием в силы и способности пролетариата России.

Чем отличается теория Троцкого от обычной теории меньшевизма о том, что победа социализма в одной стране, да еще в отсталой, невозможна без предварительной победы пролетарской революции “в основных странах Западной Европы”? [c.378]

По сути дела – ничем.

Сомнения невозможны. Теория “перманентной революции” Троцкого есть разновидность меньшевизма.

В последнее время в нашей печати развелись гнилые дипломаты, старающиеся протащить теорию “перманентной революции”, как нечто совместимое с ленинизмом. Конечно, говорят они, эта теория оказалась непригодной в 1905 году. Но ошибка Троцкого состоит в том, что он забежал тогда вперед, попытавшись применить к обстановке 1905 года то, чего нельзя было тогда применить. Но впоследствии, говорят они, например в октябре 1917 года, когда революция успела назреть полностью, теория Троцкого оказалась-де вполне на месте. Нетрудно догадаться, что самым главным из этих дипломатов является Радек. Не угодно ли послушать:

Тут что ни слово, то передержка.

Неверно, что во время войны “стала возможна не диктатура рабочего класса и крестьянства, а диктатура рабочего класса, опирающегося на крестьянство”. На самом деле февральская революция 1917 года была осуществлением диктатуры пролетариата и крестьянства в своеобразном переплете с диктатурой буржуазии.

Неверно, что теорию “перманентной революции”, о которой Радек стыдливо умалчивает, выдвинули в [c.379] 1905 году Роза Люксембург и Троцкий. На самом деле теория эта была выдвинута Парвусом и Троцким. Теперь, спустя десять месяцев, Радек поправляется, считая нужным ругнуть Парвуса за “перманентную революцию”. Но справедливость требует от Радека, чтобы был обруган и компаньон Парвуса – Троцкий.

Неверно, что “перманентная революция”, отброшенная революцией 1905 года, оказалась правильной на “втором этапе исторического развития”, т.е. во время Октябрьской революции. Весь ход Октябрьской революции, все ее развитие показали и доказали полную несостоятельность теории “перманентной революции”, полную ее несовместимость с основами ленинизма.

Сладенькими речами да гнилой дипломатией не прикрыть зияющей пропасти, лежащей между теорией “перманентной революции” и ленинизмом.

III. О некоторых особенностях тактики большевиков в период подготовки Октября

Для того чтобы понять тактику большевиков в период подготовки Октября, необходимо уяснить себе, по крайней мере, некоторые особо важные особенности этой тактики. Это тем более необходимо, что в многочисленных брошюрах о тактике большевиков нередко обходятся именно эти особенности.

Что это за особенности?

Первая особенность. Послушав Троцкого, можно подумать, что в истории подготовки Октября существуют всего два периода, период разведки и период [c.380] восстания, а что сверх того, то от лукавого. Что такое апрельская манифестация 1917 года? “Апрельская манифестация, взявшая “левей”, чем полагалось, была разведывательной вылазкой для проверки настроения масс и взаимоотношения между ними и советским большинством”. А что такое июльская демонстрация 1917 года? По мнению Троцкого, “по существу дело и на этот раз свелось к новой более широкой разведке на новом более высоком этапе движения”. Нечего и говорить, что июньская демонстрация 1917 года, устроенная по требованию нашей партии, тем более должна быть названа, по представлению Троцкого, “разведкой”.

Выходит, таким образом, что у большевиков уже в марте 1917 года имелась готовая политическая армия из рабочих и крестьян, и если они не пускали ее в ход для восстания ни в апреле, ни в июне, ни в июле, а занимались лишь “разведкой”, то это потому, и только потому, что “данные разведки” не давали тогда благоприятных “показаний”.

Нечего и говорить, что это упрощенное представление о политической тактике нашей партии является не чем иным, как смешением обычной военной тактики с революционной тактикой большевиков.

На самом деле все эти демонстрации являлись, прежде всего, результатом стихийного напора масс, результатом рвущегося на улицу возмущения масс против войны.

На самом деле роль партии состояла тут в оформлении и руководстве стихийно возникавшими выступлениями масс по линии революционных лозунгов большевиков.

На самом деле у большевиков не было, да и не могло быть в марте 1917 года готовой политической армии. [c.381] Большевики лишь создавали такую армию (и создали ее, наконец, к октябрю 1917 года) в ходе борьбы и столкновений классов с апреля по октябрь 1917 года, создавали ее и через апрельскую манифестацию, и через июньскую и июльскую демонстрации, и через выборы в районные и общегородские думы, и через борьбу с корниловщиной, и через завоевание Советов. Политическая армия не то, что армия военная. Если военное командование приступает к войне, имея в руках уже готовую армию, то партии приходится создавать свою армию в ходе самой борьбы, в ходе столкновений классов, по мере того, как сами массы убеждаются на собственном опыте в правильности лозунгов партии, в правильности ее политики.

Конечно, каждая такая демонстрация давала вместе с тем известное освещение скрытых от глаз соотношений сил, известную разведку, но разведка являлась здесь не мотивом демонстрации, а ее естественным результатом.

Анализируя события перед восстанием в октябре и сравнивая их с событиями апреля – июля, Ленин говорит:

Ясно, что на одной лишь “разведке” далеко не уедешь.

Дело, очевидно, не в “разведке”, а в том, что: [c.382]

1) партия за весь период подготовки Октября неуклонно опиралась в своей борьбе на стихийный подъем массового революционного движения;

2) опираясь на стихийный подъем, она сохраняла за собой безраздельное руководство движением;

3) такое руководство движением облегчало ей дело формирования массовой политической армии для Октябрьского восстания;

4) такая политика не могла не привести к тому, что вся подготовка Октября прошла под руководством одной партии, партии большевиков;

5) такая подготовка Октября, в свою очередь, привела к тому, что в результате Октябрьского восстания власть оказалась в руках одной партии, партии большевиков.

Итак, безраздельное руководство одной партии, партии коммунистов, как основной момент подготовки Октября, – такова характерная черта Октябрьской революции, такова первая особенность тактики большевиков в период подготовки Октября.

Едва ли нужно доказывать, что без этой особенности тактики большевиков победа диктатуры пролетариата в обстановке империализма была бы невозможна.

Этим выгодно отличается Октябрьская революция от революции 1871 года во Франции, где руководство революцией делили между собой две партии, из коих ни одна не может быть названа коммунистической партией.

Вторая особенность. Подготовка Октября проходила, таким образом, под руководством одной партии, партии большевиков. Но как велось партией это руководство, по какой линии оно проходило? Руководство [c.383] это проходило по линии изоляции соглашательских партий, как наиболее опасных группировок в период развязки революции, по линии изоляции эсеров и меньшевиков.

В чем состоит основное стратегическое правило ленинизма?

Оно состоит в признании того, что:

1) наиболее опасной социальной опорой врагов революции в период приближающейся революционной развязки являются соглашательские партии;

2) свергнуть врага (царизм или буржуазию) невозможно без изоляции этих партий;

3) главные стрелы в период подготовки революции должны быть, ввиду этого, направлены на изоляцию этих партий, на отрыв от них широких масс трудящихся.

В период борьбы с царизмом, в период подготовки буржуазно-демократической революции (1905–1916) наиболее опасной социальной опорой царизма являлась либерально-монархическая партия, партия кадетов. Почему? Потому, что она была партией соглашательской, партией соглашения между царизмом и большинством народа, т.е. крестьянством в целом. Естественно, что партия направляла тогда главные удары против кадетов, ибо, не изолировав кадетов, нельзя было рассчитывать на разрыв крестьянства с царизмом, не обеспечив же этого разрыва, – нельзя было рассчитывать на победу революции. Многие не понимали тогда этой особенности большевистской стратегии и обвиняли большевиков в излишнем “кадетоедстве”, утверждая, что борьба с кадетами “заслоняет” у большевиков борьбу с главным врагом – с царизмом. Но [c.384] обвинения эти, будучи лишены почвы, изобличали прямое непонимание большевистской стратегии, требующей изоляции соглашательской партии для того, чтобы облегчить, приблизить победу над главным врагом.

Едва ли нужно доказывать, что без такой стратегии гегемония пролетариата в буржуазно-демократической революции была бы невозможна.

В период подготовки Октября центр тяжести борющихся сил переместился на новую плоскость. Не стало царя. Партия кадетов из силы соглашательской превратилась в силу правящую, в господствующую силу империализма. Борьба шла уже не между царизмом и народом, а между буржуазией и пролетариатом. В этот период наиболее опасной социальной опорой империализма являлись мелкобуржуазные демократические партии, партии эсеров и меньшевиков. Почему? Потому, что эти партии были тогда партиями соглашательскими, партиями соглашения между империализмом и трудящимися массами. Естественно, что главные удары большевиков направлялись тогда против этих партий, ибо без изоляции этих партий нельзя было рассчитывать на разрыв трудящихся масс с империализмом, без обеспечения же этого разрыва нельзя было рассчитывать на победу советской революции. Многие не понимали тогда этой особенности большевистской тактики, обвиняя большевиков в “излишней ненависти” к эсерам и меньшевикам и в “забвении” ими главной цели. Но весь период подготовки Октября красноречиво говорит о том, что только такой тактикой могли обеспечить большевики победу Октябрьской революции.

Характерной чертой этого периода является дальнейшее революционизирование трудящихся масс [c.385] крестьянства, их разочарование в эсерах и меньшевиках, их отход от этих партий, их поворот в сторону прямого сплочения вокруг пролетариата, как единственной до конца революционной силы, способной привести страну к миру. История этого периода есть история борьбы эсеров и меньшевиков, с одной стороны, и большевиков, с другой стороны, за трудящиеся массы крестьянства, за овладение этими массами. Судьбу этой борьбы решили коалиционный период, период керенщины, отказ эсеров и меньшевиков от конфискации помещичьей земли, борьба эсеров и меньшевиков за продолжение войны, июньское наступление на фронте, смертная казнь для солдат, корниловское восстание. И решили они эту судьбу исключительно в пользу большевистской стратегии. Ибо без изоляции эсеров и меньшевиков невозможно было свергнуть правительство империалистов, без свержения же этого правительства невозможно было вырваться из войны. Политика изоляции эсеров и меньшевиков оказалась единственно правильной политикой.

Итак, изоляция партий меньшевиков и эсеров, как основная линия руководства делом подготовки Октября, – такова вторая особенность тактики большевиков.

Едва ли нужно доказывать, что без этой особенности тактики большевиков союз рабочего класса и трудящихся масс крестьянства повис бы в воздухе.

Характерно, что об этой особенности большевистской тактики Троцкий ничего, или почти ничего, не говорит в своих “Уроках Октября”.

Третья особенность. Руководство партии делом подготовки Октября проходило, таким образом, по линии [c.386] изоляции партий эсеров и меньшевиков, по линии отрыва от них широких масс рабочих и крестьян. Но как осуществлялась партией эта изоляция конкретно, в какой форме, под каким лозунгом? Она осуществлялась в форме революционного движения масс за власть Советов, под лозунгом “Вся власть Советам!”, путем борьбы за превращение Советов из органов мобилизации масс в органы восстания, в органы власти, в аппарат новой пролетарской государственности.

Почему большевики ухватились именно за Советы, как за основной организационный рычаг, могущий облегчить дело изоляции меньшевиков и эсеров, способный двинуть вперед дело пролетарской революции и призванный подвести миллионные массы трудящихся к победе диктатуры пролетариата?

Что такое Советы?

Вот почему ухватились большевики за Советы, как за основное организационное звено, могущее облегчить организацию Октябрьской революции и создание нового могучего аппарата пролетарской государственности.

Лозунг “Вся власть Советам!” с точки зрения его внутреннего развития прошел две стадии: первую (до июльского поражения большевиков, во время двоевластия) и вторую (после поражения корниловского восстания).

На первой стадии этот лозунг означал разрыв блока меньшевиков и эсеров с кадетами, образование советского правительства из меньшевиков и эсеров (ибо Советы были тогда эсеро-меньшевистскими), право свободной агитации для оппозиции (т.е. для большевиков) и свободную борьбу партий внутри Советов в расчете, что путем такой борьбы удастся большевикам завоевать Советы и изменить состав советского правительства в порядке мирного развития революции. Этот план [c.388] не означал, конечно, диктатуры пролетариата. Но он несомненно облегчал подготовку условий, необходимых для обеспечения диктатуры, ибо он, ставя у власти меньшевиков и эсеров и вынуждая их провести на деле свою антиреволюционную платформу, ускорял разоблачение подлинной природы этих партий, ускорял их изоляцию, их отрыв от масс. Июльское поражение большевиков прервало, однако, это развитие, дав перевес генеральско-кадетской контрреволюции и отбросив эсеро-меньшевиков в объятия последней. Это обстоятельство вынудило партию снять временно лозунг “Вся власть Советам!” с тем, чтобы вновь выставить его в условиях нового подъема революции.

Поражение корниловского восстания открыло вторую стадию. Лозунг “Вся власть Советам!” вновь стал на очереди. Но теперь этот лозунг означал уже не то, что на первой стадии. Его содержание изменилось коренным образом. Теперь этот лозунг означал полный разрыв с империализмом и переход власти к большевикам, ибо Советы в своем большинстве были уже большевистскими. Теперь этот лозунг означал прямой подход революции к диктатуре пролетариата путем восстания. Более того, теперь этот лозунг означал организацию и государственное оформление диктатуры пролетариата.

Неоценимое значение тактики превращения Советов в органы государственной власти состояло в том, что она отрывала миллионные массы трудящихся от империализма, развенчивала партии меньшевиков и эсеров, как орудие империализма, и подводила эти массы, так сказать, прямым сообщением к диктатуре пролетариата. [c.389]

Итак, политика превращения Советов в органы государственной власти, как важнейшее условие изоляции соглашательских партий и победы диктатуры пролетариата, – такова третья особенность тактики большевиков в период подготовки Октября.

Четвертая особенность. Картина была бы неполная, если бы мы не занялись вопросом о том, как и почему удавалось большевикам превратить свои партийные лозунги в лозунги для миллионных масс, двигающие вперед революцию, как и почему удавалось им убедить в правильности своей политики не только авангард и не только большинство рабочего класса, но и большинство народа.

Дело в том, что для победы революции, если эта революция является действительно народной, захватывающей миллионные массы, – недостаточно одной лишь правильности партийных лозунгов. Для победы революции требуется еще одно необходимое условие, а именно: чтобы сами массы убедились на собственном опыте в правильности этих лозунгов. Только тогда лозунги партии становятся лозунгами самих масс. Только тогда становится революция действительно народной революцией. Одна из особенностей тактики большевиков в период подготовки Октября состоит в том, что она умела правильно определить те пути и повороты, которые естественно подводят массы к лозунгам партии, к самому, так сказать, порогу революции, облегчая им, таким образом, ощутить, проверить, распознать на своем собственном опыте правильность этих лозунгов. Иначе говоря, одна из особенностей тактики большевиков состоит в том, что она не смешивает руководство партией с руководством массами, что она ясно [c.390] видит разницу между руководством первого рода и руководством второго рода, что она является, таким образом, наукой не только о руководстве партией, но и о руководстве миллионными массами трудящихся.

Наглядным примером проявления этой особенности большевистской тактики является опыт с созывом и разгоном Учредительного собрания.

Известно, что большевики выдвинули лозунг Республики Советов еще в апреле 1917 года. Известно, что Учредительное собрание является буржуазным парламентом, в корне противоречащим основам Республики Советов. Как могло случиться, что большевики, идя к Республике Советов, требовали вместе с тем от Временного правительства немедленного созыва Учредительного собрания? Как могло случиться, что большевики не только приняли участие в выборах, но и созвали сами Учредительное собрание? Как могло случиться, что большевики допускали за месяц до восстания, при переходе от старого к новому, возможность временной комбинации Республики Советов и Учредительного собрания?

А “случилось” это потому, что:

1) идея Учредительного собрания была одной из самых популярных идей среди широких масс населения;

2) лозунг немедленного созыва Учредительного собрания облегчал разоблачение контрреволюционной природы Временного правительства;

3) чтобы развенчать в глазах народных масс идею Учредительного собрания, нео6ходимо было подвести эти массы к стенам Учредительного собрания с их требованиями о земле, о мире, о власти Советов, столкнув [c. 391] их таким образом с действительным и живым Учредительным собранием;

4) только таким образом можно было облегчить массам убедиться на своем собственном опыте в контрреволюционности Учредительного собрания и в необходимости его разгона;

5) все это естественно предполагало возможность допущения временной комбинации Республики Советов и Учредительного собрания, как одного из средств изживания Учредительного собрания;

6) такая комбинация, если бы она осуществилась при условии перехода всей власти к Советам, могла означать лишь подчинение Учредительного собрания Советам, превращение его в придаток Советов, его безболезненное отмирание.

Едва ли нужно доказывать, что без такой политики большевиков разгон Учредительного собрания не прошел бы так гладко, а дальнейшие выступления эсеров и меньшевиков под лозунгом “Вся власть Учредительному собранию!” не провалились бы с таким треском.

Почему же они не бойкотировали Учредительное собрание? Потому, говорит Ленин, что:

Характерно, что Троцкий не понимает этой особенности большевистской тактики, фыркая на “теорию” сочетания Учредительного собрания с Советами как на гильфердинговщину.

Он не понимает, что допущение такого сочетания при лозунге восстания и вероятной победе Советов, связанное с созывом Учредительного собрания, есть единственно революционная тактика, не имеющая ничего общего с гильфердинговской тактикой превращения Советов в придаток Учредительного собрания, что ошибка некоторых товарищей в этом вопросе не дает ему основания хулить совершенно правильную позицию Ленина и партии о “комбинированной государственности” при известных условиях (сравни т. XXI, стр. 338).

Он не понимает, что без своеобразной политики большевиков, взятой в связи с Учредительным собранием, им не удалось бы завоевать на свою сторону миллионные массы народа, не завоевав же этих масс, они [c.393] не смогли бы превратить Октябрьское восстание в глубокую народную революцию.

Интересно, что Троцкий фыркает даже на слова “народ”, “революционная демократия” и т.п., встречающиеся в статьях большевиков, считая их неприличными для марксиста.

Троцкий, очевидно, забывает, что Ленин, этот несомненный марксист, даже в сентябре 1917 года, за месяц до победы диктатуры пролетариата, писал о “необходимости немедленного перехода всей власти в руки революционной демократии, возглавляемой революционным пролетариатом” (см. т. XXI, стр. 198).

Троцкий, очевидно, забывает, что Ленин, этот несомненный марксист, цитируя известное письмо Маркса к Кугельману⁸⁰ (апрель 1871 года) о том, что слом бюрократически-военного государственного аппарата является предварительным условием всякой действительно народной революции на континенте, пишет черным по белому следующие строки:

Этих слов Ленина забывать нельзя.

Итак, уменье убеждать массы на своем собственном опыте в правильности партийных лозунгов путем подвода этих масс к революционным позициям, как важнейшее условие завоевания на сторону партии миллионов трудящихся, – такова четвертая особенность тактики большевиков в период подготовки Октября.

Я думаю, что сказанного вполне достаточно для того, чтобы уяснить себе характерные черты этой тактики.

IV. Октябрьская революция как начало и предпосылка мировой революции

Несомненно, что универсальная теория одновременной победы революции в основных странах Европы, теория невозможности победы социализма в одной стране, – оказалась искусственной, нежизнеспособной теорией. Семилетняя история пролетарской революции в России говорит не за, а против этой теории. Теория эта неприемлема не только как схема развития мировой революции, ибо она противоречит очевидным фактам. [c.395] Она еще более неприемлема как лозунг, ибо она связывает, а не развязывает инициативу отдельных стран, получающих возможность, в силу известных исторических условий, к самостоятельному прорыву фронта капитала, ибо она дает стимул не к активному натиску на капитал со стороны отдельных стран, а к пассивному выжиданию момента “всеобщей развязки”, ибо она культивирует среди пролетариев отдельных стран не дух революционной решимости, а дух гамлетовских сомнений насчет того, что “а вдруг другие не поддержат”. Ленин совершенно прав, говоря, что победа пролетариата в одной стране является “типичным случаем”, что “одновременная революция в ряде стран” может быть лишь “редким исключением” (см. т. XXIII, стр. 354).

Но ленинская теория революции не ограничивается, как известно, одной лишь этой стороной дела. Она есть вместе с тем теория развития мировой революции^*. [^*См. выше – “Об основах ленинизма”. И.Ст.] Победа социализма в одной стране не есть самодовлеющая задача. Революция победившей страны должна рассматривать себя не как самодовлеющую величину, а как подспорье, как средство для ускорения победы пролетариата во всех странах. Ибо победа революции в одной стране, в данном случае в России, есть не только продукт неравномерного развития и прогрессирующего распада империализма. Она есть вместе с тем начало и предпосылка мировой революции.

Несомненно, что пути развития мировой революции не так просты, как это могло бы показаться раньше, до победы революции в одной стране, до появления развитого империализма, являющегося “кануном [c.396] социалистической революции”. Ибо появился такой новый фактор как действующий в условиях развитого империализма закон неравномерного развития капиталистических стран, говорящий о неизбежности военных столкновений, об общем ослаблении мирового фронта капитала и возможности победы социализма в отдельных странах. Ибо появился такой новый фактор, как огромная Советская страна, лежащая между Западом и Востоком, между центром финансовой эксплуатации мира и ареной колониального гнета, которая одним своим существованием революционизирует весь мир.

Все это такие факторы (я не говорю о других, менее важных факторах), которые не могут быть не учтены при изучении путей мировой революции.

Раньше думали обычно, что революция будет развиваться путем равномерного “вызревания” элементов социализма, прежде всего в более развитых, в “передовых” странах. Теперь это представление нуждается в существенных изменениях.

Если к этому добавить тот факт, что не только побежденные страны и колонии эксплуатируются победившими странами, но и часть победивших стран попадает в орбиту финансовой эксплуатации наиболее могущественных стран-победительниц, Америки и Англии; что противоречия между всеми этими странами являются важнейшим фактором разложения мирового империализма; что кроме этих противоречий существуют еще и развиваются глубочайшие противоречия внутри каждой из этих стран; что все эти противоречия углубляются и обостряются фактом существования рядом с этими странами великой Республики Советов, – если все это принять во внимание, то картина своеобразия международного положения станет более или менее полной.

Вероятнее всего, что мировая революция будет развиваться путем революционного отпадения ряда новых стран от системы империалистических государств при поддержке пролетариев этих стран со стороны пролетариата империалистических государств. Мы видим, что [c. 398] первая отпавшая страна, первая победившая страна уже поддерживается рабочими и трудящимися массами других стран. Без этой поддержки она не могла бы продержаться. Несомненно, что поддержка эта будет усиливаться и нарастать. Но несомненно также и то, что само развитие мировой революции, самый процесс отпадения от империализма ряда новых стран будет происходить тем скорее и основательнее, чем основательнее будет укрепляться социализм в первой победившей стране, чем скорее будет превращаться эта страна в базу дальнейшего развертывания мировой революции, в рычаг дальнейшего разложения империализма.

Если верно положение, что окончательная победа социализма в первой освободившейся стране невозможна без общих усилий пролетариев нескольких стран, то столь же верно и то, что мировая революция будет развертываться тем скорее и основательнее, чем действительнее будет помощь первой социалистической страны рабочим и трудящимся массам всех остальных стран.

В чем должна выражаться эта помощь?

Она должна выражаться, во-первых, в том, чтобы победившая страна “проводила максимум осуществимого в одной стране для развития, поддержки, пробуждения революции во всех странах” (см. Ленин, т. XXIII, стр. 385).

Она должна выражаться, во-вторых, в том, чтобы “победивший пролетариат” одной страны, “экспроприировав капиталистов и организовав у себя социалистическое производство, встал… против остального, капиталистического мира, привлекая к себе угнетенные классы других стран, поднимая в них восстание [c.399] против капиталистов, выступая в случае необходимости даже с военной силой против эксплуататорских классов и их государств” (см. Ленин, т. XVIII, стр. 232–233).

Характерная особенность этой помощи со стороны победившей страны состоит не только в том, что она ускоряет победу пролетариев других стран, но также и в том, что, облегчая эту победу, она тем самым обеспечивает окончательную победу социализма в первой победившей стране.

Вероятнее всего, что в ходе развития мировой революции, наряду с очагами империализма в отдельных капиталистических странах и с системой этих стран во всем мире, создадутся очаги социализма в отдельных советских странах и система этих очагов во всем мире, причем борьба между этими двумя системами будет наполнять историю развертывания мировой революции.

Мировое значение Октябрьской революции состоит не только в том, что она является великим почином одной страны в деле прорыва системы империализма и первым очагом социализма в океане империалистических стран, но также и в том, что она составляет первый этап мировой революции и могучую базу ее дальнейшего развертывания.

Неправы, поэтому, не только те, которые, забывая о международном характере Октябрьской революции, объявляют победу революции в одной стране чисто [c.400] национальным и только национальным явлением. Не правы также и те, которые, помня о международном характере Октябрьской революции, склонны рассматривать эту революцию как нечто пассивное, призванное лишь принять поддержку извне. На самом деле не только Октябрьская революция нуждается в поддержке со стороны революции других стран, но и революция этих стран нуждается в поддержке со стороны Октябрьской революции для того, чтобы ускорить и двинуть вперед дело свержения мирового империализма.

17 декабря 1924 г.

И. Сталин. На путях к Октябрю.

ГИЗ, 1925.

[c.401]

ПРИМЕЧАНИЯ

⁷⁹ Книга И.В. Сталина “На путях к Октябрю” вышла в двух изданиях в январе и в мае 1925 года. Статьи и речи, помещенные в этой книге, вошли в 3-й том Сочинений И.В. Сталина. Предисловие закончено автором в декабре 1924 года и полностью было опубликовано только в книге “На путях к Октябрю”. Большая часть предисловия под общим названием “Октябрьская революция и тактика русских коммунистов” печаталась, помимо различных сборников и отдельных брошюр, во всех изданиях книги И. В. Сталина “Вопросы ленинизма”. Часть предисловия как примечание автора к статье “Против федерализма” опубликована в 3-м томе Сочинений И.В. Сталина. – 358. [c.416]

Вернуться к тексту

⁸⁰ См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Избранные письма. 1947, стр. 262–264. – 394. [c.416]

Вернуться к тексту

This Stalin archive has been reproduced from Библиотека Михаила Грачева (Mikhail Grachev Library) at http://grachev62.narod.ru/stalin/ However, we cannot advise connecting to the original location as it currently generates virus warnings.

Every effort has been made to ascertain and obtain copyright pertaining to this material, where relevant. If a reader knows of any further copyright issues, please contact Roland Boer.

уроки истории от Александра Солженицына — Российская газета

Если надо выбрать в русской истории роковую ночь,

если была такая одна, сгустившая в несколько ночных часов

всю судьбу страны, сразу несколько революций,-

то это была ночь с 1 на 2 марта 1917 года

Александр Солженицын. Из статьи

«Размышления над Февральской революцией»

Никто лучше Наталии Солженицыной не посвящен в обстоятельства написания Александром Исаевичем в начале восьмидесятых годов прошлого века публицистической работы «Размышления над Февральской революцией», которую «Родина» издала специальным выпуском. Ей, Наталии Дмитриевне, и слово.

«Колесо» покатилось

— Вы, конечно, помните эти строки, Наталия Дмитриевна: «Февраль. Достать чернил и плакать. Писать о феврале навзрыд…» А цитировал ли один нобелевский лауреат эти строки другого нобелевского лауреата, когда писал о феврале 17-го?

— В связи со своей работой — нет, конечно.

«Февраль…» Пастернака совсем не о революции, и вообще написан в 1913 году. Но верно то, что в ходе работы Александр Исаевич вчитывался и в поэтов первой четверти двадцатого века. У меня была большая поэтическая библиотека, Александр Исаевич даже называл меня «книжной стяжательницей». Сам он не собирал ни книг, ни чего-либо иного, никогда не был коллекционером — сначала по обстоятельствам жизни, а потом и по убеждению. Он считал, что иметь, обладать надо лишь действительно необходимым. Бытовых требований у него было мало. При той-то жизни, которую он прожил, при почти нищих детстве и юности… Александр Исаевич рассказывал сыновьям эпизод из своей студенческой молодости, когда он случайно сел в светлых брюках на скамью с разлитыми чернилами. Осталось пятно, с которым он проходил все годы учебы в Ростовском университете. Денег на покупку другой пары брюк не было.

Они жили вдвоем с матерью в тяжелых условиях. Печь топили углем, который носили издалека в ведре. Как и воду. Канализации, водопровода в доме не было, все удобства во дворе… Мать, с прекрасным знанием иностранных языков, служила в череде советских контор всего лишь стенографисткой, на другую работу ее не брали. После седьмого класса Саня пытался уйти из школы в индустриальный техникум, чтобы поскорее получить рабочую специальность и заработок, облегчить маме жизнь, но она горячо настаивала продолжать учебу, ее мечтой и целью было высшее образование для сына. Они с трудом сводили концы с концами. Есть фото 1936 года, сделанное сразу после выпуска из школы. На ней юноша худой-прехудой, почти прозрачный.

Но я не помню, чтобы Александр Исаевич когда-нибудь жаловался на какие-либо неудобства. Для того, чтобы работать, ему нужны были лишь две вещи: много света и тишина. Всё! Он легко переносил холод, был неприхотлив в одежде и еде. Любил картошку в любых видах, домашние котлеты, обязательные щи, готов был есть их 365 дней в году…

Впрочем, я отвлеклась. Так мы можем долго вспоминать, но это не приблизит нас к теме сегодняшнего разговора.

— Когда вы впервые услышали от Александра Исаевича, что он хочет писать о Феврале?

— Да при первом же знакомстве. Солженицын с юности жил с замыслом писать о русской революции, с восемнадцати лет, и всегда понимал его как главный замысел своей жизни. На другие книги отвлекался, как он говорил, «по особенностям своей биографии и густоте современных впечатлений». «В круге первом», «Иван Денисович», «Архипелаг ГУЛАГ», «Раковый корпус», — он откатывал одно за другим, как неизбежные «бревна», которые жизнь выкатила на его пути к «Красному Колесу». Конечно, основным событием ему тогда виделся не февраль 17-го, а, как говорили в советские времена, Великий Октябрь.

— Виделся событием со знаком плюс?

— В юности — да. Хотя и не без вопросов: почему все так произошло, могло ли быть по-другому? Солженицын жил в Ростове-на-Дону, бывал и в Новочеркасске. Тогда в этих городах юга России даже камни все еще оставались нагреты жаром гражданской войны. А у многих старших читалось во взглядах: как эта революция приключилась, где ее корни? Почему трехсотлетняя монархия развалилась в три дня, рухнула от легкого толчка, и никто не защитил ее, даже не попытался?

Первые главы будущей эпопеи Александр Исаевич написал на втором курсе физмата университета. Он уже тогда понимал, что без Первой мировой войны к революции не подступиться, сидел в библиотеке имени Карла Маркса на Казанской улице в Ростове и конспектировал военные труды, посвященные «самсоновской катастрофе». Это сокрушительное поражение 2-й русской армии в Восточной Пруссии стало отправной точкой в работе над романом.

— А еще одного нобелевского лауреата — Шолохова — Солженицын держал в уме?

— Вот уж нет. «Тихий Дон» Александр Исаевич всегда считал великим романом, но он ведь вырос в Ростове, где в те годы ни один человек не верил в авторство Шолохова. Ни один! Об этом открыто говорили до того момента, пока Серафимович с группой товарищей не опубликовал в 1929 году в «Правде» статью, что враги пролетарской диктатуры распространяют злостную клевету о пролетарском писателе Шолохове, и за такую клевету полагается судебная ответственность. После этого разговоры смолкли, но мнение не переменилось.

В качестве вдохновляющего примера и недостижимого идеала Солженицын видел «Войну и мир» Толстого. Роман он прочитал в десять лет и был совершенно сотрясен им. Да, ребенок не заинтересовался любовной линией, масонство Пьера ему показалось скучным, но формат эпопеи и огромный исторический охват произвели на него неизгладимое впечатление. Примерно в то же время он прочел и «Дни» Шульгина, изданные «по недосмотру»: книга свидетельствовала явно не в пользу большевиков.

Прошло еще семь лет, и два этих впечатления, соединившись, определили начало работы над «Колесом». Вплотную Александр Исаевич занялся эпопеей в конце шестидесятых. Первый Узел, «Август Четырнадцатого», он написал быстро и летом 71го года уже опубликовал его. После чего сразу принялся за «Октябрь Шестнадцатого». Но многие исторические материалы и целые архивы открылись лишь после 1974 года, когда его лишили советского гражданства и выслали из страны.

Большевики полностью исключили Февральскую революцию из тем для рассмотрения и изучения, затирали, скрывали, глубоко ее запихали. Что, в общем-то, вполне логично: ведь радикальная перемена — свержение монархии и полное изменение государственного устройства России — произошла в феврале 17-го, а не в октябре, как нас пытались убедить. По сути, Ленин и сотоварищи просто подняли из пыли власть, оброненную Временным правительством. Не большевики были причиной того, что Временное правительство власть не удержало. Но вот ухватить ее спроворились только они.

— Когда Александр Исаевич получил доступ к архиву русской революции в институте Гувера?

— В 75-м мы провели там пару недель, знакомились с тем, что предстоит изучать, работали плотно, в четыре руки. К следующему лету Солженицын уже определил фронт работ и целенаправленно просидел в архиве два месяца. Часов по шестнадцать каждый день читал, делал выписки. Александр Исаевич готовился к написанию «Марта Семнадцатого», и перед ним обнажились огромные пласты прежде не изученных материалов. В СССР они были ему попросту недоступны. А в Гуверовскую «башню» мог прийти любой исследователь и прочесть исторические документы. Другое дело, что там, как и в большинстве архивов, до сих пор большое количество запечатанных коробок с неописанными материалами. Элементарно не доходят руки: был бы нужен целый штат специалистов, знающих русский язык и имеющих какое-то представление о нашей истории. Герберт Гувер, который еще в 1919 году пожертвовал Стэнфордскому университету значительную сумму на создание библиотеки и архива, с 1918 по 1923 годы возглавлял американскую организацию помощи (АРА), помогавшую Европе и России после разорений Мировой войны, а затем и во время нашего голода в Поволжье. При его прямом содействии из советской России было вывезено множество бесценных документов, в том числе дореволюционных и раннесоветских печатных изданий. Не только из Москвы и Петрограда, но и из провинции. Ни с чем несравнимая ценность, подобного на Западе нет больше нигде. Ну, у нас-то, наверное, многое сохранилось, но в каких-то совсем уж засекреченных архивах, человеку без «допуска» и перелистать не дадут. А в Гуверовском институте никаких ограничений для работы не было.

Обилие материала поддерживало и обнадеживало, потому что будущий «летописец Революции» сам ужасался грандиозности замысла и трудности воплощения, но, еще лишь обдумывая работу над «Красным Колесом», в 1965 году писал: «А тем, кто будет приходить после нас, будет еще труднее. Для них потеряются последние ощущения современности тех событий. Они будут рассматривать их как исторические, как декабристов, Новгород или наполеоновскую войну».

Царский «противодар»

— После 76-го года Солженицын в Стэнфорд не возвращался?

— Нет, но постоянно заказывал материалы, которые требовались для работы. Из Гувера нам «пудами» слали ксерокопии нужных материалов.

А в какой-то момент в архиве решили микрофильмы российских и советских газет переписать на новый, более современный носитель информации, а пленки выкинуть. Мы спросили: «А нельзя ли выкинуть в нашу сторону?» Нам ответили: «Да на здоровье, забирайте!»

Так мы стали счастливыми обладателями колоссальной коллекции микрофильмов, которая пока хранится в Троице-Лыково, но в скором времени я собираюсь отдать ее в общественное пользование.

Для Александра Исаевича «домашний» архив газет был огромным везением, он значительно ускорил и обогатил его работу. На фильмоскопе с большим экраном (мы называли его «одоробло») Солженицын перечитал все петроградские газеты предреволюционных и революционных лет, все московские и все провинциальные. Со страниц била обжигающая лава — и захватывающая, и жуткая… Он болел русской революцией. По часам и дням в документально-художественном повествовании описал февраль и март 1917-го, в точных деталях и подробностях передал взрывное течение времени. В мировой литературе этому нет аналогов.

В годы работы над «Красным Колесом» Александр Исаевич жил сосредоточенно, по им самим установленному распорядку. Вставал рано, на завтрак выпивал чашку кофе и часов в восемь уже сидел за письменным столом. С короткими перерывами работал до двух-трех часов дня. В пять часов или в половине шестого, когда дети возвращались из школы, был общий семейный обед. А вечером всегда читал.

— Для души?

— Для работы! Лишь года с 82-го стал позволять себе чтение для удовольствия. Из этого позже родилась «Литературная коллекция»: заметки читателя, случайно оказавшегося и писателем. Теперь напечатано уже три десятка очерков из «Коллекции».

Но это, повторяю, начало-середина восьмидесятых, а до того на протяжении долгих лет Александр Исаевич каждый вечер читал источники, книги и материалы, делал пометки, готовился к тому, чем ему предстояло заниматься в ближайшие дни. В часе езды от нашего вермонтского дома (но уже в Нью-Хэмпшире) располагался Дартмут Колледж, где замечательная библиотека. Через нее по межуниверситетскому абонементу Александр Исаевич получал книги со всего мира — из Франции, Бельгии, Японии, Финляндии… Книги нужно было вовремя вернуть, поэтому мы делали ксерокопии того, что могло пригодиться в будущем. Плюс — эмигранты первой волны сразу по изгнании Солженицына присылали ему по собственной инициативе все, что было издано по Первой мировой войне и Февральской революции. Каждый автор излагал собственную версию случившейся с Россией трагедии. Генералы, кадеты, чиновники, эсеры, меньшевики… Все-все-все! Фактически нам даже не пришлось ничего искать по букинистическим магазинам. Библиотека «Красного Колеса» огромна, она насчитывает тысячи единиц хранения. На многих страницах пометки, сделанные рукой Солженицына, его комментарии. Конечно, и это все я сделаю общедоступным.

— Что из прочитанного по теме стало для Солженицына наибольшим откровением, как он сам говорил, «умственным поворотом»?

— Подобно многим родившимся и выросшим в СССР на определенном этапе он тоже был жертвой большевистской мифологии. Людям вдалбливали в головы, что Великую революцию совершил Великий Октябрь, а Февральская буржуазная — проходное, малозначительное событие. Те, кто стряхивали с себя это представление (Солженицын — в том числе), усваивали, возвращались к представлению «освобожденческому», по которому в Феврале Россия «достигла свободы, желанной поколениями, и вся справедливо ликовала, и нежно колыхала эту свободу, однако, увы, увы — всего восемь месяцев, из-за одних лишь злодеев-большевиков, которые всю свободу потопили в крови и повернули страну к гибели…». В автобиографических «Очерках изгнания» («Угодило зернышко промеж двух жерновов») Александр Исаевич пишет, как при знакомстве с огромным живым материалом предфевральских и февральских дней, с воспоминаниями сотен очевидцев, с лозунгами, сплетнями, газетной трескотней и газетными ярлыками, полной несвязанностью столичных событий со страной ему открылась совершенно иная картина, и он был ею сотрясен.

Погружаясь в этот вал документов в Гуверовской башне, Александр Исаевич сначала с изумлением, а потом и с омерзением открывал, «какой низостью, подлостью, лицемерием, рабским всеединством, подавлением инодумающих были отмечены первые же дни этой будто бы светоносной революции. .. Неотвратимая потерянность России — зазияла уже в первые дни марта». Убийства городовых, грабежи и разбой, полное беззаконие, буйство и жестокость на петроградских улицах никем не пресекались, никак не наказывались и даже не осуждались. Никого не смущали кровавые пятна, которыми сразу же были заляпаны священные ризы свободы и демократии. Со всех сторон слышалось только ликование. Здравые голоса людей сомневавшихся, призывавших остановить анархию пока не поздно, тонули в обезумевшем хоре.

При этом никто не ожидал, что царь в мгновение ока нарушит несколько статей конституции, отречется от трона за себя и за сына, его младший брат Михаил Александрович тоже откажется принять корону и отдаст власть Учредительному собранию, которого ведь не существовало… Династия покончила с собой.

— Александр Исаевич не стесняется в выражениях в адрес главного виновника «торжества»: «За крушение корабля — кто отвечает больше капитана?.. Слабый царь — он предал нас на все дальнейшее…».

— По сути, так и было. К Николаю II как к человеку, кроткому и чистому, Солженицын всегда относился с глубоким сочувствием, но остро страдал от сознания, что во главе России в ее роковые годы стоял такой слабый правитель. В час великой национальной опасности император самоустранился, безвольно бросил единственно верную свою позицию в Ставке и, тревожась о заболевших детях, устремился в капкан Царского Села.

— Еще Солженицын использует слово «противодар».

— Да, он пишет, что у последнего государя был противодар — притягивать к себе ничтожества и держаться за них. Николай II умудрялся последовательно изыскивать и назначать на государственные и военные посты людей худших и ненадежных, его же вскоре и предавших. Единственное исключение составил Петр Столыпин, который вытащил Россию из пропасти после 1905 года. Но его сам царь вскоре предал…

Придворные, министры, главнокомандующие — все покинули престол, даже не попытались бороться. Готовно отдавая трон, государь надеялся предотвратить кровопролитие, но братоубийственная гражданская война все равно разразилась, только белое движение лишилось тронного знамени, и лозунги вождей его, Деникина, Врангеля, Колчака, не были едины.

К Февральской революции привел накал ненависти между образованным классом и властью, нараставший в России на протяжении ста лет, таков вывод Солженицына. Диалог был невозможен, любые конструктивные, разумные решения недостижимы. Возникло мощное радикальное Поле, направленное против власти, оно пронизало все сколько-нибудь просвещенные слои общества, включая и чиновные круги, армию, даже духовенство. Новые сокосновения лишь умножали истребительный потенциал. Затянувшаяся дуэль между обществом и троном не прошла даром: в марте 17-го оба противника рухнули замертво. Временное правительство и двух дней не имело полновластья, кресло из-под него выдернул самозваный Исполком совета депутатов, какие-то мелкие партийные социалисты, а поле битвы — по обыкновению — досталось мародерам. В нашем конкретном случае — большевикам.

Это страшный урок, но, кажется, у нас в России он до сих пор и не выучен…

Чувство горечи

— Когда читаешь «Размышления над Февральской революцией», чувствуешь сквозящее между строчек чувство горечи.

— Не только между строчек, весь текст пронизан болью! Александра Исаевича не покидало горькое сознание разразившейся над Родиной беды. Безусловно, для революции сложились определенные объективные предпосылки, но много и случайных обстоятельств сошлись в одной точке, отчего события развивались по самому жестокому для России сценарию.

— Собственно, об этом Солженицын и пишет: «Последствия наших самых несомненных действий вдруг проявляются противоположно нашим ожиданиям».

Хотели как лучше, а получилось как всегда.

— В «Размышлениях» он постоянно обрывал себя: мол, история не терпит сослагательного наклонения, — и тут же опять писал: если бы… Не запретишь ведь себе думать, как развивалась бы история нашей страны, не проскочи она по ошибке, невнимательности или недоумию вождей важный поворот…

— Когда было решено издать «Размышления» отдельно от «Красного Колеса»?

— Работа над «Мартом Семнадцатого» шла десять лет — до 1986 года. Вот вы говорите: горечь. Александр Исаевич так был погружен, так в нем все горело, как будто жил в том времени, и ему хотелось напрямую поделиться с читателем своими горькими открытиями, так что каждую из четырех книг, входящих в «Март», он завершал подытоживающей главой.

Я была первочитателем, критиком и редактором всего, что писал в те годы Александр Исаевич. И я пыталась, сначала безуспешно, убедить его, что этим главам — прямым от автора и, по сути, публицистическим — не место в романе, надо вынести их отдельной сплоткой и когда-нибудь дать самостоятельную жизнь. Надо сказать, что помимо меня у Александра Исаевича был еще один собеседник, с которым он все четверть века работы над «Красным Колесом» делил мучительность поисков и радость находок, — это «Дневник Р-17», или «Дневник Романа» (Р-17 можно расшифровывать как «Революция-1917» либо «Роман-1917», как вам больше нравится). Александр Исаевич не вел обычного дневника, это был именно дневник работы, на его страницах автор сам с собой спорил, оценивал достоверность источников, мучился выбором художественных средств. Когда мы «Дневник» опубликуем, читатель увидит необычного Солженицына, который страдает, сомневается, жалеет, что взялся за столь непосильную работу, как эпопея о революции, одновременно робеет и восхищается величием храма, который ему предстоит построить.

Так вот, в «Дневнике» есть запись, от 27 марта 1985 года:

«Аля уже давно горячо убеждает меня снять четыре заключительных (по томам) обзорных главы из «Марта»: что это подрывает работу художника, высовывая вместо того публицистику, прямотой и резкостью опрокидывает достигнутое убеждение читателя и завоевание сердец; что это уязвимо для оппонентного цитирования. И правда: как всякая схема, эти главы самое важное все равно не улавливают, оно в романе.

Я более полугода сопротивлялся: есть наслаждение высказаться от себя прямо, довести суждения до точных формулировок. Да уже все четыре написаны, и переписаны, во 2й редакции. Там есть важные мысли, которые могут и ускользнуть от читателя «Марта» без них. <…>

Напоминает Аля: за последние годы я повторял: «выводов от художника не ждите», — и вот даю?

. ..Если не спускаться от художественного уровня к публицистическому — так и не спускаться!

Да, отделить чёткие выводы от художественной ткани — это, кажется, неизбежный шаг».

Он все еще колеблется, но на следующий день, 28 марта, в дневнике появляется еще одна строка:

«Да, решил окончательно».

— Аля, надо полагать, вы, Наталия Дмитриевна?

— Ну да, сокращенное от Наталии.

— А вы его как величали?

— Саней. Все близкие звали его так…

Словом, мне удалось убедить Александра Исаевича не оставлять резюмирующие главы в ткани романа. Потом он ни разу не пожалел об этом.

«Размышления» впервые были опубликованы в журнале «Москва» в 1995 году. Мы дружили и очень любили Леонида Ивановича Бородина, главного редактора «Москвы», и Солженицын отдал текст ему.

— Публикацию в России заметили?

— Вряд ли. Разве стране было до этого? Вы же помните, что творилось в те годы…

А вот в 2007-м, когда «Российская газета» напечатала «Размышления» в виде брошюры, это имело резонанс, и даже развернулась дискуссия в разных СМИ. Помню, Григорий Явлинский спорил с Александром Исаевичем…

— Лично?

— Заочно, конечно, в прессе. У нас собралась толстая папка с публикациями и откликами. Десять лет назад народ думал уже не только о том, как прожить, где найти деньги на еду, как в девяностые, но и стал оглядываться по сторонам, в том числе, в прошлое своей страны.

— А сейчас «Размышления» обретают новую актуальность?

— Сложно сказать. Столетие революции — дата звучная. Но отнесутся к ней формально или же захотят больше узнать, осмыслить, вынести остерегающие уроки… Не берусь судить. Посмотрим.

— Почва для параллелей через век есть, как вам кажется?

— Нет. Если только попытаться искусственно их протянуть. Наша современная действительность более всего походила на февраль 17-го четверть века назад, в начале 90-х. В конце 1991-го Солженицын записал: «Эти семьдесят пять лет немилосердно накладывались на нашу страну — все новыми, новыми давящими слоями, отбивая память о прошлом, не давая вздохнуть, опомниться, понять дорогу. И опять мы на той же самой, февральской… К хаосу, к раздиру, на клочки. И демократы наши, как и в 17-м году, получив власть, не знают, как ее вести. И не мужественны, и не профессиональны».

И двадцать лет назад, в 97-м, ситуация была зыбкой. Слабый, больной президент Ельцин, притушенный, но не погашенный военный конфликт внутри страны, продолжавшая падать экономика… А сегодня у нас много внутренних проблем, тревог, немало и внешних вызовов, но градус противостояния российского общества и власти невысок. Почему это так — отдельная тема, сейчас мы констатируем факт. Конечно, есть масса людей, которые не довольны властью, справедливо считают, что многое в стране идет косо, однако взаимной лютой ненависти между оппозицией и официальными властными институтами, как было даже пять лет назад, сегодня не видно. Тональность общения с обеих сторон перестала быть истерической, и не ощущается, слава богу, Поля, которое могло бы разодрать Россию на части.

Понятно, что власть хотела бы добиться всеобщего согласия и примирения. Это было бы прекрасно, никто не спорит, но подобного не достичь ценой забвения жестоких и постыдных страниц прошлого. Нужно все знать и все помнить. Нужно внятно, а не сквозь зубы осудить зверства, совершенные по отношению к своему народу, и только после этого можно примиряться и прощать.

Но пока, мне кажется, преобладает тенденция — просто забыть. Давайте, дескать, ради будущего и наших детей жить дружно, а все старое сотрем из памяти и не станем больше поминать. Такая позиция мстит. Скоро и жестоко. Если для кого-то она и выглядит соблазнительно, принимать ее ни в коем случае нельзя. Это попытка загнать болезнь внутрь, а не лечить ее.

Да, сегодня нам сложно прийти к согласию хотя бы в понимании, что такое хорошо и что такое плохо. «Крошка сын к отцу пришел…» Во-первых, мы не видим такого мудрого отца, который все объяснит и растолкует, во-вторых, никто не считает себя крохой, готовой выслушивать поучения и советы.

— Поэтому проще оглядываться не на сто лет, а на тысячу, возводить на пьедестал князя Владимира и снимать блокбастер про викинга?

— Безусловно. И проще, и безопаснее. Там, в глубине веков, нет родных могил, они стали общими, одинаково далекими. И даже в этом случае пойди попробуй договориться. Рюрик то ли славянин, то ли норманн…

— На открытие памятника на Боровицкой площади в День народного единства и согласия вы шли без сомнений?

— Я знала, ради чего иду. Конечно, любой исторический персонаж за редким исключением, вроде, может, Федора Иоанновича, имеет сомнительные периоды в своем правлении. И в биографии князя Владимира были ярко отталкивающие страницы. Он варвар по характеру и воспитанию, но смог круто повернуть и свою жизнь, и судьбу будущего русского государства. И не делал усилий обелить себя и подчистить летописи.

Для меня важно было сказать публично и в присутствии первого лица страны, что нужно иметь честность и мужество осудить зло, не оправдывать его и память о нем не заметать под ковер.

Прекрасно понимала: за само участие в этом мероприятии наше фейсбучное сообщество оплюет меня с ног до головы. Ничего, и не такое переносила. Как говорится: у меня ляжка литая, не укусишь.

На это нервов и сил пока хватает.

Я большой кусок жизни провела в изучении нашей недавней истории, в материалах по «Красному Колесу» и имею основания утверждать, что в любой ситуации надо пытаться разговаривать с властью. Конечно, если власть того не хочет, трудно заставить себя слушать, однако нужно пытаться. Интеллигенция не должна любить власть, более того, она обязана ее критиковать, но конструктивно. А позиция — раз режим плох, то и пропади он пропадом, никакого дела с ним не будем иметь, — это позиция чистоплюйская. Глупо и наивно ждать: вот если нас допустят до рычагов управления, тогда мы выведем страну. Иллюзия! Умнейшие, достойнейшие люди из числа кадетов, получившие сто лет назад кабинеты во Временном правительстве, не сумели даже удержать власть, не то что распорядиться ею во благо. А я думаю, все согласятся, что были они не чета претендентам нынешним.

— Получается, как ни крути, остается «писать о феврале навзрыд».

— Писать можно и не «навзрыд», но при этом: «Не оставляйте стараний, маэстро, не убирайте ладони со лба».

Каждый должен в своей колее честно тянуть поклажу — смотришь, и вытянем на общую достойную дорогу. По пути неизбежно и ругаться. И с властью, и друг с другом. Но накал и остервенение к цели не приблизят. Это точно.

Фотографии в материале — из личного архива Солженицыных

Банковская революция неизбежна? К чему готовиться финансовому рынку

Грядущие изменения в банковском бизнесе осложнены существующей достаточно громоздкой и плохо адаптируемой к новым вызовам ИТ- и организационной инфраструктуры, причем это в равной мере справедливо как для западных банков, так и для российских, утверждает управляющий партнер компании TopCEOTeam Сергей Дощенко. Что необходимо предусмотреть в стратегии финансовых организаций? Каковы преимущества отечественной финансовой индустрии? Эти и другие, не менее актуальные вопросы он анализирует в своей статье.

Прежде всего следует заметить, что в целом мировой и, в особенности, банковский сектор развитых стран Запада отличается в значительной мере своей консервативностью. Поэтому трансформация банковской системы – процесс действительно очень сложный. Говоря о предстоящей революции в этом секторе, которая, безусловно, состоится, нельзя не отметить, что на фоне банковского сектора целого ряда стран в арсенале российских коллег имеются заметные преимущества. Прежде всего они касаются довольно активной трансформации самого бизнеса, развития мобильного банкинга и омниканальности, создания и вывода на рынок новых эффективных технологий и решений. Как самостоятельно, так и с привлечением финтех-компаний банки всерьез начали конкурировать за клиента с помощью бесшовных технологий привлечения и обслуживания.

Существует несколько сил, которые стимулируют реформирование банковского сектора. Во-первых, сам механизм привлечения и размещения денег меняется через «уберизацию» – P2P-кредитование. Оказывает существенное влияние и достаточно серьезная регуляторика. Центральный банк, реформируя рынок, параллельно следит за поддержанием конкурентной среды – именно этим обусловлены уже реализованные регуляторные инициативы по open banking, например Вторая Европейская директива PSD2. Во-вторых, банки столкнулись с целым рядом рисков потери клиентов, прежде всего со стороны набирающих мощь потребительских экосистем, которые грозят переманить клиентов традиционных банков. Среди новых игроков, например, крупные розничные компании, которые выстраивают огромные экосистемы потребления. Это можно наблюдать на примере компаний, кредитующих продажу бытовой техники и электроники. Традиционные банки оказались в значительной степени вытеснены от общения и владения клиентом, оставив за собой лишь роль производителя кредитного продукта.

Процесс трансформации финансовой индустрии, количественно продолжающийся на протяжении последних десяти лет, в конце концов перейдет в новое качество. Сейчас мы находимся в сфере доминирования цифрового маркетинга, а это означает, что кредитно-финансовые учреждения уже не могут обойтись без мобильного приложения. Произошел сдвиг в сторону мобильных банков и мобильного приложения как канала продажи, обслуживания и коммуникации с клиентом.

Какие бы прогнозы ни озвучивались до сих пор, цифровая революция пока не стала прямой причиной смерти ни одного из банков. Хотя в перспективе такое развитие событий практически предрешено. Как еще в 1990-х заметил Билл Гейтс, финансировать компании и сберегать денежные средства будет необходимо и в дальнейшем, вот только осуществлять эти функции станут организации, в значительной мере не похожие на сегодняшние банки. Как такового самостоятельного банковского бизнеса в привычном нам виде в будущем, скорее всего, просто не будет, услуги и сервисы окажутся встроенными в сформированные сценарии потребления. По аналогии с уже развитыми экосистемами для платежей Apple Pay и Google Pay это будут различные экосистемы, в которых люди будут не просто платить, но и искать, и приобретать необходимые товары и услуги.

Схожие функции окажутся наложенными на различные алгоритмы зарабатывания и сохранения денег. Наши представления о банках наряду со всеми будущими сценариями потребления и финансирования, сбережения и инвестирования радикальным образом изменятся. Процесс осознания того, с чем мы будем иметь дело в перспективе, окажется очень интересным для обыденного, привычного потребительского восприятия.

В успешную коллаборацию с точки зрения банков, финтеха и вендоров, предлагающих решения, верится не особо

Трансформация банковского сектора происходит на фоне как культурных, так и технологических вызовов. Нет сомнений, что даже в отдаленной перспективе сохранится один из ключевых банковских сервисов, а именно – кредитование. Сегодня очевиден его рост во всем мире, и пусть динамика его не столь впечатляюща, а рост не превышает 4,4%, будущее банков в любом случае будет сосредоточено именно вокруг этого традиционнейшего вида бизнеса. С учетом подобной перспективы замечу, что как раз здесь и нужно готовить себе плацдарм на ближайшие годы, разрабатывать бизнес-стратегию, создавать необходимую платформу бизнеса «кредитование как сервис» для потребительских экосистем.

Для успешной цифровой трансформации ИТ-инфраструктуры банков аналитики Gartner, исследовавшие архитектуры банковских приложений и стратегии банковского бизнеса, предлагают изменить модель мышления и рассматривать архитектуру на трех уровнях: cистемы инноваций, дифференциации и записи.

Все, что делают большинство банков в функциональности фронтальных систем продажи и обслуживания клиентов, это в основном системы инновации. Для отдельных передовых банков, например для Тинькофф, они стали дифференцирующими – т. е. фактором неотьемлемого уникального конкурентного преимущества, значительно отличающего их от других банков.

Но для большинства традиционных банков ситуация иная – они по-прежнему пребывают в поиске неких собственных успешных бизнес- и технологических моделей будущего. И именно в этом для них заключается основной вызов.

В любом случае базовой компетенцией любой организации останется быстрая и надежная обработка всех финансовых транзакций. Т. е. учетная система записи и обработки транзакционных данных должна быть реализована безукоризненно – это непреложная истина. Российские банки уже успешно апробировали модель «банк как сервис». В качестве примера можно привести опыт Рокетбанка и QIWI. Это как раз и есть прообраз возможного гибкого подхода при смене одного поставщика банковской платформы на другого «под капотом», без каких-либо перерывов в сервисе для клиента.

О чем в первую очередь сегодня нужно задуматься менеджменту банков и ИТ-компаниям поставщикам? О том, что в поиске путей нужно следовать собственной стратегии и работать с теми коллективами и партнерами, которые соответствуют вашему видению грядущих изменений. Найдите свою гениальность в продуктовой и бизнес-модели!

В ближайшие 10 лет основными драйверами развития банковского бизнеса будут крупные сложившиеся организации и такие новички, как Тинькофф, которым удалось выйти из стадии поиска и найти свою собственную уникальную продуктовую сервисную нишу и бизнес-модель. Победит тот, кто в действительности пойдет за клиентом и будет с ним работать. Возможна ли в глобальном смысле успешная коллаборация с точки зрения банков, финтеха и вендоров, предлагающих решения? Я в это не особо верю, поскольку для всех этих организаций останутся различные модели существования в новом цифровом мире как в части уникального клиентского предложения, так и в части бизнес-модели и цепочке создания стоимости. Кто сегодня входит в число партнеров Apple? Практически никто, Apple самостоятельно разработала и запустила передовой платежный сервис Apple Pay, реально отодвинув банки, выпускающие и принимающие карты, подальше от клиента. А собственная дебетовая карта Apple Card выпускается под брендом Apple, хотя платформу «банк как сервис» предоставляет банк Goldman Sachs.

Cтратегия Apple – приобретение различных передовых решений и тесная интеграция в свою, закрытую экосистему потребительских сервисов. А между тем, например, Google ведет себя совершенно по-другому: он выстраивает вокруг себя экосистему независимых партнеров. Но есть особый путь, по которому пошел российский банковский бизнес, где уже сложились сильные вертикально интегрированные бизнес-экосистемы, SberX, МТС, Яндекс, которые в будущем будут не только приобретать некие технологические компании, но и привлекать партнеров для решения своих задач в различных моделях.

определение революции в The Free Dictionary

Во Франции коммунисты объединяются с социал-демократами против консервативной и радикальной буржуазии, оставляя за собой, однако, право занять критическую позицию по отношению к фразам и иллюзиям, традиционно унаследованным от великой революции. тайна», их «большой патриот», и по-своему он работал так же усердно для грядущей мексиканской революции, как и они. это вращение вокруг ее оси, второе — это вращение вокруг Земли, совершающееся вместе за равный период времени, то есть за двадцать семь и одну треть дней.— Я говорю так, — продолжал он в отчаянии, — потому что Бурбоны бежали от революции, оставив народ на произвол анархии, а Наполеон один понял революцию и подавил ее, и поэтому для общего блага он не мог остановиться ради жизнь одного человека». Но постоянный интерес его тридцатилетней политической жизни состоит главным образом в его участии в трех крупных вопросах, примерно следующих друг за другом во времени, которые можно назвать внешней политикой Англии, а именно в отношении к английским колониям в Америке. , обращение с коренным населением английской империи в Индии и отношение Англии к Французской революции.При рассмотрении первых двух из этих вопросов Берк говорил с благородным рвением о свободе и правах человека, которые, по его мнению, английское правительство игнорирует. Мы справедливо утверждали, что любое восстание с нашей стороны было фактически самоубийством для всей революции. «Железная пята», поначалу сомневавшаяся в возможности иметь дело со всем пролетариатом одновременно, нашла эту работу легче, чем ожидала, и не просила бы ничего лучшего, кроме восстания с нашей стороны. Едва ли можно было ожидать, что в народной революции умы людей должны остановиться на той счастливой середине, которая отмечает спасительную границу между ВЛАСТЬЮ и ПРИВИЛЕГИЯМИ и сочетает в себе энергию правительства с безопасностью частных прав.Для того, чтобы теоретически разработать весь предмет и завершить свою книгу, которая, по мечтам Левина, должна была не только произвести революцию в политической экономии, но и вовсе уничтожить эту науку и положить начало новой науке об отношении народа в землю, оставалось только совершить поездку за границу и изучить на месте все, что делалось в том же направлении, и собрать неопровержимые доказательства того, что все, что там делалось, не было что хотелось. «Я думаю, что вы ненавидите революцию; вы воображаете, что это не совсем честно. Так как я долгое время жил в этой стране и принимал участие во всем, что было, то я представлю читателю краткий отчет о том, что я наблюдал. , и о революции, которая вынудила нас покинуть Эфиопию и разрушила все наши надежды на воссоединение этого королевства с Римской церковью. виконт де ла Рошемар до революции, свергнувшей трон Людовика XVI.Поскольку мы исследуем причины мятежей и революций в правительствах, мы должны начать всецело с первых принципов, из которых они возникают.

Революция | Национальное географическое общество

В области истории и политологии революция — это радикальное изменение установленного порядка, как правило, установленного правительства и социальных институтов. Как правило, революции принимают форму организованных движений, направленных на осуществление изменений — экономических, технологических, политических или социальных.Люди, которые начинают революции, определили, что институты, существующие в настоящее время в обществе, потерпели неудачу или больше не служат своей цели. Поскольку цель революций состоит в том, чтобы перевернуть установленный порядок, определяющие их характеристики отражают обстоятельства их зарождения.

Революции рождаются, когда меняется социальный климат в стране, а политическая система не реагирует соответствующим образом. Людей разочаровывают существующие условия, которые меняют их ценности и убеждения.На протяжении истории философы придерживались разных взглядов на то, является ли революция естественным явлением в меняющемся обществе или же она указывает на социальный упадок. Греческий философ Аристотель связывал революцию с рядом причин и условий, но в основном со стремлением к равенству и чести. Платон связывал революцию с социальным распадом. Он считал, что революции происходят, когда такие институты, как церковь или государство, не могут привить обществу систему ценностей и этический кодекс, предотвращающие потрясения.

В Средние века европейцы обычно делали все возможное, чтобы предотвратить революцию и сохранить установленный порядок. Церковь сохранила авторитет в средние века и стремилась во что бы то ни стало сохранить стабильность в обществе. Однако когда-то в эпоху Возрождения концепция революции начала меняться. Люди начали верить, что изменения необходимы для прогресса общества.

Между 1450 и 1750 годами философские и политические идеи быстро менялись во всем мире.Ренессанс, научная революция и протестантская Реформация произошли в этот период времени, и люди расширяли свое мировоззрение, узнавая о новых концепциях и принимая новые идеи. В это время в Европе в большинстве стран были абсолютные монархии, и люди начали сомневаться в силе абсолютных правительств. По мере того как их недовольство росло, их вопросы превращались в протесты. Волна революций произошла в 1700-х годах, в эпоху, широко известную как эпоха Просвещения, — революции во Франции, в Латинской Америке и в американских колониях.Во всех этих странах революции не только изменили политические системы и заменили их новыми, но и изменили общественное мнение и вызвали радикальные изменения в обществе в целом.

Определение для изучающих английский язык из Словаря для учащихся Merriam-Webster

^{революция}

/ˌrɛvəluːʃən/

имя существительное

множественное число

революции

/ˌrɛvəluːʃən/

существительное

множественное число

революции

Ученическое определение РЕВОЛЮЦИИ

1 

и

:

обычно насильственная попытка многих людей положить конец правлению одного правительства и создать новое

[считать]

[не в счет]

—

см. также контрреволюцию

б

[считать]

:

внезапное, резкое или полное изменение образа жизни, работы и т. д.

• Эта новая теория может вызвать революцию в начальном образовании.

• компьютер революция [=изменения, вызванные широким использованием компьютеров]

• Рост среднего класса вызвал социальную революцию .[=серьезное изменение в обществе]

• сексуальная революция [=значительное изменение отношения людей к сексу]

—

см. также промышленную революцию

2 

технический

и

:

действие по перемещению вокруг чего-либо по пути, похожему на круг

:

вращение

[считать]

[не в счет]

б

[считать]

:

полный поворот, совершаемый чем-либо вокруг его центральной точки или линии

• Земля совершает один оборот вокруг своей оси примерно за 24 часа.

• Этот двигатель работает со скоростью 5000 оборотов в минуту.

Revolution Определение: Урок для детей

Политические перемены

Иногда, когда люди хотят сменить правительство, они совершают революцию .Во время революции большая часть населения восстает против своего правительства и требует перемен. В некоторых революциях люди революции пытаются изменить то, как правительство принимает решения. В других революциях люди революции хотят полностью убрать правительство и заменить его чем-то другим.

Революции, приведшие к смене правительства, составляют огромную часть истории человечества не только в давно минувшие дни, но и в последние годы.В случае с нашей собственной страной американская революция освободила нас от сурового правления англичан. Американские колонисты хотели попробовать новое правительство, называемое демократией, поэтому они боролись против англичан, чтобы отколоться от короля. Совсем недавно в ближневосточном регионе вспыхнули революции в попытке ослабить старомодные тиранические режимы в этом районе. При тирании один человек контролирует большую часть правительства и управляет им в соответствии со своими желаниями, а не в интересах народа.

Культурные перемены

Какова бы ни была причина революции, цель одна и та же — потребность в переменах. Термин «революция» не всегда политический; революция также может быть связана с изменениями в культуре или самом обществе, называемая культурной революцией или социальной революцией .

Серьезные изменения в том, как устроен наш мир, можно считать социальной революцией. Например, промышленная революция была периодом в истории, когда фабрики стали огромной частью материального производства. Во время промышленной революции люди больше не производили необходимые им предметы сами. Вместо этого эти предметы производились на фабриках и продавались в магазинах. То, как работало наше общество, резко изменилось.

Краткое содержание урока

Революция — это движение к переменам.Иногда это движение форсируется рукой группы людей, недовольных своим правительством, как американские колонисты во время Американской революции. Иногда это движение возникает естественным образом, когда люди начинают меняться и развиваться, подобно промышленной революции. Будь то политические или культурные изменения, революции меняют историю и ведут людей к другому будущему.

Что такое революция?

Война и насилие — черты большинства революций

Что такое революция? Революции — великие поворотные моменты истории.Революция — это бурное и преобразующее событие, которое пытается изменить нацию, регион или общество, а в некоторых случаях даже мир.

Общие характеристики

Революции различаются по своим мотивам и целям. Некоторые, как американская революция, стремятся свергнуть и заменить политический порядок. Другие, такие как русская и китайская революции, также стремятся к радикальным социальным и экономическим изменениям.

Однако у

Revolution есть общие черты. Во-первых, они быстро движутся.За короткое время, часто всего за несколько лет, революция может привести к значительным изменениям и потрясениям.

Большинство революций совершаются людьми и группами, вдохновленными надеждой, идеализмом и мечтами о лучшем обществе. Эти революционеры пытаются изменить или свергнуть старый порядок, в то время как старый порядок стремится сохранить свою власть. Результатом являются конфронтация, конфликты, разрушения и разделения, которые могут привести к войне, насилию и человеческим страданиям.

В конце концов, революционеры торжествуют и пытаются создать лучшее общество.В большинстве случаев это оказывается намного сложнее, чем они предполагали.

Все революции уникальны в зависимости от времени, места и условий. Они не следуют единому плану или модели. Несмотря на это, несколько революций шли сходным путем: они разворачивались и развивались поэтапно или поэтапно. Некоторые из этих фаз обсуждаются ниже.

Длительные причины

Революции не происходят внезапно или «на ровном месте». Они развиваются после длительного накопления обид и неудовлетворенности.Эти обиды могут быть политическими, экономическими или социальными, или комбинацией этих трех.

Этих недовольств самих по себе может быть недостаточно, чтобы спровоцировать восстание или революцию, однако они могут подорвать или подорвать веру в правящий класс, политический порядок или господствующую экономическую систему. Обычные люди становятся недовольными и разочарованными своей участью. Революционные настроения начинают циркулировать и расти.

Эти тревожные идеи могут кипеть годами или даже десятилетиями, прежде чем будут предприняты какие-либо действия.Они обеспечивают плодородную интеллектуальную почву, на которой могут прорасти семена революции.

Краткосрочные причины

Томас Джефферсон, источник революционных идей в Америке

Каждая революция вызывается хотя бы одним краткосрочным событием или кризисом. Эти события создают, ухудшают или выдвигают на первый план существующие обиды, условия или страдания. Это вызывает более настоятельные требования к действиям или реформам.

Некоторые события или кризисы, которые могут спровоцировать революцию, включают катастрофические войны или военные поражения, принятие непопулярных законов, сопротивление правительства реформам, быстрое ухудшение экономических условий или уровня жизни или акт насилия над людьми.

Революционные настроения усиливаются, когда люди считают, что старый режим не желает или неспособен к реформам и улучшениям. Если революционеры осознают, что перемены и реформы не придут «сверху», они станут более решительно добиваться изменений «снизу».

Идеология

Идеи играют решающую роль во всех революциях. Те, кто ищет перемен, мотивированы новыми идеями о политике, экономике или обществе.

Революционные идеи разрабатываются, адаптируются и формулируются крупными писателями и мыслителями, такими как Джефферсон и Пейн в Америке, философов во Франции и Маркс в России.Эти идеи способствуют революции, объясняют их цели и оправдывают их действия.

Во время Американской и Французской революций, например, старые представления о монархии и «божественном праве королей» были оспорены идеями Просвещения о самоуправлении и республиканизме. Революции в России и Китае опирались сначала на либеральный республиканизм, а затем на марксистский социализм.

Революции часто связаны с борьбой идей между старым порядком и революционерами или даже между различными революционными фракциями.

Точки воспламенения

В хронологии каждой революции бывают критические моменты, когда революционеры вступают в прямую конфронтацию с силами старого режима.

Это могут быть столкновения между правительственными войсками и протестующими гражданскими лицами, как, например, в Бостоне (Америка, март 1770 г.) или в «Кровавое воскресенье» (Россия, январь 1905 г.). С другой стороны, это может быть противостояние слов или идей, например, подписание Декларации независимости (Америка, июль 1776 г.) или принятие присяги на теннисном корте (Франция, июнь 1789 г.).

Какую бы форму они ни принимали, эти горячие точки доводят до ума революционные идеи и движения. Они прямо бросают вызов силе и авторитету старого режима и вызывают ускорение темпов революции.

Вооруженная борьба

Война и насилие — черты большинства революций.

Революции по своей природе представляют собой жестокую борьбу между старым режимом и теми, кто надеется его свергнуть. Многие революционеры готовятся к вооруженной борьбе, формируя ополчения или армии, чтобы защитить себя или свергнуть старый порядок. Тем временем старый режим мобилизуется, чтобы защитить свою власть.

В конце концов две силы столкнутся — например, в Лексингтонском Конкорде (Америка, апрель 1775 г.), Бастилии (Франция, июль 1789 г.) и Зимнем дворце (Россия, октябрь 1917 г.). Это может привести к войне.

Если разворачивается революционная война, общество поляризуется, и отдельные лица и регионы вынуждены принимать чью-либо сторону. Итогами революционной войны могут быть раскулачивание, смерть и разрушение.

Захват для силы

Открыто потребовав перемен и заявив о своем намерении сражаться, революционеры будут стремиться вытеснить или свергнуть старый порядок.

Насколько легко это будет достигнуто, зависит от уровня народной и военной поддержки старого режима. Иногда старый режим настолько слаб, что переход политической власти происходит быстро и с минимальным насилием, как, например, в Китае (октябрь 1911 г.) и России (февраль-март 1917 г.).

Иногда старый режим может терять свою политическую власть постепенно или постепенно, как это произошло во Франции в 1788-1789 гг. Может быть период военной борьбы или попытки контрреволюции, поскольку консервативные силы сопротивляются политическим изменениям и пытаются восстановить власть старого режима.

Консолидация и противостояние

После того, как новый режим заявит о себе, он попытается укрепить свою власть. Он должен устранить оставшиеся военные угрозы или разобраться с оставшимися контрреволюционерами. Она также должна решить задачу восстановления нового общества.

Сбросив старую политическую систему, революционеры должны разработать и внедрить новую. Самое главное, новый режим должен заручиться поддержкой народа — не только тех, кто поддержал революцию, но и всего населения.

Новый режим должен найти решения для тех же социальных или экономических проблем и обид, которые вызвали революцию, таких как долги, инфляция, нехватка продовольствия или злоупотребление властью. Они должны оправдывать свои действия выполнением своих обещаний и идеалов революции.

Разделение и фракционность

По мере того, как новый режим пытается перестроить общество, он может разделиться по поводу целей и методов.

Революции, как правило, лучше разрушают, чем созидают.Они более эффективно разрушают старый порядок, чем решают, что его заменит. Планы нового общества часто формируются «на бегу», в пожарах революции.

По мере появления этих планов могут возникать идеологические разногласия. Революционеры могут расходиться во мнениях и образовывать внутренние фракции или отдельные группы. Возможны споры, даже конфликты по поводу будущего нового общества. Также могут появиться новые лидеры с другими идеями или методами.

Радикализация

Арест Робеспьера, пример смещенного радикализма

После революции новое общество может вступить в период радикального политического лидерства.Радикальные лидеры могут заявить, что революция не достигает своих целей; или что потребности людей не удовлетворяются; или что революции угрожает гражданская война, контрреволюционеры или иностранные угрозы.

Радикалы могут попытаться решить эти проблемы с помощью крайних мер, таких как война, террор, конфискация зерна или контроль над ценами. При этом он может столкнуться с противодействием со стороны политических оппонентов, умеренных или простых людей.

Эта радикальная фаза может также знаменовать собой пик санкционированного государством насилия, например, во времена правления террора (Франция, 1793–1794 гг.) и красного террора (Россия, 1918 г.).

Модерация

Радикальная фаза завершится, когда новый режим станет более умеренным. Новое правительство может смягчить свою позицию или, наоборот, радикалы могут быть вытеснены умеренными.

Радикальные стратегии и методы заброшены и, возможно, дискредитированы. Радикалы могут быть изолированы или исключены; может быть даже период жестокого возмездия против них (часто называемый «белым террором»).

Новое общество отказывается от своей радикальной политики и стремится восстановить порядок, контроль, стабильность и процветание.В большинстве случаев он делает это, возвращаясь к некоторым структурам, условностям и политике прежних времен, в том числе дореволюционных.

Исторические интерпретации

Историки с течением времени предлагали множество различных интерпретаций революций, их причин и их значения.

Американский историк Крейн Бринтон (1898–1968), специализирующийся на Французской революции, сравнил революции с «лихорадкой». Эта аналогия предполагает, что революции являются негативным событием, как болезнь, которую нужно лечить или лечить.Бринтон назвал радикальных революционеров «сумасшедшими», а умеренных, которые замедляют или останавливают революционные изменения, — «уравновешенными».

Другие историки относятся к революциям более взвешенно. Они видят в них неизбежные, рукотворные события, необходимые обществу для развития, прогресса и прогресса.

Информация для цитирования
Заголовок: «Что такое революция?»
Авторы: Майкл МакКоннелл, Стив Томпсон
Издатель: Alpha History
URL: https://alphahistory. com/vcehistory/what-is-a-revolution/
Дата публикации: 20 июня 2018 г.
Авторское право: Содержание этой страницы не может быть повторно опубликовано без нашего прямого разрешения. Для получения дополнительной информации об использовании, пожалуйста, обратитесь к нашим Условиям использования.

Революция начинается внутри человека

Уважаемый редактор,

В письме Джека Э. Бланкеншипа («Восстание против революционного письма») он называет содержание письма Дэвида Креста («Революция: как раз к обретению независимости») «весьма сомнительным предложением.

Понятно, что слово «революция» вызывает в сознании некоторых людей кровавую войну. В конце концов, Война за независимость в Америке действительно была кровавым делом, и революции в других странах были не менее жестокими. Первое определение словаря Вебстера гласит, что революция — это «полное и насильственное свержение установленного правительства или политической системы».

Без сомнения, эта концепция вселяет страх в сердца большинства американцев, в том числе и мистера Бланкеншипа.

Однако существует более одного определения революции. Второе определение Вебстера — это «радикальные и всеобъемлющие изменения в обществе и социальной структуре, особенно те, которые происходят внезапно и часто сопровождаются насилием».

Такого рода революции случались в этой стране много раз (хотя обычно насилие совершалось правительством и его сторонниками над революционерами). Рабочее движение, Женское движение и Движение за гражданские права являются примерами того, как «мы, люди», берем дело в свои руки, чтобы вызвать изменения в социальной структуре.Но, как ясно заявил Дэвид Крест, он говорит в первую очередь о личной революции, той, в которой американцы изменят наше мировоззрение и начнут вести себя ответственно по отношению друг к другу и к планете. Это подпадает под третье определение Вебстера — «полное или заметное изменение чего-либо» — что, конечно, не вызывает возражений.

Я также хотел бы представить на рассмотрение четвертое определение Вебстера: «процедура или курс как бы в цепи, как бы назад к исходной точке во времени.«Революция такого рода означала бы возврат к первоначальным идеалам правления, которые представляли наши отцы-основатели, в которых индивидуальная ответственность включала в себя наблюдение за действиями наших выборных должностных лиц, чтобы убедиться, что они не выходят за рамки назначенных им должностей.

Этому правительству будет поручено защищать наш народ и имущество от иностранных нападений, задерживать, преследовать и наказывать внутренних преступников, а также содействовать свободной торговле.Это идеальное правительство предоставило бы нам ВСЕМ, среди прочего, право на ношение оружия, право на свободу слова, право на надлежащую правовую процедуру и право на жизнь, свободу и стремление к счастью без вмешательства, притеснений. , налогообложение или запрет. Это было правительство, которое было сформировано в Америке богатыми влиятельными людьми 226 лет назад, чтобы не дать еще более богатым и могущественным людям угнетать их. Поскольку они понимали, что власть развращает, они встроили в систему меры безопасности.Теперь настало время, когда «нам, людям» нужно убрать коррупцию, которая медленно вкралась в нашу политическую систему.

Две основные политические партии нашего времени состоят в основном из богатых мужчин (и женщин), намерение которых состоит в том, чтобы использовать силу своего положения для личной выгоды и продвижения интересов своих корпоративных друзей. Угождая своим собственным портфелям и особым интересам, наши демократические и республиканские чиновники регулярно пропагандируют, подвергают опасности, притесняют и облагают незаконными налогами людей, которые их избрали.Ответ на наше раздутое Большое Правительство — это не «Нет правительства», а «Меньше правительства», как это было задумано первоначальными архитекторами Конституции.

В 1971 году неравнодушные патриоты прямо здесь, в Колорадо, сформировали Либертарианскую партию. Сейчас это третья по величине политическая партия в Соединенных Штатах и ​​единственная, у которой есть шанс произвести революцию в нашем правительстве и восстановить целостность нашей нации. (Чтобы ознакомиться с Заявлением о принципах Национал-либертарианской партии, посетите http://www.lp.org/issues/platform/sop.html или позвоните по телефону 1-800-353-2887).

Нам не нужно стрелковое оружие или большие пушки; У американцев есть возможность и сила изменить наше правительство на следующих выборах. Г-н Крест и Дэвид Барсамян правы; революция сейчас. И это личная революция, поворот, возвращение к идеалу личной свободы и ответственности, ради которого было создано правительство этой великой страны. Это Революция, время которой пришло.

Сью Грей

Карбондейл

Революция: как изменилось ее значение после штурма Бастилии

Вечером 14 июля 1789 года французский Людовик XVI вернулся с охоты и услышал известие о взятии Бастилии.Когда он спросил: «Это бунт?» Герцог де Ларошфуко ответил: «Нет, сир, это революция». Менее чем через неделю герцог стал председателем Национального учредительного собрания, органа, учрежденного третьим сословием в качестве органа, противостоящего власти короля, и тем самым воплотившего в себе революцию, которую он предсказал.

Что именно имел в виду Рошфуко? Известно, что слово, которое он использовал, трудно определить, и важно отслеживать изменения его значений во времени.В 1780-х годах было всего два политических прецедента, достойных этого названия. Первым было изгнание Якова II из Англии в 1688 году, так называемая «Славная революция», которая применила идею общественного договора между правителями и правителями и создала британскую конституционную монархию. Нам это может показаться меньшей революцией, чем гражданские войны и казнь Карла I четырьмя десятилетиями ранее — для современников это было «Великое восстание», и если они вообще употребляли слово «революция», то в старом смысле « поворот колеса», применительно к Реставрации монархии Стюартов в 1660 году.

Вторым примером было свержение британского правления в некоторых частях Северной Америки и создание республики Соединенных Штатов в 1770–80-х годах, что основывалось на концепции общественного договора Славной революции и добавляло универсалистское утверждение о том, что «неотъемлемые права» на жизнь, свободу и стремление к счастью повсюду давали гражданам право свергнуть правительство, которое их подрывало.

В 1780-х годах было всего два политических прецедента, достойных этого названия.

Британские радикалы — диссиденты, выступавшие против установленной церкви, движения против рабства, сторонники свободы слова и политических реформ — объединились в 1780-х годах в Лондонское революционное общество, но его название не отражало (как мы можем себе представить) приверженность планирование будущего насильственного свержения государства; вместо этого он отражал свои корни в поселении вигов 1688–1689 годов.

Слово было быстро принято для описания событий во Франции лета 1789 года — не только штурма Бастилии, но и предшествующего создания Национального собрания. Слово это, по-видимому, было заимствовано у Революционного общества, которое быстро включилось в события в Париже и послужило образцом для образования Якобинского клуба. Знаменитая книга Эдмунда Берка « размышлений о революции во Франции » (1790) стала ответом на идеи Революционного общества.

В последующие дюжину лет это слово приобрело множество других слоев: утверждение народного суверенитета и социальной справедливости, устранение репрессивных институтов и коррумпированных привилегий, а также высвобождение творческой энергии и воображения для выхода из жестокого застоя несостоявшейся системы. ; но также хаос и власть толпы, применение террора государством для защиты своего нового порядка и авторитарное правительство, готовое любой ценой добиться социальных и политических изменений. Это вызывало в равной мере внутренний страх и дальновидный энтузиазм.

Со времен Берка философы и политики, историки и широкая общественность спорили о выборе, сделанном Луи и Робеспьером, Дантоном и Наполеоном Бонапартом, и прямо или косвенно поддерживали или отвергали их действия. Падение Бастилии и его последствия напрямую вдохновили многих других взять контроль над своей судьбой — в случае с черными рабами французской колонии Сен-Доминго, свергнуть своих колониальных хозяев, отменить рабство и установить новое государство. Гаити в 1804 году.

Значение слова изменилось с разнообразными общеевропейскими потрясениями 1848 года, начавшимися на Сицилии. За этим быстро последовали баррикады на улицах Парижа с целью свержения монархии Луи-Филиппа и установления недолговечной республики; они неизбежно перекликались с теми, что были в 1789 году, и считались революционными. Это стало означать любой радикальный, народный вызов установленному порядку. Однако в то же время Карл Маркс опубликовал свои диалектико-материалистические теории исторических изменений посредством классовой борьбы, в которых он подчеркивал неизбежность буржуазного ниспровержения феодализма, а затем рабочего ниспровержения буржуазного государства, каждое из которых предполагают глубокую, необратимую социальную и институциональную трансформацию, революцию.Работа Маркса привела к принятию термина «революция» для обозначения связанных социально-экономических изменений, таких как промышленная революция, термин, популяризированный историком экономики Арнольдом Тойнби в 1880-х годах.

В конце 19 века зарождающаяся идеология революции привела к появлению преданных своему делу революционеров, в частности, но не только марксистов, которые посвятили свою жизнь развитию теории, выявлению возможностей в политической реальности и работе по осуществлению революции.В первые годы XX века Ленин разработал представление о дисциплинированной революционной партии, которая могла бы осуществить социалистическую революцию даже в условиях, как в России в 1910-е годы или в Китае в 1930-40-е годы, которые явно не созрели. к его скорому наступлению.

За последние 250 лет понятие революции изменилось настолько, что точное определение стало невозможным.

Целеустремленный и активный революционер ленинского типа доминировал в осмыслении революций 20-го века — даже таких, как вьетнамская революция под руководством Хо Ши Мина, с ярко выраженным националистическим, антиколониальным привкусом, — но в более позднем веке Слово вышло за рамки марксизма.

Впервые это проявилось в консервативной, теократической иранской революции 1979 года. За ней последовал новый стиль народных, ненасильственных и конституционалистских революций против авторитарного или военного правления, таких как Революция народной власти 1986 года на Филиппинах, за которой последовала свержение советской власти в 1989–1991 гг. В начале 21 века произошли «цветные революции» в Грузии, Украине и других странах, а также «арабская весна» 2010–2013 годов. Они были направлены не столько на достижение идеалистического или тотального преобразования общества, сколько на освобождение от гнетущего режима.

За последние 250 лет понятие революции изменилось настолько, что точное определение стало невозможным. За исключением, пожалуй, идеологов, не существует «идеальной» революции, по которой можно было бы судить о том или ином историческом событии. Те, кто находится у власти, могут охарактеризовать восстание против них как восстание, тогда как те, кто участвует в том же восстании, и сочувствующие наблюдатели могут предпочесть термин «революция». Вероятно, самое широкое определение, предложенное Джеком Голдстоуном, — это событие, состоящее из четырех ключевых элементов: насильственное свержение правительства; некоторая степень народного участия; создание новых институтов; и введение некоторого элемента социальной справедливости.Но нетрудно найти примеры событий по всему миру, описываемых как революции либо в то время, либо в ретроспективе, но в которых отсутствует один или несколько из этих элементов.

В конце концов, может быть, вопрос Людовика XVI не был таким уж наивным. Штурм Бастилии не был бы революцией, если бы ему удалось подавить восстание и взять под контроль политический вихрь, с которым он уже столкнулся. Но он не мог, и события 14 июля 1789 года стали определяющим моментом революции – потому что люди тогда и с тех пор так думали.

Революции: как они изменили историю и что они означают сегодня , под редакцией Питера Фуртадо, можно получить в Thames & Hudson

Этот контент был впервые опубликован HistoryExtra в 2021 году

.