Книга: Дочери человеческие — Лидия Моисеевна Мищенко Главная страница. — КнигаГо

Дочери человеческие

На сайте КнигаГо можно читать онлайн выбранную книгу: Лидия Моисеевна Мищенко — Дочери человеческие — бесплатно (полную версию книги). Жанр книги: Советская проза, год издания — 1970. На странице можно прочесть аннотацию, краткое содержание и ознакомиться с комментариями и впечатлениями о выбранном произведении. Приятного чтения, и не забывайте писать отзывы о прочитанных книгах.

Краткое содержание книги «Дочери человеческие»

Лидия Мищенко (р. в 1924 г.) известна широкому советскому читателю книгами: «Над рекою ласточки», «Полынь — вдовья трава», «Проездом», «Истории, рассказанные в дождливые дни» и др.
Повесть «Дочери человеческие» — одно из наиболее интересных произведений писательницы.

Читаем онлайн «Дочери человеческие». Главная страница.

Дочери человеческие

I. ЕВА

Имена их, грустя, умолкают вдали.
Имена их звучат, словно в церкви шаги.

Аполлинер

Мать все еще говорила, но Ева больше не прислушивалась к ее словам. Она и так знала, о чем говорит мать. Ева стояла у окна, опершись локтями на высокий подоконник, и пристально разглядывала жухлую, мохнатую от пыли лободу, которая росла на уровне ее глаз. Из этого окна только и можно увидеть бурьян да глухую с обвалившейся штукатуркой стену соседнего дома. Стена была похожа на географическую карту. И Ева упорно разглядывала лободу, затем так же пристально, почти заинтересованно принялась изучать стену.
— Ева! — сказала мать. — Ева! Я кому говорю, Ева?
Ева оторвала взгляд от стены, нехотя обернулась.
— Вы видите, она стоит спиной, она уже стоит спиной ко всем нам! Что будет дальше? Вы сами увидите, что будет дальше.
Роза, старшая сестра Евы, воздела кверху руки и принялась трясти пухлыми кистями в знак возмущения. Муж Розы работал подрядчиком в строительной фирме и неплохо зарабатывал. Роза иногда дарила своим сестрам обноски, потому считала себя благодетельницей семьи.
— Ева, обернись, стой к нам лицом, — сказал отец.
Мотл побаивался своей старшей дочери, он не хотел сердить ее. Все-таки Розе удалось хорошо устроиться в жизни, и в этом была ее заслуга. Она сумела женить на себе Изю. Скольким девушкам хотелось женить на себе Изю, да вот никому это не удалось. А Роза ухитрилась-таки. Нельзя забывать, что старший брат Изи живет в Америке, в Детройте у него большое дело. Если здесь, в Бессарабии, Изя не сумеет сколотить капитал, он всегда сможет уехать в Америку к брату.
Сам Изя любит говорить при случае:
— Иметь брата в Америке — это уже капитал.
Ева стояла, прикрыв глаза тяжелыми веками. Теперь она стояла лицом к родне, но глаза ее были полуприкрыты веками. Ей незачем было смотреть на них, она и так знала, где кто сидит, кто и с каким выражением смотрит на нее. Потому что вся семья сейчас смотрела на нее одну. Еще бы! Ева теперь будет жить в доме богача Боруха, их родственника, и возможно станет его наследницей. Ее только затем и отправляют в дом старого и одинокого Боруха, потому что должен же наконец смилостивиться Ягве и сделать так, чтобы Ева завоевала сердце Боруха. А раз она завоюет сердце, то сумеет прибрать к рукам и все его наследство: доходные дома и лавки. Ведь ее потребовал к себе сам реб Борух. Подумайте только, сам реб Борух сказал, чтобы прислали к нему Еву! И никого больше.
С тех пор как умерла его дочь Гита, красавица Гита, единственная надежда и радость Боруха, он жил один в громадном доме. Если не считать экономки и кухарки кривой Фриды. Он не хотел видеть никого из родственников, потому что был безутешен в своем горе. Правда, у Боруха был еще сын по имени Давид, но о Давиде лучше не вспоминать. О нем было запрещено вспоминать, даже думать, потому что Давид стал большевиком и теперь жил в Советской России. Вот уже десять лет, как о Давиде нет никаких вестей. Подумать только, Давид — сын и наследник Боруха — стал красным. Он воевал в Красной Армии и теперь (так шепотом говорят некоторые евреи) пишет статьи в газетах. Он требует, чтобы Бессарабию вернули Советам!
Вот уже десять лет, как Борух отрекся от своего сына и проклял его. Он проклинал его всенародно, в синагоге, и все евреи слышали, как Борух проклинал сына. Может, потому Ягве и наказал Боруха, отобрал у него дочь Гиту. Два долгих года просидел реб Борух в своем доме, как в крепости, не желая видеть никого из своих многочисленных родственников. А теперь вдруг потребовал к себе Еву.
И потому все так смотрят на Еву. Пятеро маленьких сестер поглядывают на нее с любопытством и страхом, все пятеро сидят в дальнем конце стола, и ноги троих еще не достают до полу. Брат Хаим разглядывает ее искоса, недоверчиво, он не понимает, почему именно Еве привалило такое счастье. Он полагает себя обиженным, что не его, мужчину, предпочел Борух, а эту тихоню Еву. Что он нашел в Еве? Брат сидит справа от отца и, хоть ему всего двенадцать лет, считает себя взрослым, потому что работает подмастерьем в сапожной мастерской, где работает и его отец. У них с отцом общее дело, и скоро они будут иметь пай в этой мастерской. Отцу это давно обещали.
По левую руку от отца сидит Наум, жених

Читать онлайн «Полынь — трава горькая»

Полынь — трава горькая

Иван Вересов

Глава 1. Нина

Каховка, Перекоп, Керчь — названия железнодорожных станций высвечивали в памяти обрывки уроков по истории из школьной программы и какие-то кадры из старых фильмов о революции.

Нине не хотелось думать об этом. В плацкартном вагоне было жарко, настолько жарко, что, казалось, даже мысли плавились в голове.

Когда отъезжали из Питера, за окном шел дождь, небо, привычно обложенное низкими серыми облаками, целый день оставалось таким. Картины за окном тоже знакомы — поля, перелески, луга, то равнина, то холмистые места, овраги, балки, какие-то речушки, болота тянулись, монотонно тянулись бесконечной лентой. Россыпи домиков по склонам холмов, полустанки, станции побольше, города со знакомыми названиями: Тверь, Тула…

А наутро, когда Нина проснулась, за окном всё изменилось. Заметнее всего, что деревья другие. Ни одной берёзы или ивы. Вон, что-то цветом похожее на иву, с белесоватыми листьями, но круглой кроной, лохматое и необычное. Нина не знала, как называется это дерево. Кустарники тоже необычные — огромные с широкими листьями, например, или акации размером с дерево. Из знакомых только пирамидальные тополя. Они стояли на полях рядами вдоль межевых полос, чётко выделялись на фоне ясного, без единого облачка неба, или группами у светлых домиков.

Точно такие домики-хаты рисовал отец Нины, и на его картинах обязательно были пирамидальные тополя, они стояли или под ярким синим небом, или под лунным светом, белые стены домиков с двускатными крышами тоже как будто светились. А ещё отец рисовал поля с подсолнухами. Нина думала такого не бывает в природе, столько подсолнухов сразу, ей казалось, что отец преувеличивает, но она ошибалась. Сейчас её глаза скользили по желтой глади. До самого горизонта, как море, расстилались перед ней эти поля. А золотистые, наверно, с пшеницей. Кое-где непрерывная золотистость полей нарушалась более темными квадратами, по краям которых стояли уборочные машины, уже началась страда. Всё это — и небо, и хаты-мазанки, и поля Нина видела в окно, как будто картины отца ожили.

Отец Нины родился на Украине, где-то под Таганрогом на берегу моря. Он часто рассказывал именно про море, про рыбалку, про пляжи, и Нина начала воспринимать Таганрог не как город. Из рассказов отца и своих детских фантазий она составила собственное представление об этом месте: песчаный пляж, на берегу деревянная хижина, стены высушены и выбелены ветром, солнцем, солёным дыханием южного моря, неподалеку от хижины развешены на столбах сети и над всем синее-синее небо, до боли в глазах синее и яркое. Море в солнечных бликах, тихое и ласковое, и ясно видна чёткая линия горизонта.

За свою, не такую ещё долгую жизнь, Нина была на юге всего один раз, в пять лет, с родителями. Потом мама рассказывала ей, что в тот год они отдыхали в Мисхоре. Сама Нина Мисхора даже не представляла, ничего не осталось из воспоминаний, кроме одного — Нина смутно помнила пляж, вернее даже не пляж, а чёрную Русалочку на камне у самого берега, и это все.

В то лето отцу стало на Юге плохо, он заболел, и врачи запретили ему такие поездки. Тогда родители Нины купили участок на карельском перешейке и построили там дачу. Их новый дом тоже стоял у моря, только холодного, северного — Балтийского. На этом берегу Нина и выросла, а про Юг она забыла, другие воспоминания вытеснили память о раннем детстве.

Нина училась, взрослела. Отец умер, когда ей исполнилось одиннадцать лет, а в семнадцать она стала жить отдельно от мамы. Вместе им становилось всё труднее находить общий язык.

Ещё на третьем курсе Технологического Института Нина познакомилась с молодым человеком, по окончании института собиралась стать его женой, а пока они просто жили вместе, снимали квартиру. Вернее, снимал её Сергей, он прилично зарабатывал и, хотя был не намного старше Нины, но уже нашел себя в жизни: владел двумя иностранными языками, занимался бизнесом. Отношения Нины и Сергея развивались гладко и спокойно, как-то сразу определилось, что им хорошо вместе, что они подходят друг другу, приятно чувствуют себя и на людях, и в постели. Горячей страсти не было, но их союз не походил и на «связь по расчёту».

После совместной поездки на юг они должны были расписаться. Заявление подали во Дворец бракосочетания, на Английской набережной, заказали ресторан, разослали приглашения на свадьбу и через месяц собирались стать мужем и женой. В их жизни это мало что изменило бы, но Сергей сказал, что так лучше для карьеры, особенно для Нины, «замужняя — это уже статус».

Месяц перед свадьбой они решили провести вместе, только вдвоём, где-то в таких краях, где никто не будет знать их. Сергей предлагал поездку за границу, а Нина хотела на юг, на Украину. Она давно мечтала о юге, но никак не могла собраться так, чтобы ехать вместе с Сергеем — на время его отпуска у Нины выпадала сессия. Несколько долгих петербургских зим она мечтала об этой поездке, даже видела во сне.

В пропитанном запахом пота и табака плацкартном вагоне, который катился под полуденным южным солнцем, трудно было представить себе, что кроме знойного лета на свете есть ещё и зима.

Утром, после пересечения российско-украинской границы, долгой остановки, когда таможенники, придираясь к документам, переворошили все вещи Нины, она усомнилась в правильности своего спонтанного решения ехать на юг, во что бы то ни стало. А ещё через несколько часов, когда солнце поднялось и разогрело вагон до такой степени, что казалось ещё немного и пластмассовые обшивки начнут размягчаться, её сомнения переросли в уверенность.

Перестук колёс отдавался в голове болью, одежда противно липла к телу, голова под волосами потела, и отвратительные струйки ползли по шее на спину. Нина не могла спать, не могла отключиться от этого кошмара, и разговоры попутчиков лезли и лезли в её уши.

Особенно чтение вслух. Напротив Нины ехала женщина с маленькой девочкой лет трёх. Малышка утомились за дорогу и уже не знала куда себя девать. Она капризничали, хныкала, даже путешествия за ручку с мамой по вагону не развлекали её. Тогда мать достала книжку и начала читать девочке вслух. Сказки. Про курочку Рябу, Колобка, Волка и семерых козлят… Женщина читала плохо, медленно, она проглатывала слова и шепелявила, и голос у неё был противный, какой-то простуженный. Нина мысленно нетерпеливо произносила наперёд фразы сказочного текста, чтобы он поскорее закончился. Однако сказка следовала за сказкой.

Не в силах больше слушать это, Нина встала, вышла в узкий проход коридора, пошла к тамбуру. Некоторые купе были завешаны простынями — так люди пытались превратить плацкарт в более комфортабельный вагон. Другие, не стесняясь взглядов посторонних пили, ели, спали, переодевались, перекладывали вещи…

Самым ужасным в плацкарте оказался запах. Даже трудно себе представить, что люди так воняют и главное совершенно не обращают на это внимания.

Нина прошла почти весь вагон и остановилась в тамбуре, зайти в туалет, умыться она не смогла — не преодолела своего отвращения. Было очень жарко, хотелось ополоснуть лицо водой, но только не там, в тесной кабинке, наполненной запахами человеческих испражнений, гнилого половика, затхлого хозяйственного мыла и хлорки.

В опущенное окно тамбура врывался горячий ветер, он нёс с собой запахи поезда — угольный дым, машинное масло и аромат поля, разогретых трав, сухой земли. Жёлтый диск солнца, похожий на огромный подсолнух, стоял высоко в небе и плавил поезд.

Нина вернулась на своё место. Женщина перестала читать и пыталась накормить девочку кашей, девочка соглашалась только пить, потом ей потребовалось сесть на горшок «по большому». Женщина виновато оглянулась на Нину — та только пожала плечами.

Второй попутчик Нины по плацкартному купе — мужчина, которого Нина из-за камуфляжного стиля одежды про себя называла «морпех», на верхней полке — тоже ничего не сказал насчет горшка.

Этот морпех за всю дорогу спускался со своей полки всего несколько раз. Он ни с кем не общался, а всё лежал и читал дешевые книжки из серии «Спецназ» и «Честь имею», мягкие переплёты были сильно затёрты, Нина сразу подумала, что книги эти не новые, а куплены где-то на развале.

Зато горшком возмутились соседи на боковушке справа. Там ехали двое — парень и девушка. Они расположились на своих местах с таким видом, как будто это было комфортабельное отдельное купе. Игнорируя окружающих, они вели нарочито интимные разговоры. Девушка кокетничала, громко смеялась. Она всё время шебуршилась, ни минуты не сидела на месте, перекладывала вещи в сумке, искала что-то в косметичке, разворачивала и снова упаковывала в полиэтиленовые пакеты еду. Она раза три успела сделать макияж, стереть его и снова повторить. И всё время расчёсывала длинные крашенные в черный с синевой волосы.

Страницы:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50

The William Trevor Reader: «The Grass Widows»

«The Grass Widows» присоединяется к «The Ballroom of Romance» и «Access to the Children» в группе William Trevor рассказов, которые я бы назвал шедеврами. В своем обычном использовании «шедевр» — это в основном бессмысленная фраза, которая аморфно обозначает произведение искусства, которое каким-то образом лучше или больше, чем другое искусство того же человека. Но я думаю, что это означает или может означать что-то более конкретное, а именно произведение искусства, которое могло быть создано только одним художником. Слово «мастер» в этом контексте относится к овладению не только художественной формой в целом, но и специфическим мастерством формы, которое производит идиосинкразическое искусство со своим личным синтаксисом, синтаксисом одного.

Что в этой истории напоминает Тревора, так это легкое движение камеры, сфокусированная перспектива повествования, смещающаяся между четырьмя принципами, и то, как все предприятие кажется безукоризненно связанным единым повествовательным сознанием. Очень немногие авторы коротких рассказов пытаются использовать несколько точек зрения, и еще меньшему числу удается это сделать, не говоря уже о изящной небрежности Тревора. Список почти начинается и заканчивается Джеймсом Солтером — я имею в виду не просто переключение перспективы, а вид всеведущего третьего, который порхает, как бабочка, оседая то тут, то там. Преподаватели творческого письма, как правило, не советуют переключаться с точки зрения третьего лица — я знаю это, потому что я один из них, и надежно несколько раз в семестр я предлагаю студенту свести точку зрения рассказа к главному герою. Если это и работает, то обычно работает как некая регламентированная структурная часть повествования. Элис Манро , например, меняет точку зрения в истории, но обычно в одной из своих длинных частей, где смена точки зрения больше похожа на новую главу.

Я думаю, что одна из причин, по которой этот стиль повествования настолько необычен, заключается в том, что он требует необычного сочетания морального интеллекта и стиля. Довольно трудно убедительно занять сознание одного персонажа, говорить от имени одного человека — эмулировать проблему ограниченного сознания в мире конкурирующих желаний и случайностей событий: это то, что делает большинство повествований, в первую или третью очередь. Всеведущее повествование зависит от способности убедительно занимать несколько сознаний, объединяя эти сознания посредством более широкого объективного суждения. В высшей степени чуткий, но властный внешний вид Тревора в сочетании с его спокойным, властным стилем позволяет ему убедительно оживлять своих персонажей, перемещая их всех в одно и то же место.

В случае с «Травяными вдовами» персонажи — пара пар Ангусторпов и Джексонов, проживающих в одном и том же ирландском загородном отеле под названием Слив Гашал. Мистер Ангусторп — пожилой директор государственной школы, а мистер Джексон (которого в рассказе путают с именем Джексон Мейджор, что должно быть очень специфическим британским стилем обращения) — его любимый староста. Джексон боготворит мистера Ангасторпа и так глубоко усвоил рассказы мистера Ангасторпа об удовольствиях Слив-Гашала и близлежащих рыболовных мест, что настаивает на медовом месяце там со своей новой невестой Дафной. Дафна и миссис Ангасторп — жены, несчастные жены этих лишенных чувства юмора эгоистичных мужчин.

К несчастью для Джексонов и Ангусторпов, давний владелец Slieve Gashal мистер Дойл умер, а отель перешел к пьяному сыну мистера Дойла. За год, прошедший после смерти старшего Дойла, отель резко пришел в упадок, и по воле случая Ангасторпы и Джексоны оказались по разные стороны одной и той же перегородки — Дойл Младший разделил все комнаты, чтобы заработать больше денег, — заняв комнату Angusthorpes сдавала в аренду десятилетиями. Мистер Ангасторп и Джексон встревожены, но в конечном итоге их больше волнует перспектива долгих дней рыбачить в нетронутых близлежащих ручьях, чем комфорт или счастье их жен. Миссис Ангусторп с опозданием осознает весь ужас своего замужества, чем она пожертвовала ради этого ужасного человека, и пытается убедить Дафну покинуть Джексона, пока еще есть время. Как и ожидалось, Дафна переходит в режим полного отрицания, представляя миссис Ангусторп неуравновешенной, и мы оставляем двух беспомощных женщин присоединяться к своим мужьям на очередной фантастически мерзкий ужин в столовой Слив Гашал.

Эта установка, конечно, до крайности систематична — как упоминалось в предыдущих выпусках Trevor Reader, читателям, жаждущим открытой судьбы жизни, было бы разумно поискать в другом месте. Но опять же, безмятежный проницательный повествовательный голос Тревора помогает сгладить некоторые неотъемлемые ухищрения истории, а также скачки сознания между четырьмя главными героями. Вот (сокращенный) ранний абзац, в котором подробно описывается, как Джексон настаивал на медовом месяце в Слив-Гашале, типичном примере техники Тревора:

Джексону Мейджору Директор весь год восторгался тем, что Джексон Мейджор был старостой знаменитой школы, и Джексон Мейджор никогда не забывал тот рай, который тогда образовался в его сознании. «Я знаю одно место, — сказал он своей невесте спустя много времени после того, как покинул школу, — идеально подходящее для нашего медового месяца.» Он рассказал ей о вересковых холмах, которые напомнил ему директор, об озерах, реках и однолошадная деревушка, в которой у моста стояло увитое плющом здание гостиницы «Слив Гашал». — Прелестно, дорогой, — пробормотала будущая невеста Джексона Мейджора, думая в то время о часах в форме человеческой руки, которые им кто-то подарил и которые, естественно, придется заменить на что-то другое. Она надеялась, что он предложит Майорку для их медового месяца, но если он захочет отправиться в это другое место, она не собиралась поднимать шумиху. «Идиллия для медового месяца», — однажды заметил директор школы Джексону Мейджору, и Джексон Мейджор не забыл. Твердо, но без воображения были слова, которые были написаны о нем в школьном отчете.

Это маленькое чудо повествования. Обратите внимание, как мы начинаем с рассказа, который сообщается с течением времени, который сразу же сгущается и закрепляется в своего рода аморфную сцену с диалогом, а затем в менее аморфную сцену, когда мы видим безвкусный свадебный подарок, отвлекающий Дафну. Перспектива абзаца дрейфует от всеведущего к слегка занимающему Джексона Мейджора, когда мы узнаем о рае, формирующемся в его сознании, описание, которое конкретизируется как сцена в отвлеченной точке зрения Дафны, и ее настоящий момент отрешения от беспокойства по поводу их медового месяца. Мы на мгновение возвращаемся к сознанию Джексона Мейджора, прежде чем уйти на той же всезнающей ноте, на которой мы вошли, путем краткого суждения о тупости Джексона, которую он не мог — и не хотел — знать.

Таким образом, повествование изящно продвигается по сюжету. Моя склонность как писателя, и преподавателя письма, и вообще любителя повествования, состоит в том, чтобы написать здесь больше о сопутствующей технике; к сожалению — или, возможно, к счастью, в зависимости от того, насколько интересным вы находите это направление расследования — я действительно не знаю, что сказать об этом. Это кажется мне одновременно высокотехнологичным и полностью инстинктивным. Я не уверен, что такому письму можно научиться или чему-то научиться — это рутинная работа, и каждое предложение, каждая небольшая уловка и движение в повествовательной позиции могут оказаться фальшивыми и привести к краху всего произведения. Избежать этого — вопрос савантской авторской интуиции в отношении того, насколько чрезмерным является контроль, сколько информации аудитория может давать свободно (тупая натура Джексона Мейджора) и сколько знаний нужно заслужить в ходе событий ( степень самообмана Дафны Джексон).

Я нахожу свою неясность по поводу техники Тревора здесь и в подобных историях одновременно разочаровывающей и приятной. Вопреки расхожему мнению, многому писательскому мастерству можно научить или, по крайней мере, научиться. Но на определенном гранулярном уровне механизмы истории и повествования остаются непрозрачными и таинственными, как и должно быть.

На следующей неделе: «Жена Марка-2»

Будущее миллионов зависит от вашей поддержки. Станьте участником сегодня.

Адам О’Фаллон Прайс
штатный писатель The Millions и автор двух романов: The Grand Tour (Doubleday, 2016 г.) и The Hotel Neversink (2019 г.).Книги оловянного дома). Его короткие рассказы публиковались в The Paris Review, VICE, The Iowa Review и многих других изданиях. Его подкаст Fan’s Notes — это непрекращающаяся дискуссия о книгах и баскетболе. Найдите его на сайте adamofallonprice.com и в Твиттере на @AdamOPrice.

Главная » Two James Spirits

Первая винокурня в Детройте после сухого закона

82 Proof

Old Cockney — это джин в современном стиле, изготовленный на основе органической озимой пшеницы. Ботаническая смесь кориандра и апельсиновой цедры обеспечивает приятные цветочные и цитрусовые ароматы и вкусы, которые сбалансированы специями из черного перца и земляными элементами из корня ириса, корня дягиля и корня горечавки. Наш джин обладает сильным можжевеловым оттенком, но хвойные нотки служат оттенком во вкусовом профиле. В результате получается сухой, однородный джин с уникальным, но гармоничным балансом вкусов — настоящий джин для ценителей коктейлей.
82 Доказательство

Джин Two James Old Cockney

Назад

91 Пруф

Как и в нашем джине Old Cockney, мы используем запатентованную смесь растительных компонентов и полностью органическую пшеничную основу. Затем мы выдерживаем наш джин в новых бочках из американского дуба не менее 6 месяцев, прежде чем разливать по бутылкам. Выдержка в дубе добавляет очень тонкую нотку поджаренной ванили и подчеркивает цитрусовую цедру. Любители питья Martinez, будьте осторожны, вы никогда не встречали равного.

Джин Barrel Reserve Old Cockney

Назад

91 Proof

Бурбон Grass Widow содержит уникальную смесь с высоким содержанием ржи, состоящую из 36% ржи, 60% кукурузы и 4% ячменя. Этот восхитительный бурбон обладает интригующим уровнем остроты и сложности. Ноты лесного ореха и сушеного изюма являются результатом нашей фирменной отделки Madeira Barrique. Два Джеймса рады стать частью и почтить славу детройтских корней виски, возродив имя Grass Widow.

Two James Grass Widow Bourbon

Оборотная сторона

101 Пруф

Приглашаем вас попробовать наш первый образец виски от поля до бутылки. Эта незрелая мичиганская рожь, завоевавшая двойное золото (2014 г. в Сан-Франциско World Spirits Competition), обладает характером не по годам. Изготовленный из 100% местного ржаного зерна, выращенного на фермах Wing Farms в Анн-Арборе, Rye Dog обладает цветочными и цитрусовыми нотками с округлым вкусом. Зови меня Рай Дог!

Two James Rye Dog

Back

98,8 Proof

Изготовленная из 100% мичиганской ржи и чистой воды из Великих озер, рожь Catcher’s Rye является свидетельством характерного терруара зерна. Каждая капля искусно производится и выдерживается не менее двух лет в традиционных, обожженных новых бочках из американского дуба емкостью 53 галлона. Catcher’s Rye с восхитительными нотками специй и тонким послевкусием инжира доказывает, что ничто не заменит ни время, ни пропорции. Это труд любви, не принимайте фальшивки.

Ржаной виски Catcher’s

Назад

87 Пруф

Johnny Smoking Gun — это история о встрече Востока и Запада. Этот виски создан специально для того, чтобы дополнить «умами» наваристых свиных и рыбных бульонов японской кухни. Обладая интригующим дымным характером от двухступенчатой ​​мацерации с запатентованной смесью азиатского чая, эта смесь из 60% 7-летней кукурузы и 40% молодой ржи точно не разочарует. Наслаждайтесь и процветайте!

Виски Johnny Smoking Gun

Назад

91 Доказательство

Two James Spirits с гордостью объявляет о выпуске нашего новейшего спиртного напитка J. Riddle Peated Bourbon. Этот уникальный спирт сочетает в себе сладкий крепкий вкус кукурузного бурбона с элегантным дымным вкусом односолодового виски. Затор обладает тонкими нотами ванили, попкорна с маслом, морской соли, свежескошенной травы и легкого дыма. То, что начиналось как экспериментальная смесь зерен, превратилось в восхитительный бурбон, не похожий ни на один другой на рынке. Перегоняется на месте из 79% мичиганской кукурузы и 21% шотландского ячменя, выдержанных в полноформатных 53-галлонных новых бочках из американского дуба, мы рады выпустить наши первые бочки, чтобы вы могли смаковать и наслаждаться!

Торфяной бурбон J. Riddle

Назад

120 Proof

Мы рады представить Зеленую фею в Детройте и районе Великих озер с выпуском нашего абсента Nain Rouge Verte. Начиная с традиционного французского рецепта 19-го века, мы перегоняем полынь, фенхель, зеленый анис и более 100 фунтов растительных компонентов, чтобы создать спирт с непостижимой глубиной вкуса и сложностью. Окрашен перечной мятой, иссопом и крапивой для получения красивого насыщенного землисто-зеленого цвета.

Nain Rouge Absinthe Verte

Назад

96 Proof

Мы рады представить наш Dos Jaimes Mezcal Joven. Наш мескаль, произведенный в штате Оахака, Мексика (NOM-0120X) в партнерстве с Pierde Almas и разлитый в бутылки под маркой Dos Jaimes, изготовлен из смеси эспадина, дикого тепезтата и дикой агавы тобала. Изготовлен из 100% агавы в соответствии с законами и постановлениями правительства Мексики.

Дос Джеймс Мескаль Ховен

Назад

82 Proof

28 Island Vodka изготовлена ​​из смеси 70 % кукурузы и 30 % органической озимой пшеницы и дистиллирована в медном перегонном кубе лучшего американского производства. В результате получается удивительно мягкий, сбалансированный напиток с оттенком сладости, который является отличным дополнением как к классическим, так и к современным коктейлям. Название отсылает к 28 островам реки Детройт, которые служили убежищем для подпольных перегонных заводов Детройта эпохи сухого закона.

Водка Two James 28 Island

Назад

100 Доказательство

Поскольку мы верили в важность местного сельского хозяйства и в тот факт, что сахарный тростник не всегда доступен в Мичигане, мы решили перенести наш проект по производству рома на Карибы и в «Землю леса». и Вода». Мы импортируем несколько различных сортов ямайского рома и отправляем их обратно на нашу винокурню в Детройте, где они искусно смешиваются и выдерживаются в специальных барриках Moscatel.