Мемориальные письма

«Письма я берегу и завещаю их внукам: пусть читают и ведают дела давно минувшие…»

Весной 1892 года Антон Чехов поселился в с. Мелихове и с первого дня полетели в разные концы его письма — «превосходный духовный автопортрет Чехова с большой поправкой на самоиронию (В. Лакшин), письма, «которые мы читаем ныне как одно большое совокупное письмо, отправленное в будущее нам, нынешним его читателям».

Две тысячи четыреста двадцать два письма были написаны Антоном Павловичем в Мелихове с 1892 по 1899 годы.

В музейной коллекции хранится одиннадцать мемориальных писем.

Это личные и деловые письма, связанные в большей мере с профессиональной и общественной деятельностью Чехова. Служба в Серпуховском земстве сблизила его с докторами-земцами, а литературная работа — с издателями-редакторами научного, литературного и политического журнала «Русская мысль» (1880-1918). Романтические отношения — с учительницей частной женской гимназии Ржевской в Москве, где преподавала сестра М. П. Чехова.

Адресаты:

Мизинова Лидия Стахиевна (1870-1937), близкая приятельница первоначально М.П. Чеховой, а затем и всей семьи Чеховых. Отношения А.П. Чехова и Мизиновой Л.С. романтические, сложные, и до сих пор комментируются по-разному. Письмо-приглашение датировано 29 марта 1892года. Получено в дар от Чехова Сергея Михайловича, племянника А.П. Чехова в 1958 г.

«Милая Мелита, привезите мои «Невинные речи» и, пожалуйста, освободите из плена мои «Пестрые рассказы».

Все мы с нетерпением ожидаем Вашего приезда. Комнаты приняли благообразный вид, стало просторно… Напишите мне, Мелита, хотя две строчки. Не предавайте нас преждевременному забвению. По крайней мере делайте вид, что Вы нас еще помните. Обманывайте нас, Лика. Обман лучше, чем равнодушие…

Ваш от головы до пяток, всей душой и всем сердцем, до гробовой доски, до самозабвения, до одурения, до бешенства.

Антуан Тшекоф»

Глуховской Владимир Степанович (1851-1929), ветеринарный врач Серпуховского земства. Письма датированы: 11 апреля 1895 г., 17 мая 1896 г., 8 апреля 1896 г., 11 апреля 1896 г., 10 июня 1896 г., 18 августа 1897 г. Письма делового характера о страховании скота. Получены в дар от Болотникова Никиты, дальнего родственника Глуховского В.С. в 1964 г. Из опубликованных шести писем в ПСС А.П. Чехова в тридцати томах, М., Наука 1977-1989 гг. – Т-5,6,7,8 шесть хранятся в нашей музейной коллекции.

Яковенко Владимир Иванович (1857-1923) врач-психиатр, основатель и директор психиатрической больницы в селе Покровско-Мещерское, Подольского уезда.

1. Письмо от 22 июля 1896г, делового характера, с вопросом о больном. Получено в дар от Яковенко Мстислава Владимировича и Миры Мстиславовны, сына и внучки доктора Яковенко В.И. в 1969 г.

2. Письмо от 1 февраля 1897 года, делового характера. Доктор Чехов просит совета и помощи больному. Получено в дар от Жукова Юрия Николаевича, врача Мещерской больницы в 1963 г.

Впервые опубликовано первым директором Музея-заповедника А. П. Чехова Авдеевым Юрием Константиновичем в «В чеховском Мелихове» Изд. 2-е М., 1968, с. 49-51

Лавров Вукол Михайлович (1852-1912), издатель «Русской мысли». Письмо личное, с пожеланиями хорошего путешествия.

Это письмо было отправлено из с. Лопасни в г. Палермо 28.04.1897 г. Имеет оттиски почтовых штемпелей с. Лопасни и г. Палермо. Приобретено музеем у Ивановой Нелли Сергеевны в 1983 г.

Серпуховская земская управа. Письмо от 30 июня 1899 г. Письмо-просьба о выдаче подрядчику денег за строительство школы в Мелихове. Передано из Серпуховского историко-художественного музея в 1952 году.

К юбилею Антона Павловича были отреставрированы восемь из перечисленных писем. Мемориальные письма цитируются в экскурсиях, публикуются в периодических изданиях музея, готовятся для издания в «Электронном каталоге».

У Антона Павловича Чехова большой архив писем, поэтому
в нашем музее есть филиал «Музей писем А. П. Чехова». Его современная экспозиция
рассказывает о характере, судьбе, истории собирания и публикации эпистолярного
наследия Чехова. В ее экспозиции находятся интересные экспонаты
почтово-телеграфного отделения конца ХIХ века и постоянно работает
мультимедийная образовательная программа «Живое письмо».

Книга: Письма Чехова к женщинам — Антон Чехов

Письма Чехова к жене: «Ольга, моя собачка»

Почти все пять лет своего брака Чехов жил
вдали от жены, но их брак поддерживали 800 писем, написанных
друг другу

Писатель Антон Чехов известен всему миру своими рассказами и
пьесами о любви. В то же время самая интересная любовная история
Чехова – это не те любовные романы, которые он описывает в
книгах, а история отношений самого писателя с ведущей актрисой
МХАТа Ольгой Книппер.

Они встретились в сентябре 1898 года на чтении Чеховым его новой
пьесы «Чайка». Ему было 38 лет, ей не так давно исполнилось 30.
Он был знаменитым писателем, она – молодой известной актрисой. В
течение шести лет отношений их роли менялись: вначале это были
драматург и актриса, затем – любовники, потом – муж и жена и в
конце – инвалид и сиделка при нем до смерти Чехова в возрасте 44
лет.

В силу жизненных обстоятельств большую часть времени им
приходилось жить вдали друг от друга: Книппер играла на сцене
МХАТа, а больной туберкулезом Чехов жил в Ялте. Они проводили
время вместе летом, но даже тогда проблемы Чехова со здоровьем
сказывались на качестве их отношений. И несмотря на это, они
хранили свою любовь.

Память об их любви осталась в письмах – за эти годы писатель и
актриса отправили друг другу примерно по 400 посланий.
(Впоследствии эти письма были опубликованы на русском и
английском языках.) Переписка шла с 1899 по 1904 годы, в
исторический для театра период, когда происходило рождение МХАТа
и на его сцене ставились четыре пьесы Чехова, в каждой из
которых Ольга играла главную роль.

Переписка началась в 1899 году, после постановки «Чайки», Ольга
впервые сыграла в ней главную роль. Переписка продолжалась по
мере того, как в театре шли репетиции, а затем на сцене
ставилась пьеса Чехова «Дядя Ваня» (октябрь 1899 года), до
премьеры пьесы «Три сестры» (январь 1901 года). Вскоре после
этой премьеры они познакомились с семьями друг друга, вместе
съездили из Москвы в Ялту и стали любовниками.

Письма затрагивают такие события их жизни, как выкидыш и болезнь
Ольги Книппер в 1902 году, ее медленное выздоровление, а затем
ухудшение здоровья Чехова и его угасание в то время, когда он
писал свою последнюю пьесу – «Вишневый сад», премьера которой во
МХАТе состоялась в январе 1904 года. Переписка прекратилась в
апреле 1904-го, когда Чехов приехал в Москву и затем вместе с
Ольгой отбыл в Германию, где он умер в Баденвейлере 2 июля 1904
года.

Условия, в которых они вели свою переписку, были чрезвычайными:
актриса была загружена работой в театре, писатель болел, и они
находились очень далеко друг от друга. Она писала либо из
театра, задержавшись после спектакля, либо из квартиры,
утомленная после вечеринки, которая продолжалась всю ночь, или
сидя в вагоне поезда, возвращаясь из поездки в Ялту. Он писал из
Ялты, тоскуя в одиночестве и желая услышать новости из театра
или страдая от боли. Чехов даже не имел возможности поехать в
Москву на премьеру трех из своих четырех пьес.

Несмотря на весь драматизм отношений, они продолжали переписку,
которая давала им обоим жизненные силы. Ольга была единственной
ниточкой, которая поддерживала его связь с Москвой и театром, по
которому он так скучал. Она, со своей стороны, отчаянно пыталась
загладить вину перед умирающим мужем, с которым она не была
вместе, осознавая, что он самый знаменитый драматург России и
залог ее успеха в театре.

В письмах говорится о вещах, обычных для семейных отношений: о
здоровье друг друга, деньгах, погоде, поездках. Также есть и
детали личной жизни: Книппер ревнует Чехова к его сестре Маше, а
он беспокоится о светском образе жизни актрисы, они оба говорят
о своем одиночестве и тоске. Иногда их письма были очень
короткими, состоящими из одного предложения и обещания написать
позже, но, тем не менее, они продолжали переписку.

Болезнь Чехова прогрессировала, и его письма становились все
короче («Сегодня я ел суп и яйца, баранину больше есть не
могу»), а ее письма становились все более отчаянными («Как мне
не стыдно называть себя твоей женой»). Несмотря на весь трагизм
ситуации, письма очень яркие и нежные. Она пишет так, как
привыкла играть на сцене: страстно, называя его «дорогой,
милый», а он пишет так, как жил, называя ее по-разному, только
не по имени «Ольга». «Моя собачка», «моя лошадка», «мой
крокодил», «мой маленький Книппершвиц», – пишет Чехов, лишь бы
отвлечь ее от трагизма их отношений.

В переписке также говорится о становлении МХАТа и процессе
творчества Чехова. Люди, места и события, упомянутые в
переписке, затем могли появиться на страницах пьес Чехова.
Работа давалась Чехову тяжело, он писал: «Мой талант драматурга
иссяк». Она исполняла роли в пьесах Чехова так, как он советовал
в своих письмах, а он получал из писем актрисы информацию о
репетициях и представлениях.

Чехов сетовал на Станиславского, который торопил писателя с
новыми пьесами, невзирая на его болезнь, а также подбирал для
игры такой актерский состав, который приводил Чехова в ярость.
«Звуковые эффекты во втором акте? Станиславского нужно
остановить!» – однажды написал в сердцах Чехов, обеспокоенный
письмами о репетициях пьесы «Вишневый сад». Чехова раздражал
подбор актеров, режиссура и игра самого Станиславского, занятого
во МХАТе во всех чеховских пьесах.

С другой стороны, письма проливают свет на загадочную натуру
писателя. Чехов не горел желанием вступить в брак. На писателе и
так было много финансовых обязательств – много лет он оказывал
финансовую поддержку своей большой семье. Находясь в обществе
стареющей матери, обожающей его сестры, актрис и дам из
литературных кругов, восторгавшихся его творчеством, Чехов был
более чем избалован женским вниманием, но оставался равнодушным
к женщинам. «Хорошо, я женюсь, если вы хотите этого», – написал
он своему издателю Суворину в 1895 году (в том году у него были
романы не менее чем с тремя женщинами, одна из которых могла
стать прообразом героини пьесы «Чайка»).

«Я никогда не смогу вынести того счастья, которое длится изо дня
в день. Дайте мне жену, которая, как луна, появляется на моем
небе не каждую ночь. Кроме того, если я женюсь, то от этого не
стану лучше писать».

Встретив Ольгу, Чехов получил то, чего он хотел. Некоторые
биографы Чехова считают, что их брак в любом случае не был бы
долгим, если бы они жили вместе. «Я не способен на такое трудное
и сложное для понимания дело, как брак, и роль мужа пугает
меня», – писал Чехов. Биографы также предполагают, что и Ольга
не была бы удовлетворена повседневной семейной жизнью.

В письмах скрываются тайны. Порой кажется, что за шутливым тоном
своих корреспонденций Чехов скрывает истинные чувства. («Ответь
мне честно, Антон, без шуток», – часто писала Ольга.)

Тайны скрыты не только в письмах, но также и в том, что не
попало в эти письма. Один из примеров – беременность Ольги,
которая завершилась выкидышем в феврале 1902 года. В биографии
Чехова Дональд Рейфилд пишет, что зачатие произошло не тогда,
когда писатель и актриса были вместе. Непонятно, почему актриса
неожиданно приехала в Ялту в феврале? Почему она не упомянула в
своих письмах про беременность? Почему она не сообщила писателю
телеграммой о том, что попала в больницу, а предпочла написать
письмо, которое, как она знала, будет доставлено с задержкой?
Почему Чехов никогда не упоминал эту неудачную беременность
Ольги в их дальнейшей переписке?

Эти вопросы не имеют ответа. Писатель и актриса не оставили
после себя ребенка, но они оставили литературное сокровище,
которым стала их переписка.



Проза : Классическая проза : Письмо к ученому соседу : Антон Чехов : читать онлайн

Читать онлайн книгу Письма Чехова к женщинам

Читать онлайн книгу Письма Чехова к женщинам — Антон Чехов бесплатно. 3-я страница текста книги.

Загрузка. Пожалуйста, подождите…

Электронная библиотека книг » Антон Чехов » Письма Чехова к женщинам » Текст книги (страница 3)

• Текст добавлен: 10 октября 2016, 02:01

\
\

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Назад к карточке книги

Ну, очень я Вам уже надоела, простите, но раз я уж соберусь писать и пишу, то не могу сразу бросить. Ответа от Вас я, конечно, не жду, потому что я ведь только – Думский писец, а вы – известный писатель Чехов, но все-таки будьте здоровы и не забывайте

Л. Мизинову.

А. П. Чехов – Л. С. Мизиновой

11 января 1891 г., Петербург

Думский писец!

Программу я получил и завтра же отправлю ее в каторгу, т. е. на Сахалин. Большое спасибо Вам и поклон в ножки.

Насчет того, что я успел пообедать и поужинать 5 раз, Вы ошибаетесь: я пообедал и поужинал 14 раз. Хандры же, вопреки Вашей наблюдательности, в Москве я не оставил, а увез ее с собою в Петербург.

Вам хочется на Алеутские острова? Там Вы будете щисливы? Что ж, поезжайте на Алеутские острова, я достану бесплатные билеты Вам и Вашему Барцалу, или Буцефалу [48] – забыл его фамилию.

Отчего Вы хандрите по утрам? И зачем Вы пренебрегли письмом, которое написали мне утром? Ах, Ликиша, Ликиша!

А что Вы кашляете, это совсем нехорошо. Пейте Obersalzbrunnen, глотайте доверов порошок, бросьте курить и не разговаривайте на улице. Если Вы умрете, то Трофим (Trophim) застрелится, а Прыщиков [49] заболеет родимчиком. Вашей смерти буду рад только один я. Я до такой степени Вас ненавижу, что при одном только воспоминании о Вас начинаю издавать звуки а la бабушка: «э»… «э»… «э»…

Я с удовольствием ошпарил бы Вас кипятком. Мне хотелось бы, чтобы у Вас украли новую шубу (8 р. 30 к.), калоши, валенки, чтобы Вам убавили жалованье и чтобы Трофим (Trophim), женившись на Вас, заболел желтухой, нескончаемой икотой и судорогой в правой щеке.

Свое письмо Вы заключаете так: «А ведь совестно посылать такое письмо!» Почему совестно? Написали Вы письмо и уж думаете, что произвели столпотворение вавилонское. Вас не для того посадили за оценочный стол, чтобы Вы оценивали каждый свой шаг и поступок выше меры. Уверяю Вас, письмо в высшей степени прилично, сухо, сдержанно, и по всему видно, что оно писано человеком из высшего света.Ну, так и быть уж, бог с Вами. Будьте здоровы, щисливы и веселы.Чтобы ей угодить,

\
\

Веселей надо быть.

Трулала! Трулала! [50]

И в высшем свете живется скверно. Писательница [51] (Мишина знакомая) пишет мне: «Вообще дела мои плохи – и я не шутя думаю уехать куда-нибудь в Австралию».

Вы на Алеутские острова, она в Австралию! Куда же мне ехать? Вы лучшую часть земли захватите.

Прощайте, злодейка души моей.Ваш Известный писатель. NB. Не жениться ли мне на Мамуне? Напишите мне еще три строчки. Умоляю!

Л. С. Мизинова – А. П. Чехову

13 января 1891 г., Москва

Сейчас только вернулась от Ваших. Меня провожал домой Левитан! Это письмо, верно, не будет так прилично, сухо и не будет носить отпечаток высшего света. Вы ужасно порадовали меня сегодня своим письмом. Этого счастья я и не ожидала. Если хотите меня сделать еще более щисливой, то напишите еще. Не обращайте внимания на почерк, я пишу в темноте и притом после того, как меня проводил Левитан! А вас кто провожает? Когда Вы наконец вернетесь, ведь и так Похлебина и я страдаем уж почти неделю.

Вчера вечером у меня была Маша, потом приехали Кувшинникова и Левитан. Что за дерзость приехать ко мне вместе! Вы бы так не поступили, я в этом уверена. В среду все Ваши будут у меня, если бы были Вы, то я бы была совсем щислива, я хочу справить свой девишник, потому что решила выйти замуж par dкpit [52] (только не за Trophim). Вы знаете, что я еще раз писала Вам и не посылала! У меня была тут неприятность, и я хотела просить Вас поискать мне место в Петербурге. Но теперь я отложила на неопределенное время. Вас, по-видимому, осаждают письмами. Бедный! И тем не менее я Вам все-таки пишу. Не обращайте внимания на то, как я Вам сегодня пишу, я щислива! А все-таки приезжайте поскорее, без великих людей скучно; я, должно быть, очень избаловалась обществом великих и выдающихся людей и поэтому скучаю.

Буцефал велит Вам кланяться и сказать, что он Вас нисколько не боится, потому что уверен во мне. Но все-таки не хочется умирать до Вашего приезда! Т. е. черт знает что я пишу!

Зачем Вы хандрите, начихайте на все, как делаю теперь я, ведь Вы всегда это мне говорили, а теперь, что – 17-го числа будем вспоминать Вас и будем щисливы этим.

Желаю Вам еще 28 раз поужинать, авось Вы будете сыты на целый год. А знаете, если бы Левитан хоть немного походил на Вас, я бы позвала его поужинать!! Как Вам понравилась маленькая Кундасова [53] – ведь Ольга Петровна привела ее к Вам для Вашего спасения! Если бы Вы были поумнее, то поняли бы и оценили бы. Вы, верно, ничего не поймете, что я пишу, но это будет даже хорошо. Я сегодня все старалась разобрать на свет то, что в Вашем письме зачеркнуто, но ничего не могла разобрать, Вы мне, надеюсь, скажете, когда приедете. Кажется, три строчки, о которых Вы пишете, написаны, Вы зеваете страшно, мне тоже хочется спать, а потому надо кончать. Как я Вам завидую, если бы Вы знали, Антон Павлович! Я совсем не хотела писать того, что пишет писательница! Где мне! Но вышло, что мы хотим одного – бежать…

Прощайте, ешьте побольше, за себя и за меня, и приезжайте скорее в Москву.

Л. Мизинова.

А. П. Чехов – Л. С. Мизиновой

21 января 1891 г., Петербург

Спешу порадовать Вас, достоуважаемая Лидия Стахиевна: я купил для Вас на 15 коп. такой бумаги и конвертов. Обещание мое исполнено. Думаю, что эта бумага вполне удовлетворит изысканным вкусам высшего света, к которому принадлежат Левитан, Федоров и кондуктора конно-железной дороги.

В то же время позвольте и огорчить Вас, достоуважаемая Лидия Стахиевна: я приеду не раньше среды будущей недели.

Извините, что письмо так небрежно написано; я взволнован, дрожу и боюсь, как бы о нашей переписке не узнал высший свет.

Пожалуйста, никому не показывайте моего письма!

Остаюсь преданный Вам

А. Кислота. Скажите Буцефалу, что я чихаю на его поклон.

Если бумага эта Вам понравится, то, надеюсь, Вы поблагодарите меня письменно. Ваши письма я показываю всем – из тщеславия, конечно.Бибиков, который был у меня и видел Вас и сестру, написал в Петербург, что он «видел у Чехова девушку удивительной красоты». Вот Вам предлог поссориться и даже подраться с Машей.

\
\

А. П. Чехов – Л. С. Мизиновой

17 мая 1891 г., Алексин

Золотая, перламутровая и фильдекосовая Лика! Мангус третьего дня убежал и больше уж никогда не вернется Издох. Это раз.

Во-вторых, мы оставляем эту дачу и переносим нашу резиденцию в верхний этаж дома Былим-Колосовского, того самого, который напоил Вас молоком и при этом забыл угостить Вас ягодами [54] . О дне переезда нашего уведомим своевременно. Приезжайте нюхать цветы, ловить рыбку, гулять и реветь.

Ах, прекрасная Лика! Когда Вы с ревом орошали мое правое плечо слезами (пятна я вывел бензином) и когда ломоть за ломтем ели наш хлеб и говядину, мы жадно пожирали глазами Ваши лицо и затылок. Ах, Лика, Лика, адская красавица! Когда Вы будете гулять с кем-нибудь или будете сидеть в Обществе и с Вами случится то, о чем мы говорили, то не предавайтесь отчаянию, а приезжайте к нам, и мы со всего размаха бросимся Вам в объятия.

Когда будете с Трофимом в Альгамбре, то желаю Вам нечаянно выколоть ему вилкой глаза.

Вам известный друг

Гунияди-Янос [55] .Кланяется Вам сторожиха. Маша просит, чтобы Вы написали насчет квартиры. Адрес не станция Алексин, а город Алексин.

Л.  С. Мизинова – А. П. Чехову

10 июня 1891 г., Покровское

Удивительный, неподражаемый Антон Павлович. Прежде всего мой поклон мангусу и пожелание еще раз убежать; во-вторых, кланяется Вам Софья Петровна; в-третьих, квартиры, которые Маша просила меня посмотреть, – по-моему, ни к черту не годятся [56] . На Пречистенке стоит 850 р. и комнаты меньше Ваших, а те, что в Петровском парке, тоже не годны вот почему: одна очень красивая, особняк, на самом шоссе и около заставы, но стоит 1500 р., когда я спросила дворника об хозяине, не уступит ли он, то тот ответил, что вряд ли, и представьте, это квартира Джанумова; другая совсем в закоулке, и зимой там жить, на мой взгляд, положительно немыслимо; она совсем у Башиловки, но идти к ней отвратительно, масса кабаков и харчевен.

Поправилась ли Маша и что с ней было? Я знаю об Вас только то, что мне говорит Левитан, а то я даже не знала бы, что Вы живы или нет. За это черт Вас задави, как говорит Ольга Петровна.

Живется мне довольно мерзко на том основании, что я почти не пользуюсь летом и моими любимыми вечерами, так как после захода солнца не могу выходить; купаться мне также нельзя, и вот я и страдаю, даже говорить нельзя громко и много, благодаря каким-то влажным хрипам, которые у меня открыли перед отъездом. Ну да черт с ними, а лучше Вы мне напишите об вас. Софья Петровна со мной ужасно мила, все зовет к себе, а Левитан мрачен и угрюм, и я часто вспоминаю, как Вы его называли Мавром. Мне ужасно хочется поехать к Вам, но сейчас мне нельзя, потому что я очень кашляю и пью воды и всякую мерзость, поэтому неудобно все это тащить к Вам, а вот попозже надеюсь все-таки еще раз пореветь. Ехала я до Осташково с Семашко, и он мне все рассказал об вас, что знал. Ваши письма, Антон Павлович, возмутительны, Вы напишете целый лист, а там скажется всего только три слова, да к тому же глупейших. С каким удовольствием я бы Вам дала подсатильник за такие письма. Большое спасибо Ивану Павловичу за обещанное письмо; я была уверена, что получу его. Много же пескарей вы поймали и съели; воображаю, как Вы едите теперь у Колосовского – еще больше, я думаю, на радости, что мангус нашелся. Не знаю, разберете ли Вы мое писанье, только я уверена, что больше Вы никогда не скажете, что у меня хороший почерк. Передайте мой поклон всем Вашим, а Машу за меня обругайте. Если увидите сторожиху, то передайте ей мой поклон, а также и то, что я ее так же часто вспоминаю, как и Антона Павловича Чехова, нашего симпатичного, талантливого и т. д.

Если вы не совсем еще стали дубиной, то напишите.

Мой адрес тот же, что и Левитана, только пишите в с. Покровское.

Лика.

А. П. Чехов – Л. С. Мизиновой

12 июня 1891 г., Богимово

Очаровательная, изумительная Лика!

Увлекшись черкесом Левитаном, Вы совершенно забыли о том, что дали брату Ивану обещание приехать к нам 1-го июня, и совсем не отвечаете на письма сестры. Я тоже писал Вам в Москву, приглашая Вас, но и мое письмо осталось гласом вопиющего в пустыне. Хотя Вы и приняты в высшем свете (у головастенькой Малкиель), но все-таки Вы дурно воспитаны, и я не жалею, что однажды наказал Вас хлыстом. Поймите Вы, что ежедневное ожидание Вашего приезда не только томит, но и вводит нас в расходы: обыкновенно за обедом мы едим один только вчерашний суп, когда же ожидаем гостей, то готовим еще жаркое из вареной говядины, которую покупаем у соседских кухарок.

У нас великолепный сад, темные аллеи, укромные уголки, речка, мельница, лодка, лунные ночи, соловьи, индюки… В реке и в пруде очень умные лягушки. Мы часто ходим гулять, причем я обыкновенно закрываю глаза и делаю правую руку кренделем, воображая, что Вы идете со мной под руку.

Если приедете, то спросите на станции ямщика Гущина, который и довезет Вас к нам. Можно и на полустанке высадиться, но тогда нужно раньше дать знать, дабы мы могли послать за Вами пегаса. От полустанка до нас только четыре версты.

Кланяйтесь Левитану. Попросите его, чтобы он не писал в каждом письме о Вас. Во-первых, это с его стороны невеликодушно, а во-вторых, мне нет никакого дела до его счастья.

Будьте здоровы и щисливы и не забывайте нас. Сторожиха Вам кланяется.

Мангус нашелся. Маша здорова.

Сейчас получил от Вас письмо. Оно сверху донизу полно такими милыми выражениями, как «черт вас задави», «черт подери», «анафема», «подзатыльник», «сволочь», «обожралась» и т. п. Нечего сказать, прекрасное влияние имеют на Вас такие ломовые извозчики, как Trophim.

Вам можно и купаться и по вечерам гулять. Все это баловство. У меня все мои внутренности полны и мокрых и сухих хрипов, я купаюсь и гуляю и все-таки жив.Воды Вам нужно пить. Это одобряю. Приезжайте же, а то плохо будет. Все низко кланяются, я тоже. Почерк у Вас по-прежнему великолепный.

А. П. Чехов – Л. С. Мизиновой

Июнь – июль 1891 г., Богимово

Дорогая Лида!

К чему упреки?

Посылаю тебе свою рожу. Завтра увидимся. Не забывай своего Петьку. Целую 1000 раз!!!

Купил рассказы Чехова: что за прелесть! Купи и ты.

Кланяйся Маше Чеховой.Какая ты душка! [57]

А. П. Чехов – Л. С. Мизиновой

27 марта 1892 г., Мелихово

Лика, лютый мороз на дворе и в моем сердце, а потому я не пишу Вам длинного письма, какое Вы хотели получить.

Ну, как Вы решили дачный вопрос? Вы врунья, и я не верю Вам: Вы вовсе не хотите жить около нас. Ваша дача в Мясницкой части под каланчой – там Вы душой и сердцем [58] . Мы же дли Вас ничто. Мы прошлогодние скворцы, пение которых давно уже забыто.

У нас два дня гостил А. И. Смагин. Сегодня приходил урядник. Ртуть в термометре ушла к –10, Все ругательные слова, начинающиеся с буквы с, я пускаю по адресу этой ртути и в ответ получаю от нее холодный блеск глаз… Когда же весна? Лика, когда весна?Последний вопрос понимайте буквально, а не ищите в нем скрытого смысла. Увы, я уже старый молодой человек, любовь моя не солнце и не делает весны ни для меня, ни для той птицы, которую я люблю. Лика, не тебя так пылко я люблю! Люблю в тебе я прошлые страданья и молодость погибшую мою [59] .

Л. С. Мизинова – А. П. Чехову

29 апреля 1892 г., Москва

Какой Вы дикий человек, Антон Павлович. На что я могла обидеться на Вас – не знаю. Я не обижалась и вообще никогда не обижаюсь. Если я что-либо и позволила себе сказать, из чего Вы могли заключить, что я рассердилась, то мне очень жаль. Я отлично знаю, что если Вы и скажете или сделаете что-нибудь обидное, то совсем не из желания это сделать нарочно, а просто потому, что Вам решительно все равно, как примут то, что Вы сделаете. Будемте жить мирно, а главное, не будемте воображать себе того, чего нет, вроде обид и т. п. Молоточки Ваши постараюсь прислать с Иваном Павловичем. Вчера был у меня Левитан и опять говорили об рассказе. Сам он, кажется, сознает, что все вышло очень глупо [60] . И очень нужно было писать еще ему письмо. Точно не могли Вы сообразить, что теперь писать не следовало, потому что это то же, что написать Кувшинниковой.

Прощайте.

Л. Мизинова.

Л. С. Мизинова – А. П. Чехову

18 июня 1892 г., Ржев

Наконец-то сегодня добралась до места и думаю, что Вас не удивит, что в тот же день захотела Вам написать. Нет, отбрасывая всякое ложное самолюбие в сторону, скажу, что очень мне грустно и очень хочется Вас видеть. Грустно мне еще потому, Антон Павлович, что Вас, должно быть, очень удивило и не понравилось мое поведение вечером, накануне моего отъезда. Сознаюсь, что вела себя чересчур девчонкой и это меня очень мучает. Вы не давайте этого письма никому читать; довольно, что я смешна перед Вами, и не надо, чтобы и другим было смешно. В самом деле смешно – забыться настолько, что не понять шутки и принять ее серьезно. Ну да Вы, верно, не будете очень обвинять меня в этом, потому что, вероятно, давно были уверены, что все так и есть. Чувствую, что пишу вздор, – но не могу не писать. Устала страшно, измучилась и всякими своими думами, и объяснениями с Балласом – все это в эти два дня. Билеты на Кавказ будут, т. е. Вам и мне разные, только и не думайте, что после того, что мы говорили, Вы непременно должны ехать со мною! Я поеду во всяком случае – одна ли, или нет, – но поеду.

Верно ли я сказала? От Москвы до Севастополя, потом от Батума до Тифлиса и наконец от Владикавказа до Минеральных Вод и до Москвы [61] . К первым числам августа будут готовы, только пока я прошу Вас дома ничего не говорить ни о билетах, ни о моем предположении ехать. Это глупое письмо ничего не объяснит – мое несчастье, что ничего не умею делать вполовину! Не успокоюсь, пока не получу от Вас хоть двух строчек и не увижу, что Вы относитесь по-старому ко мне и не очень осуждаете за несдержанность мою. Напишите! Ах, как все глупо, и чем более пишу, тем глупее.Ваша Л. Мизинова. Адрес: Ржев (Тверск. губ.) Николаю Арсеньевичу Басову с передачей Л. С. М.

А. П. Чехов – Л. С. Мизиновой

28 июня 1892 г., Мелихово

Благородная, порядочная Лика! Как только Вы написали мне, что мои письма ни к чему меня не обязывают, я легко вздохнул, и вот пишу Вам теперь длинное письмо без страха, что какая-нибудь тетушка, увидев эти строки, женит меня на таком чудовище, как Вы. С своей стороны тоже спешу успокоить Вас, что письма Ваши в глазах моих имеют значение лишь душистых цветов, но не документов; передайте барону Штакельбергу, кузену и драгунским офицерам, что я не буду служить для них помехой. Мы, Чеховы, в противоположность им, Балласам, не мешаем молодым девушкам жить. Это наш принцип. Итак, Вы свободны.

У нас прижилась заблудшая болонка, неизвестно кому принадлежащая. Приехал Семашко. Графиня [62] уехала и скоро опять приедет. В воздухе сильно пахнет тем, что на языке Миши называется карьерой. Еще что? Поспевают вишни. Вчера ели уже вареники из вишен с кружовенным вареньем. Кстати о варениках. Мой сосед Вареников во что бы то ни стало хочет купить у меня этот участок. Отдает все постройки на снос, разрешает нам жить здесь до будущей (в 1894 г.) зимы и заплатит, вероятно, не менее 10 тысяч. Каково? Я жажду переселиться в тот участок. Если удастся сварить кашу с Варениковым, то осенью же начну строиться в своей лесной пустыне [63] , и для полноты моего благоденствия у меня не будет хватать только тех трех тысяч, о которых я Вам говорил. Канталупа, я знаю: вступив в зрелый возраст, Вы разлюбили меня. Но в благодарность за прежнее счастье пришлите мне три тысячи. Это Вас ни к чему не обяжет, я же не останусь в долгу и пришлю Вам зимой сливочного масла и сушеных вишен.

У нас все тихо, смирно и согласно, если не считать шума, который производят дети моего старшего братца. Но писать все-таки трудно. Нельзя сосредоточиться. Для того чтобы думать и сочинять, приходится уходить на огород и полоть там бедную травку, которая никому не мешает. У меня сенсационная новость: «Русская мысль» в лице Лаврова прислала мне письмо, полное деликатных чувств и уверений [64] . Я растроган, и если б не моя подлая привычка не отвечать на письма, то я ответил бы, что недоразумение, бывшее у нас года два назад, считаю поконченным. Во всяком случае ту либеральную повесть, которую начал при Вас, дитя мое, я посылаю в «Русскую мысль». Вот она какая история?

Снится ли Вам Левитан с черными глазами, полными африканской страсти? Продолжаете ли Вы получать письма от Вашей семидесятилетней соперницы и лицемерно отвечать ей? В Вас, Лика, сидит большой крокодил, и, в сущности, я хорошо делаю, что слушаюсь здравого смысла, а не сердца, которое Вы укусили. Дальше, дальше от меня! Или нет, Лика, куда ни шло: позвольте моей голове закружиться от Ваших духов и помогите мне крепче затянуть аркан, который Вы уже забросили мне на шею.

Воображаю, как злорадно торжествуете и как демонски хохочете Вы, читая эти строки… Ах, я, кажется, пишу глупости. Порвите это письмо. Извините, что письмо так неразборчиво написано, и не показывайте его никому. Ах, ах!

Мне Басов писал, что Вы опять стали курить. Это подло, Лика. Презираю Ваш характер.

Каждый день идут дождики, но земля все-таки сухая.

Ну, до свиданья, кукуруза души моей. Хамски почтительно целую Вашу коробочку с пудрой и завидую Вашим старым сапогам, которые каждый день видят Вас. Пишите мне о Ваших успехах. Будьте благополучны и не забывайте побежденного Вами

Царя Мидийского [65] .

Л. С. Мизинова – А. П. Чехову

13 июля 1892 г., Ржев

Не знаю, как понимать то, что Вы по две недели не желаете отвечать на мои письма, – просто ли Вашей ленью писать письма или желанием дать мне понять, что я слишком часто пишу? Во всяком случае, не обращаю внимания на это и пишу, потому что хочется. Ах! Антон Павлович, не знаю, как и приступить к тому, что должна написать Вам, так боюсь, что это слишком тяжело Вам будет! Простите меня, забудьте меня и возвратите мне мои письма! Дело в том, что я ездила к дяде на именины и участвовала в живых картинах, и вот наш сосед (72 лет) сделал мне предложение. Итак, я невеста! Долго боролась я между любовью к Вам и благоразумием – наконец последнее победило. Во-первых, у него винный завод, во-вторых, он стар и толст ужасно, а главное тщеславие – стать винной заводчицей! Вы, вероятно, меня похвалите. День свадьбы еще не назначен; зависит это от того, когда Вы можете приехать, потому что такой важный шаг в жизни я не могу сделать без Вас. Ах, дядя, не любите только никого больше, а то это мне было бы слишком больно. Я, должно быть, заразилась у Вас благоразумием и осторожностью, и вот что из этого вышло. Только пока – это тайна! Скучно живется! Жара страшная. Я пью воды и скоро превращусь в щепку от них; впрочем, говорят, что когда кончу их пить, то опять поправлюсь. Где Маша? Не вздумайте на мои два письма ответить одним – ведь от Вас и это станет. Или уже если ответите одним, то чтобы оно было вдвое длиннее. В августе, может быть, поеду в Финляндию, если же не поеду, то после 20-го августа буду уже в Москве. Итак, Вы мне писать не хотите? Если Вам жалко бумаги и марок, то я могу Вам послать. Если Вы не хотите, чтобы я писала, то тоже можете объявить прямо. Я тоже перестану зря пачкать бумагу и сыпать бисер! Все-таки в память прежней дружбы пишите чаще, право, это совсем не так трудно! Не будьте эгоистом! Прощайте, полубог мой. Ваша Л. Мизинова.

А как бы я хотела (если бы могла) затянуть аркан покрепче! Да не по Сеньке шапка! В первый раз в жизни мне так не везет!

Л. С. Мизинова – А. П. Чехову

3 августа 1892 г., Ржев

Решила больше Вам не писать, и это мое последнее письмо, потому что Вы совершенно, по-видимому, не хотите, чтобы я писала, так как отвечаете на мои письма через две и три недели. Вы пишете насчет перевода; не может быть и речи о том, чтобы я стала оправдываться – не в чем! Отдала перевод, потому что увидала, что порядком позабыла язык – вот и все. В том, что у меня нет потребности к правильному труду – Вы отчасти правы. – Я не могу правильно трудиться над всем и раз занимаюсь чем-нибудь одним – то этому одному предаюсь с интересом и увлечением, а так как это одно у меня есть, то, конечно, все другое для меня отступает на задний план. Ко всему и всем относиться одинаково и ровно, как Вы, я не могу. Это большой недостаток, может быть, но я все-таки предпочитаю быть такой, для меня хоть что-нибудь бывает дорого, а для Вас никогда и ничто. Я, слава богу, здорова, не кисну и не реву, как Вы пишете, и это мне нисколько не вредит.

Вы пишете: «пишите мне, а то мне скучно» – вот Вы весь тут; люди Вам нужны настолько, насколько они могут развлечь Вашу скуку, когда же Вам не скучно – то Вы совершенно об них забываете. Маша тоже не пишет ни слова; вообще я завидую Вам – Вы хоть в дружбу Петра Васильевича верите, а я ни во что! Все хорошо, когда перед глазами и пока занимает! Как только с глаз вон, то забывается и выбрасывается, как старая ненужная вещь. Рада за Александра Игнатьевича [66] ; передайте ему, что мне очень хочется его видеть, и кланяйтесь ему от меня.

Погода почти все время дурная – холодно и дожди, лето прошло и его не видали! Холеры еще нет, но холерина уже давно! Все боятся, а мне надоело страшно слушать эти нескончаемые разговоры!

Занятия, кажется, начинаются позднее, так что можно не торопиться в город. А Вы все-таки ничего не пишете, что делать с переводом? Если захотите написать, то пишите скорее, потому что я останусь здесь только до 15-го, а потом уеду к бабушке, в Покровское! Вряд ли Вы, впрочем, для кого-нибудь пошевелитесь, а особенно для меня – ну да я и не обижаюсь! Прощайте, кланяйтесь всем, кто меня вспомнит.

Л. Мизинова.

Л. С. Мизинова – А. П. Чехову

12 августа 1892 г., Ржев

Положительно не понимаю Вас, Антон Павлович! Если Вы действительно думаете обо мне так, как желаете это показать в каждом своем письме, т. е. что и ленива-то я, и характер дурной, и придирчива и т. д. Если все это Вы думаете, то что заставляет Вас звать меня к себе, переписываться со мной и вообще показывать некоторое расположение? Если это все так, то, право, не стоит продолжать какие бы то ни было со мной отношения, а если Вы не думаете этого, то не понимаю, для чего стараетесь постоянно указывать и находить все мои отрицательные достоинства! Я не ребенок, которому надо постоянно указывать все его недостатки, знаю их все сама лучше Вас! Так-то, друг мой! Пожалуй, и это Вы сочтете за придирку – но, право же, надоело – в каждом письме все перечисление моих пороков, или это, может быть, для того, чтобы наполнить пустые страницы? Спасибо за приглашение приехать, несмотря на мой дурной характер (хоть это мне и непонятно!), но теперь приехать совсем не могу. Бабушка нездорова и ждет меня, а то ко всем моим порокам прибавится еще один – эгоизм, и тогда, пожалуй, буду похожа на Вас, а этого уж совсем я не хочу, 17-го уезжаю из Ржева, и тогда адрес мой будет следующий. Новоторжская ж. д. станция Высокое. С. Покровское, мне. Ну, теперь думаю следовать Вашему примеру и не писать много, а то, пожалуй, еще что-нибудь хорошее отыщете во мне. Погода хорошая. Холеры еще нет. Грибов много.

До свиданья, воркуша.

Л. Мизинова.

Л. С. Мизинова – А. П. Чехову

8 октября 1892 г., Москва

Я прожигаю жизнь, приезжайте помогать поскорей прожечь ее, потому что чем скорее, тем лучше. Сегодня была у Шестаковского с Иваненко. Он ждал в приемной, а я была в кабинете (они вели себя безупречно…) [67] , просила за него и успела в этом. Вы когда-то говорили, что любите безнравственных женщин – значит, не соскучитесь и со мной. Хотя Вы и не отвечаете на письма, но теперь, может быть, и напишете что-нибудь – потому что переписка с такой женщиной, какой становлюсь я, право, ни к чему не обязывает, да вообще я гибну, гибну день от дня и все par dкpit. Ах, спасите меня и приезжайте. До свиданья, Л. Мизинова.

А. П. Чехов – Л. С. Мизиновой

Ноябрь 1892 г., Мелихово

Трофим!

Если ты, сукин сын, не перестанешь ухаживать за Ликой, то я тебе, сволочь этакая, воткну штопор в то место, которое рифмуется с Европой. Ах ты, пакость этакая! Разве ты не знаешь, что Лика принадлежит мне и что у нас уже есть двое детей? Свинячая морда! Сморчок! Сходи на двор и освежись в луже, а то ты сошел с ума, сукин сын! Мать твою корми и почитай ее, а девушек оставь. Скотина!!!

Ликин любовник. Из пьесы:

1-я дама. Это ваш сын?

2-я дама. Нет, наоборот; это сын Аглаи Ивановны.

1-я дама. Виновата… Вы девушка?

2-я дама. Нет, наоборот. Я замужем.

1-я дама. Не хотите ли закусить?

2-я дама. Нет, наоборот.(Занавес)

Л. С. Мизинова – А. П. Чехову

7 октября 1893 г., Москва

Вы, конечно, не знаете и не можете понять, что значит желать чего-нибудь страшно и не мочь – Вы этого не испытали!

Я нахожусь в данное время в таком состоянии. Мне так хочется Вас видеть, так страшно хочется этого, и вот и только – я знаю, что это желанием и останется! Может быть, это глупо, даже неприлично писать, но так как Вы и без этого знаете, что это так, то не станете судить меня за это. Мне надо – понимаете, надо знать, приедете ли Вы и когда или нет. Все равно, только бы знать. Ведь мне осталось только три-четыре месяца Вас видеть [68] , а потом, может быть, никогда.

Умоляю, напишите две строчки, так как Вы не приедете – Плещеева уже похоронили [69] . Не возмущайтесь.

Л. Мизинова.

Л. С. Мизинова – А. П. Чехову

2 ноября 1893 г., Москва

За что так сознательно мучить человека? Неужели доставляет это удовольствие? Или это делается опять-таки потому, что Вы не хотите даже подумать, что другие могут думать и чувствовать! Зачем было поднимать вчера разговор о театре? – для того, чтобы опять я промучилась весь день! Вот что хочу я просить Вас. Вы отлично знаете, как я отношусь к Вам, а потому я нисколько не стыжусь и писать об этом. Знаю я также и Ваше отношение – или снисходительная жалость – или полное игнорированье. Самое горячее желание мое – вылечиться от этого ужасного состояния, в котором нахожусь, но это так трудно самой – умоляю Вас, помогите мне – не зовите меня к себе, – не видайтесь со мной! – для Вас это не так важно, а мне, может быть, поможет это Вас забыть. Я не могу уехать раньше декабря или января – я бы уехала сейчас! В Москве это так легко не видаться, а в Мелихово я не заеду – что мне до того, что могут подумать, да, наконец, давно уже и думают. Простите меня, что заставляю читать весь этот вздор, но, право, так тяжело. Пользуюсь минутой, в которую имею силу написать все это – а то опять не решусь. Вы не будете смеяться над этим письмом? Нет? Это было бы слишком!

Все это не нужно! Слушайте, это не фразы – эта просьба – единственный исход, и я умоляю: отнеситесь к ней без смеха и помогите мне. Прощайте.

Л. Мизинова.

Л. С. Мизинова – А. П. Чехову

23 декабря 1893 г., Москва

Дорогой Антон Павлович,

Я все еду, еду и никак не доеду до Мелихова. Морозы так страшны, что я решаюсь умолять Вас (конечно, если это письмо дойдет), чтобы Вы прислали чего-нибудь теплого для меня и Потапенко, который по Вашей просьбе и из дружбы к Вам будет меня сопровождать. Бедный он!

Но, помня, как Вы всегда настаивали на этом, я и на этот раз хочу угодить Вам! Приедем мы 28-го курьерским – во вторник, а уедем к Троице, – надеемся, что Вы не обидитесь, что мы пробудем так мало? Впрочем, если Вы очень попросите, то мы можем остаться и до Успенья! В Москве продают малину, которая уже поспела. В Эрмитаже половые спрашивают, отчего Вас давно не видно. Я отвечала, что Вы заняты – пишете для Яворской драму к ее бенефису [70] . Кончаю, страшно перечесть [71] и т. д.Ваша Л. Мизинова. Рукой И. Н. Потапенко.

Милостивый государь Антон Павлович,

Как уже упомянуто вышеназванной Л. С. Мизиновой, я и на сей раз воспользуюсь высоким правом провожать ее не только до Арбата, но даже и до Мелихова. Надеюсь, что Вы будете терпеть меня в качестве провожатого.

Был здесь дедушка Григорович, очень трогательно вспоминал о своем внуке – Чехове и приказал кланяться. Я говорил речь, но не кончил, а просто сел. Вышло общее глубокое недоумение.

Рамы до сих пор не прибыли, но распоряжения все сделаны, и в случае их прибытия они будут доставлены в Мелихово в более или менее попорченном виде.

За время Вашего отсутствия я был только 14 раз в Эрмитаже, написал 4 драмы (пиесы в 4-х действиях), один роман и три повестенки.

Прошу передать мой почтительный привет Марии Павловне и всем Вашим. Аминь.

Федор Александрович [72] по-прежнему благоговейно улыбается при словах «Антон Павлович».Ваш до гроба И. Потапенко

Назад к карточке книги «Письма Чехова к женщинам»

\

Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю

• Просмотров: 1852

  Нелюбимая

  Екатерина Орлова

  Я женился на ней, чтобы забыть другую. Был уверен, что никогда не буду испытывать чувств к жене.…

• Просмотров: 1682

  Мой каменный Князь (СИ)

  Ясмина Лав

  — Я не опоздала…. Я уволилась.— Разве я сказал что вы можете быть свободны? — мужчина говорит…

• Просмотров: 1487

  Идеальная (не) пара

  Алина Аркади

  Что можно сделать ради мечты? Всё, что угодно. От меня всего-то и требуется: прикинуться фиктивной…

• Просмотров: 1321

  Тайны Иллирии. Брак с летальным исходом

  Анастасия Волжская

  Долгожданный брак с лордом Осси обернулся для меня настоящей трагедией. В день свадьбы мой супруг…

• Просмотров: 1312

  Она его (СИ)

  Чарли Белая

  — Ты решила, что особенная? Что лучше других? — бросает мне в спину злобные слова Марк. Хорошо, что…

• Просмотров: 1301

  Служебный отбор (СИ)

  Кира Стрельникова

  Никогда не мечтала заниматься отбором невест для дракона. Да я вообще не планировала покидать…

• Просмотров: 1268

  Новая хозяйка Гринвуд-Холла

  Лилия Орланд

  Моя жизнь никогда не была похожа на сказку: я сирота, живу у дальней родственницы, работая целый…

• Просмотров: 1134

  Внебрачный ребёнок генерального (СИ)

  Ирина Романовская

  Олег Титов — популярный красавчик, выпускник, футбольная звезда нашего университета. Он, наверное,…

• Просмотров: 1127

  Логово снежного барса

  Лидия Демидова

  Свадьба – это самый счастливый день для любой девушки. Каждая мечтает о пышном белом красивом…

• Просмотров: 1059

  Два билета из декрета (СИ)

  Каролина Шевцова

  Хотите реальную историю попаданки?Слушайте и плачьте. Еще вчера за окном был 2009 год, я была…

• Просмотров: 1037

  Невеста на выходные

  Анастасия Маркова

  Можно ли отказать в просьбе лучшему другу, когда твоя судьба в его руках? Да и нужно всего-то в…

• Просмотров: 948

  Контракт на невинность (СИ)

  Анна Шварц

  — Полмиллиона. Продашь себя на одну ночь — получишь столько. Останешься со мной — получишь больше.…

• Просмотров: 947

  Гувернантка поневоле, или Зелье Судьбы (СИ)

  Алена Ягинская

  Анна попала в другой мир, потому что завистливые коллеги подлили ей странное зелье, а несносные…

• Просмотров: 892

  Посмотри на меня. В плену у чудовища (СИ)

  Кира Райт

  Оказаться в незнакомом лесу наедине с пугающим зверем, едва не сойдя от с ума от ужаса… А потом…

• Просмотров: 871

  Невыносимый

  Александра Салиева

  «Весь распорядок в офисе нашего холдинга перевернулся вместе с приходом нового босса. Сегодня меня…

• Просмотров: 796

  Последняя девственница королевства (СИ)

  Константин Фрес

  Она мечтала о любви, о достойной жизни с любимым мужем. Хотела стать верной женой и подругой. Но…

• Просмотров: 763

  Шаг на встречу (СИ)

  Olga Bar

  Меня силой, выдали за него замуж.Он-власть, он-сила, он деньги, он тот, кто рядом со мной, из…

• Просмотров: 757

  Как влюбить в себя мужа

  Наталия Жигалова

  Основано на реальных событиях.Что делать, если чувства угасли, а на любимого когда-то мужа смотреть…

• Просмотров: 757

  Целительница для князя (СИ)

  Мстислава Черная

  Изменил жених? Проведи ночь с воображаемым мужчиной! Кто же знал, что это не сон. Я оказалась в…

• Просмотров: 710

  Вредное сокровище Чёрного некроманта (СИ)

  Валентина Гордова

  Я — Гвеневра Авейро, безобидный бытовой маг, и именно меня было решено отправить на бой с…

• Просмотров: 701

  Беременна по обмену. Часть 1

  Мамлеева Наталья

  – Я заставлю тебя страдать, если ты еще хоть раз попытаешься избавиться от ребенка. Шаг влево, шаг…

• Просмотров: 700

  Девочка-война (СИ)

  Даша Коэн

  АннотацияОн — Демид Громов и он не знает, что такое слово «нeт». Богатый хам, самоуверенный…

• Просмотров: 698

  Жена криминального авторитета (СИ)

  Анастасия Франц

  — Ты моя жена, Аврора Зверева, и должна беспрекословно слушаться меня во всем, — последние слова…

• Просмотров: 648

  Босс скучает (СИ)

  Татьяна Тэя

  Мой бывший теперь мой новый босс. Кажется, у него на меня свои планы. Чего он хочет? Мести?…

• Просмотров: 633

  Сердце академии магии. Небытие

  Наталья Владимирова

  Кто бы мог подумать, что я способна на всепоглощающее и безграничное чувство любви? Да еще к…

• Просмотров: 624

  Подыграй мне! (СИ)

  Лана Игнатова

  Поступив в самый престижный университет страны, я сразу же влюбилась в главного красавчика, но…

• Просмотров: 607

  Вакансия для ведьмы

  Ольга Шерстобитова

  Нелегко быть ведьмой, работающей в отделе нестандартных заказов! И шеф от моей магии за голову…

• Просмотров: 592

  Используй меня (ЛП)

  Саманта Парма

  Сара — амбициозный адвокат, ей тридцать пять лет, у неё красивый жених, близкие верные друзья, и…



Антон Чехов — Том 29.

Письма 1902-1903 » Страница 83 » Читать Все книги онлайн бесплатно и без регистрации

Читать книгу Антон Чехов — Том 29. Письма 1902-1903, Жанр: Русская классическая проза. Читайте книги онлайн, полностью, бесплатно, без регистрации на ТОП-сайте Vse-Knigi.com

24 августа 1902 г.

Печатается по автографу (ГБЛ). Впервые опубликовано: Письма к Книппер, стр. 232–233.

Год устанавливается по почтовому штемпелю: Ялта. 24 VIII. 1902.

…вот уже 3 или 4 дня, как я не получаю от тебя писем. — 22 августа Чехов получил письмо Книппер от 18 августа.

…и кое-что пописываю. — См. примечания к письму 3826*.

Долга я не получил… — См. примечания к письму 3808*.

Когда переедешь в Москву? — После отъезда Чехова в Ялту Книппер оставалась на даче в Любимовке.

3812. В. Г. КОРОЛЕНКО

25 августа 1902 г.

Печатается по автографу (ПМК). Конверт находится в ГБЛ. На штемпеле: Ялта. 24 VIII. 1902; 24 — по-видимому, ошибка почты, так как письма Чехова к Короленко от 24 августа не было. Впервые опубликовано: Письма, собр. Бочкаревым, стр. 40–41.

Вот что я написал в Академию… — Письмо свое Чехов первоначально адресовал президенту Академии наук великому князю К. К. Романову. Автограф этого письма находится в ГБЛ. Однако послал Чехов письмо на имя А. Н. Веселовского, председателя II отделения Академии наук (письмо 3813). См. также письмо 3816*. Тексты обоих писем, кроме обращения, полностью совпадают.

Приехать было нельзя. — Короленко хотел встретиться с Чеховым, чтобы договориться о совместном отказе от звания почетного академика, и приглашал Чехова приехать в Джанкой, недалеко от Геленджика, где он отдыхал с семьей.

…тяжело заболела… — См. примечания к письму 3789*.

…проедусь в Геленджик… — Эта поездка не состоялась.

…статью в «Историческом вестнике». — В августовском номере журнала за 1902 г. была напечатана статья С. И. Васюкова «Геленджик».

3813. А. Н. ВЕСЕЛОВСКОМУ

25 августа 1902 г.

Печатается по автографу (Архив Горького). Впервые опубликовано: с пропусками — сб. тов-ва «Знание» за 1904 г., СПб., 1905, кн. 3, стр. 18–19; полностью — Новые письма, стр. 123–124.

В декабре прошлого года я получил извещение… — М. Горький был избран в почетные академики 25 февраля 1902 г. В декабре 1901 г. Чехов получил письмо из Академии наук от 30 ноября за подписью А. Н. Веселовского с просьбой сообщить имена кандидатов в почетные академики (ГБЛ).

…в газетах было напечатано… — Впервые это сообщение появилось 10 марта 1902 г. в «Правительственном вестнике».

…что извещение исходит от Академии наук… — 12 марта 1902 г. это извещение было снова напечатано в «Правительственном вестнике», на этот раз с заголовком «От императорской Академии наук».

…а так как я состою почетным академиком… — Чехов был избран почетным академиком в 1900 г. 26 апреля 1900 г. ему было отправлено Отделением русского языка и словесности Академии наук за подписью М. И. Сухомлинова сообщение о высылке диплома на звание почетного академика (ГБЛ).

3814. О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

27 августа 1902 г.

Печатается по автографу (ГБЛ). Впервые опубликовано: Письма к Книппер, стр. 233–234.

Год устанавливается по почтовому штемпелю: Ялта. 27 VIII. 1902.

Ответ на письмо О. Л. Книппер от 22 августа 1902 г. (Переписка с Книппер, т. 2, стр. 453–456).

…получил от тебя письмо. — От 22 августа.

…изредка пописываю. — См. примечания к письму 3826*.

Пьесу писать в этом году не буду… — Речь идет о замысле пьесы «Вишневый сад».

…водевиль в одном акте. — В сентябре 1902 г. Чехов переработал свой старый водевиль «О вреде табака».

Письма твоего Маша не давала мне… — См. примечания к письму 3801*. 22 августа Книппер писала Чехову: «Если бы Маша действительно любила меня по-прежнему и относилась бы сердечно, она бы никогда не показала тебе моего письма, и чутьем бы отгадала, в каком настроении я его писала. Теперь урок мне. Буду писать только официальные письма, кот<орые> могут читать все и из которых ничего нельзя понять».

Письмо ужасно грубое… — См. примечания к письму 3801*.

Я же клялся тебе в письме честным словом… — См. письмо 3801*.

Егор — Е. Говердовский.

…до начала декабря я в Москве… — См. примечания к письму 3795*.

…потом уезжаю в Nervi… — См. примечания к письму 3807*.

Писал ли я тебе насчет «Чайки»? — См. письмо 3803* и примечания* к нему.

…слезное письмо… — Письмо Чехова к П. П. Гнедичу от 19 августа 1902 г.

Сегодня получил ответ… — Письмо Гнедича от 24 августа 1902 г. (ГБЛ). См. примечания к письму 3803*.

Значит, опять будет брань. — Чехов имеет в виду отрицательные отзывы в прессе о первой постановке «Чайки» в Александринском театре в 1896 г. См. об этом в т. 13 Сочинений, стр. 370–374.

3815. О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

28 августа 1902 г.

Печатается по автографу (ГБЛ). Впервые опубликовано: Письма к Книппер, стр. 235.

Напиши, получила ли вещи… — См. примечания к письму 3823*.

3816. В. Г. КОРОЛЕНКО

28 августа 1902 г.

Печатается по автографу (ПМК). Впервые опубликовано: Письма, собр. Бочкаревым, стр. 41.

…заявление к К<онстантину> К<онстантиновичу>… — См. письмо 3812* и примечания* к нему.

…и письмо к Вам… — От 25 августа 1902 г.

Я быстро переписал заявление… — См. письмо 3812* и примечания* к нему.

…в тот же день послал его… — См. письмо 3813*.

…на другой день. — 26 августа.

3817. О. Р. ВАСИЛЬЕВОЙ

29 августа 1902 г.

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Впервые опубликовано: Чехов, Лит. архив, стр. 65–66, с датой: 1901 г. Дата исправлена в ПССП, т. XIX, стр. 328.

Датируется по содержанию (намерение Чехова поехать в Nervi упоминается во многих его письмах лета — осени 1902 г. ) и по письму О. Р. Васильевой от 26 августа 1902 г., на которое Чехов отвечает (ГБЛ).

…спасибо Вам за письмо. — От 26 августа 1902 г.

Я буду в Москве в сентябре… — См. примечания к письму 3795*.

…если Вы не уедете за границу… — Васильева собиралась ехать в Женеву.

…Вашим девочкам… — Воспитанницам Васильевой — Марусе и Тане.

Вы пишете, что любите одну больше… — 26 августа Васильева писала: «Моя Маська сейчас больна, жар; она такая хорошая, и другая начинает мне нравиться, но уж Маська — удивительно хороша».

…я буду в Италии, в Nervi — См. примечания к письму 3807*.

3818. О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

29 августа 1902 г.

Печатается по автографу (ГБЛ). Впервые опубликовано: Письма к Книппер, стр. 235–237.

Год устанавливается по почтовым штемпелям: Ялта. 29 VIII. 1902; Москва. 1 IX. 1902.

Ответ на письмо О. Л. Книппер от 23 августа 1902 г. Книппер ответила 6 сентября (Переписка с Книппер, т. 2, стр. 457–459, 488–490).

..в своем последнем письме. — От 23 августа 1902 г.

Дорогу перенес я очень хорошо… — Чехов приехал в Ялту из Москвы 16 августа.

Гуниади — минеральная вода. См. т. 17 Сочинений, стр. 86, 312.

…у него и в Благотв<орительном> обществе ~ было обмануто доносчиками. — См. письма 3789* и 3802*.

Сегодня получил от Немировича письмо… — От 25 августа 1902 г. (Ежегодник МХТ, 1944, стр. 146–147).

…получил пьесу от Найденова. — Имеется в виду пьеса «Жильцы». См. примечания к письму 3807*.

108 лет назад А.П. Чехов написал последнее письмо жене

Шутя, Антон Павлович как-то заметил, что он пробовал себя в различных литературных жанрах, не писал только стихов, романов и доносов. Зато (добавим мы от себя), Чехов писал письма. Его переписку с многочисленными корреспондентами можно по праву считать (перефразируя известное выражение) – энциклопедией русской жизни, точнее – одним из ее самых весомых томов. В этом томе важнейшее место принадлежит письмам Чехова к жене – Ольге Леонардовне Книппер-Чеховой (1868-1959) – более 400 писем, написанных за последние пять лет жизни писателя, с 1899-го по 1904-й год. Для историков театра они представляют, помимо всего прочего, и чисто профессиональный интерес: в это время происходило рождение МХАТа, на его сцене ставились пьесы Чехова, в каждой из которых Ольга Леонардовна играла главную роль.

108 лет назад, 22 апреля (5 мая) 1904-го года, А.П. Чехов написал последнее письмо жене.

Шутя, Антон Павлович как-то заметил, что он пробовал себя в различных литературных жанрах, не писал только стихов, романов и доносов. Зато (добавим мы от себя), Чехов писал письма. Его переписку с многочисленными корреспондентами можно по праву считать (перефразируя известное выражение) – энциклопедией русской жизни, точнее – одним из ее самых весомых томов. В этом томе важнейшее место принадлежит письмам Чехова к жене – Ольге Леонардовне Книппер-Чеховой (1868-1959) – более 400 писем, написанных за последние пять лет жизни писателя, с 1899-го по 1904-й год. Для историков театра они представляют, помимо всего прочего, и чисто профессиональный интерес: в это время происходило рождение МХАТа, на его сцене ставились пьесы Чехова, в каждой из которых Ольга Леонардовна играла главную роль.

Чехов с Ольгой Книппер, 1901 г.

…Их первые встречи произошли на репетициях спектаклей МХАТа (тогда – МХТ) «Чайка» и «Царь Федор Иоаннович», в сентябре 1898-го года. В пьесе А.К. Толстого Книппер должна была играть роль Ирины. «Ирина, по-моему, великолепна. Голос, благородство, задушевность – так хорошо, что даже в горле чешется… Если бы я остался в Москве, то влюбился бы в эту Ирину» — писал Чехов Суворину 8 октября 1898-го года. С той поры между «Ириной» — Книппер и А.П. Чеховым стали завязываться теплые дружеские отношения… В своем развитии они зашли «чуть дальше» реплики доктора Астрова из «Дяди Вани»: «Женщина может быть другом мужчины лишь в такой последовательности: сначала приятель, потом любовница, а затем уж друг». 25 мая (7 июня) 1901-го года Антон Павлович и Ольга Леонардовна обвенчались…

…О тоне их переписки говорят многочисленные «уменьшительно-ласкательные» обращения Чехова к жене: «собачка», «лошадка», «бабуся», «славная девочка», «замухрыша», «дуся»… И подписи: «старец Антоний», «академик Тото», «твой иеромонах», «Черномордик». В этих письмах также особенно наглядно проявилась способность Чехова сказать о важном, сокровенном – в шутливо-ироничной форме, без каких-то «философических», пространных обобщений, без претензий на решение «общих» вопросов, без поучений. В своем предпоследнем письме (от 20 апреля) Чехов, в ответ на тревожный, с какими-то драматическими предощущениями, вопрос жены, писал:
«Ты спрашиваешь – что такое жизнь? Это все равно, что спросить: что такое морковка? Морковка есть морковка, и больше ничего неизвестно». Между тем, ему оставалось прожить на этой земле всего два месяца и двенадцать дней. И, как врач, он, наверное, это понимал…

Впоследствии О. Л. Книппер-Чехова писала: «Таким я знала его. Чехов, слабеющий физически и крепнущий духовно… Жизнь внутренняя за эти шесть лет прошла до чрезвычайности полно, насыщенно, интересно и сложно…».

Итак, перед нами последнее письмо А.П. Чехова, адресованное жене, О.Л. Книппер-Чеховой.

22 апрель [1904 г. Ялта]

Дуся моя, жена, пишу тебе последнее письмо, а затем, если понадобится, буду посылать телеграммы. Вчера я был нездоров, сегодня тоже, но сегодня мне все-таки легче; не ем ничего, кроме яиц и супа. Идет дождь, погода мерзкая, холодная. Все-таки несмотря на болезнь и на дождь сегодня я ездил к зубному врачу.

В сражении участвовал 22 стр. сибирский полк, а ведь в этом полку дядя Саша! Не выходит он у меня из головы. Пишут, что убито и ранено 9 ротных командиров, а дядя Саша как раз ротный. Ну да Бог милостив, уцелеет Саша, твой милейший дядя (1). Воображаю, как он утомлен, как сердит!

Был вчера у меня Евтихий Карпов, суворинский режиссер, бездарный драматург, обладатель бездонно-грандиозных претензий. Устарели сии фигуры, и мне скучно с ними, скучна до одурения их неискренняя приветливость.

В Москву я приеду утром, скорые поезда уже начали ходить. О, мое одеяло! О, телячьи котлеты! Собачка, собачка, я так соскучился по тебе!

Обнимаю тебя и целую. Веди себя хорошо. А если разлюбила или охладела, то так и скажи, не стесняйся.

Насчет дачи в Царицыне я писал тебе. О письме, полученном мною от Соболевского насчет дачи, была уже речь. Ну, Христос с тобой, радость.

Твой А.

(1). Речь идет о первом крупном сухопутном сражении в русско-японской войне 1904-1905 гг., которое произошло в Маньчжурии 18 апреля 1904-го года.
«Дядя Саша» (капитан А.И. Зальца) в этом сражении участия не принимал, т.к. находился в госпитале.

Ольге Леонардовне было суждено пережить своего мужа на 55 лет. Когда на торжествах по случаю ее 90-летия, в зале МХАТа, который помнил Чехова, великий дуэт Козловский-Лемешев запел арию Ленского «Я люблю Вас, я люблю Вас, Ольга», началась овация. Перефразированное поздравление завершилось словами:

Поздравляем Вас и желаем Вам
Счастливых долгих лет,
На радость нам и всем друзьям,
Кто в час вечерний к Вам спешит сюда,
Где так цветет всегда
Благоухающий Вишневый сад…

Антон Павлович Чехов, хорошо знавший Петра Ильича Чайковского, смог бы в этот момент, наверное, вспомнить свои давние слова: голос, благородство, задушевность… Ему бы понравилось.

…

Письма Чехова: биография, контекст, поэтика

Введение: Письма Чехова: единое произведение, Кэрол Аполлонио и Радислав Лапушин

Часть I: История публикации, рецепция и вопросы текста

Глава 1: Восприятие читателем писем Чехова в начале ХХ века, Лия Бушканец

Глава 2: Некоторые любят погорячее: Письма, подвергнутые цензуре, Владимир Катаев

Глава 3: О редактировании и переводе писем Чехова, Розамунд Бартлетт

Глава 4: Воображаемый Чехов? Еще одна выдумка Бориса Садовского, Игоря Сухих

Часть II: Подходы к основной работе

Глава 5. «Почтовая проза» Чехова, Владимир Лакшин

Глава 6. Письма не о Чехове: О том, как мы читаем письма Чехова, Михаил Финке

Глава 7. Письма Чехова: Медленное чтение, Алевтина Кузичева

Глава 8. Писательская переписка как жанр повествования: аспекты чеховской эпистолярной прозы, Ирина Гитович

Часть III. Жанр

Глава 9. Единство главы 9 Видение: Письма Чехова, Александр Чудаков

Глава 10: «Слышу, как мой Иртыш бьется о гробы»: Экзистенциальное и сказочное в письмах Чехова, Радислав Лапушин

Глава 11: Письма драматурга, Эмма Полоцкая

Часть IV: Из Жизнь к искусству: Чтения

Глава 12: Homo Sachaliensis: Чехов как семьянин, Галина Рылькова

Глава 13: Русские двоичные файлы и вопрос культуры: Настоящий интеллигент Чехова, Светлана Евдокимова

Глава 14. Сожженные письма: реконструкция дружбы Чехова и Левитана, Серж Григорий

Глава 15. Словесные игры и метафоры животных в переписке Чехова с Ольгой Книппер, Джон Дуглас Клейтон

Болтун 16: Увядший Дерево, Зиновий Паперный

Глава 17: Антон Чехов и Д. Х. Лоуренс: Искусство письма и дискурс о смертности, Кэтрин Тирнан О’Коннор

Часть V: Мое любимое письмо Чехова

Глава 18: Предисловие: Бюллетень Чехова, Дина Рубина

Глава 19: Первый тезис Чехова ( Александру Чехову, из Москвы, 17/18 апреля 1883 г.), Майклу Финке

Глава 20: Письма, сновидения и их окружение (Дмитрию Григоровичу, из Москвы, 12 февраля 1887 г.), Мэтью Мангольду

Глава 21: Письмо Чехова Лермонтов (Михаилу Чехову, с корабля «Дир», 28 июля 1888 г.), Кэтрин Тирнан О’Коннор

Глава 22: Любимое письмо Чехова: Миссия невыполнима (Письма 1888–1889 гг.), Робин Фейер Миллер

Глава 23 : «Святая святых» Чехова: Поэтика телесности (Александру Плещееву, из Москвы, 4 октября 1888 г.), Светлане Евдокимовой

Глава 24: Крылатые вещи (Алексею Суворину, из Москвы, 17 октября 1889 г.), Элизабет Гебаль

Глава 25. Фрагмент из совокупности: Синай и Сахалин в письмах Чехова к Суворину

(Алексею Суворину, 9 марта 1890 г. ; 9 декабря 1890 г .; 17 декабря 1890 г.), Роберт Луи Джексон

Глава 26: Почему бы не остаться здесь, пока это не скучно? (семье, из Сибири, 23–26 июня 1890 г.), Кэрол Аполлонио

Глава 27: Рецепт держать любовь в страхе (Лике Мизиновой, из Богимово, 20 июня 1891 г.), Серж Грегори

Глава 28: Сочувствие к Дьявол (Алексею Суворину из Мелихово, 8 апреля 1892 г.), Кэти Попкин

Глава 29: Доктор Чехов договаривается с Толстым (Алексею Суворину, из Мелихово, 1 августа 1892 г.), Кэрил Эмерсон

Глава 30: В Больница (Римме Ващук, из Москвы, 27 марта 1897 г.), Розамунд Бартлетт

Глава 31: Сила памяти (Федору Батюшкову, из Ниццы, 15 декабря 1897 г.), Елене Гороховой

Глава 32: Я не верю в Наша интеллигенция (Ивану Орлову, из Ялты, 22 февраля 1899 г.), Андрею Степанову

Глава 33: Прости, забудь и напиши (Ивану Леонтьеву (Щеглову), из Ялты, 2 февраля 1900 г.), Шарон М.Карнике

Глава 34: Вместо заключения (Григорию Россолимо и Марии Чеховой, из Баденвейлера, 28 июня 1904 г. ), Радислав Лапушин

Чтение Чехова — «Письмо». Короткие рассказы, один за другим. | by Prenez

Рассказы, один за другим.

Еще одна история про священников. Интересная вещь о епископе, написанная в 1902 году, когда Чехов умирал. Он писал о том, каково это — умирать, глядя на него обнаженным, как Рембрандт смотрел на себя с безжалостным видением в своих автопортретах.

В этой истории мы начинаем со священника отца Орлова, которого мучают с другим священником, стариком лет шестидесяти пяти, отцом Анастасием, который не уходит после трехчасового визита и немного пьян. . На самом деле Анастаси не хочет оставаться, но, похоже, не может уйти, и все время намекает, что хотел бы еще рюмку водки.

Орлов устал и больше всего на свете хочет, чтобы вредитель Анастасия ушел.

Анастаси обвиняли в том, что он брал деньги из церкви, продавал таинства и так далее.Он пришел к Орлову за помощью, но Орлов не склонен ему помогать.

Орлов не верит, что Анастази может измениться или хочет измениться, так зачем ему помогать? Он думает, что лучшее, что мог бы сделать Анастасий, это умереть и уйти из мира — здесь его уже не спасти.

Стук в дверь и приход дьякона церкви.

Дьякон тут же кидается — его сын Петр позорище. Не жить христианской жизнью. Танцевать, петь, пить всю ночь напролет и жить с незамужней женщиной.

Я пытался с ним поговорить, но когда я говорю ему, что он должен вести себя определенным образом, он просто спрашивает, почему? Он не слушает ничего, что я говорю.

Реакция Орлова: ты ужасный отец, это ты во всем виноват. Дьякон говорит, что я пытаюсь его учить. Орлов говорит, что это было, когда он был ребенком, а не сейчас, когда он студент. Вы ничему не можете научить студентов.

Анасаций слушает и смеется, отождествляя себя с ошибкой Петра, с облегчением узнав, что он не одинок в своем грехе.

Дьякон хочет спасти своего сына — оказывается, потому что боится ответить перед Богом за то, каким получился мальчик.Чисто корыстные причины.

Когда Орлов говорит, напиши ему письмо, дьякон отвечает — не могли бы вы мне продиктовать, вы умнее меня и ваши слова будут лучше.

Орлов сопротивляется, но потом вздыхает и соглашается. Он диктует письмо, в котором говорит молодому человеку, что он грешник и так далее, ты не ведешь себя как христианин, тебе пора перестать вести себя как дурак и жить как дурак, иначе ты встретишься с огнем ада и так далее.

Анастази слушает все это и просто продолжает смеяться над этим.

Когда они закончили, дьякон сказал: о, это лучшее письмо, которое когда-либо писали! Это перевернет моего сына.

Орлов, ну хорошо, а теперь вон, а? Мне нужно поспать.

&&&

Анастасий и дьякон уходят, дьякон доволен, Орлов такой умный, такой образованный. И написал это невероятное письмо —

Смотри, дьякон, говорит Анастасия, не отправляй это письмо. Вы должны простить своего сына и просто позволить ему быть.

Как я могу это сделать, когда я должен встретиться с Богом? — говорит диакон.

Бог будет добр к тебе, если ты будешь добр к своему сыну, если ты простишь его. НЕ ОТПРАВЛЯЙТЕ ПИСЬМО.

Эта гадюка, эта женщина схватила его —

Что, говорит Анастаси, если это он схватил ее?

& & &

Они возвращаются в дом дьякона — Анастасия говорит, смотри, мир его много накажет. Это не то, что нужно от тебя, его отец. Ему нужно ваше прощение.

Сказав это, Анастази видит свое состояние в мире, сломленного грешника, и понимает, как сильно он хочет прощения других людей.Он говорит о собственной потребности в прощении.

Дьякон слушает, и вдруг все, что он может думать о своем сыне, это все время, которое они провели вместе, тепло их дома, прошлые годы, когда сын приезжал навестить его. Он любит своего сына.

Не отправляй письмо, говорит ему Анастази.

Но дьякон считает, что должен послать. Он вытаскивает конверт, но, прежде чем заполнить его, добавляет к письму свое приложение, включая забавные сплетни о людях, которых он и его сын знают вместе.Он кладет письмо в конверт, не подозревая, что полностью разрушил моралистическое послание письма, и он вернулся к человечеству. Он пошлет его, и никакого вреда не будет.

Его сын увидит, что его отец не написал первую часть, и увидит, что он написал вторую, и так их отношения будут сохранены и восстановлены.

Полный список книг Чехова, которые я читал и обсуждал, можно найти внизу страницы, здесь:

«Полная колода» Чехова, с переводчиками в качестве подстановочных знаков

«Повсюду есть холера, везде карантин и террор.

В 1890 году 30-летний Антон Чехов, получивший медицинское образование и прославившийся как писатель, столкнулся с ужасом пандемии холеры, охватившей Европу и Азию. «Нет времени даже думать о литературе, — писал он другу. Он начал служить в 25 местных деревнях, отказываясь от всякого вознаграждения. В письмах он сетовал на «холерное одиночество», но и признавался: «В холере много интересного, если смотреть на нее со стороны.

Святой Антон . Для Горького он был единственным свободным человеком. Для Толстого он был «прекрасен, великолепен». «Добрый доктор» в одноименной пьесе Нила Саймона и образцом для «Доктора Живаго» Чехов стал воплощением смирения, терпения и порядочности. Он пожертвовал библиотеки, построил школы, бесплатно лечил тысячи больных в год; отправился в Сибирь, чтобы выступать за тюремную реформу, при этом весело поддерживая свою семью, включая двух распутных братьев и жестокого отца, который превратил их детство в страдание.Спокойствие было его кредо. «Только хладнокровные люди могут ясно видеть вещи, быть честными и работать», — написал он однажды.

Мы часто пытаемся примирить великое искусство и частное чудовище; трудно оценить, какое особое раздражение вызывала у его биографов сияющая, необъяснимая доброта Чехова. «Чехов привлекает какой-то отвратительной набожностью», — написала Джанет Малкольм в монографии 2003 года. «Вы произносите имя «Чехов», и люди выстраиваются так, как будто в комнату вошел олененок.

Писатель, которого мы смеем сентиментировать, был безжалостным — не карающим, но безжалостным; писатель, который культивировал беспристрастность и мог найти «много интересного в холере», который создал галерею самых отсталых персонажей по эту сторону Ада: бездельников, хвастунов, служанок-убийц, которые душит своих малолетних подопечных, разнообразных разновидностей умирающих и бредовый.

В «Пятидесяти двух историях» Ричард Пивер и Лариса Волохонски представляют новую подборку знаменитых историй на английском языке — «полная колода!» они заявляют в предисловии, что они подобраны так, чтобы «отражать необычайное разнообразие» его работ.Это странное утверждение. Переводчики не упоминают, что это их второй том рассказов Чехова или что в их предыдущей книге были шедевры — «В овраге», «Гусев», «Крыжовник», «Палата № 6» (которые, как утверждал Ленин, заставили его революционер). Здесь представлены второстепенные шлягеры, ювенилии, шутливые зарисовки и несколько более полно реализованных историй, вроде характерно тошнотворных романсов «Поцелуй» и «О любви».

Чехов часто сотрудничал с литературным журналом «Осколки» — название переводится как «Осколки», что вполне характеризует его работы: отрывистые, пронзительные статьи, некоторые чуть более замысловатые шутки.В «Радости» молодой человек с гордостью показывает своим родителям, что он есть в газете, несмотря на то, что это объявление о публичном пьянстве. «С какой дряни я начал!» Чехов однажды сказал о своих ранних работах, но с самого начала вы можете различить его отличительные черты, шок от его сбивающих с толку последних строк, в которых внезапно раскрываются ставки истории.

Чехов обычно жаловался, что режиссеры лишили его пьес комедии: «Они делают меня либо плаксой, либо просто занудой». Истории, однако, кажутся на удивление непереводимыми.Даже в иногда неестественной интерпретации Пивера и Волохонского они не теряют своей силы и блеска. Они пахнут жизнью. Возможно, это потому, что удовольствие от чтения Чехова не на уровне предложений — язык без прикрас, метафоры простые, крепкие и часто повторяющиеся, несколько сюжетов даже заимствованы (Чехов так откровенно скопировал у Мопассана, что боялся, что редакторы поймут). . Именно настороженность, отсутствие изобретательности и экономичность его художественной литературы до сих пор кажутся такими шокирующими, такими современными; импульс, который он создает, который ведет его персонажей к точке, где их защита ломается, а готовый язык иссякает, и они остаются пугающе незащищенными.

Проблемы с новым переводом не критичны. Это маленькие рыбьи кости во рту, они мешают и раздражают. Пивер и Волохонский прилагают странные усилия, чтобы избежать идиоматического языка, придавая прозе неловкую формальность. Чтобы углубиться в одну историю, возьмите «Про любовь», в которой играет Алехин, классический чеховский хвастун, фантазирующий о жене друга. В ранней сцене пара играет фортепианный дуэт, что Пивер и Волохонский переводят как «игра в четыре руки». «Работа здесь кипела бешено», — пишут в другом месте, еще одна странная фраза.Сравните это с более очевидным решением в предпочитаемом мною переводе Авраама Ярмолинского: «Работа гудела». Певеар и Волохонский: «У одиноких людей всегда есть что-то в душе, о чем им не терпится рассказать»; Ярмолинский: «У людей, ведущих одинокое существование, всегда есть что-то на уме, о чем они жаждут поговорить». Пивер однажды сказал, что его цель как переводчика — активизировать английский язык. С чем? Я хотел спросить, продираясь сквозь «Пятьдесят два рассказа» — эти жеманства?

Более глубокое разочарование заключается в том, как много утонченной и комической характеристики Чехова утеряно. Мы ощущаем новую дистанцию ​​между такими знакомыми персонажами, как робкий Рябович из «Поцелуя» и манящая, двойственная Ольга Михайловна, обреченная героиня «Именин». Язык, который когда-то был так тесно связан с сознанием, теперь кажется вымученным и отдаляет нас от истории. Возвращаясь к «О любви», Пивер и Волохонский заставляют Алехина представиться словами: «По воспитанию я бездельник, по наклонностям кабинетный философ», что совсем неверно. Он не обладает таким уровнем самопознания или самоуничижения; вся история держится на его убеждении — так и не подтвержденном должным образом — что жена его друга отвечает взаимностью на его любовь.Вот Ярмолинский: «Мое образование не годилось мне для черновой работы, и по темпераменту я человек книжный». Как легко эта версия демонстрирует его самоуважение. Вполне возможно, что новый перевод более точен — я не знаю, — но ему не хватает богатства, деликатности и иронии предыдущих изданий.

Чехову было около 20 лет, когда у него впервые появились симптомы туберкулеза — постоянный, иногда кровавый кашель. Он отказался обращаться к врачам, но, должно быть, распознал признаки.В его художественной литературе и письмах есть повторяющаяся фигура обаяния: персонаж, который чувствует свою смерть, но имеет время для героического последнего задания.

Умер в Германии в 44 года; Сообщается, что в своих последних словах он попросил шампанского. Его тело было отправлено в Москву в рефрижераторном вагоне с надписью «Для устриц» — деталь, несомненно, ему бы понравилась. Его собственный героический труд составил около 800 рассказов: ульи человеческих волнений, обид и горя, глубокий оптимизм адюльтера, проливных дождей, выкидышей, новых платьев, сенокосов и грибов.

В одну из своих записных книжек он скопировал цитату романиста Альфонса Доде. «Почему твои песни такие короткие?» спросили птицу. — Это потому, что тебе не хватает воздуха? «У меня очень много песен, — ответила птица, — я хотела бы спеть их все».

Любовные письма Антона Чехова и Ольги Книппер

Мне потребовался год или около того, чтобы прочитать любовные письма, которыми обменялись Антон Чехов и Ольга Книппер, его возлюбленная, жена и вдова. Эти письма явно не предназначены для публикации, в отличие от многих других «частных» писем, и большую часть времени они кажутся тривиальными, содержащими лишь отчеты о погоде и выражения любви и раздражения; но они дают косвенный взгляд на один из великих театральных любовных романов.

Чехову было 38 лет, когда он пришел полюбоваться и завязать отношения с 30-летней Ниппер. Она была актрисой, и он видел, как она играла в нескольких пьесах, и думал, что ее недооценивают. Впоследствии он написал для нее партии Маши в «Три сестры» и Раневской в ​​ «Вишневый сад» . Иногда она была Машей в своей жизни и письмах, и она была Машей для русских ее поколения. В возрасте 80 лет, почти через 50 лет после смерти Чехова, она не могла удержаться, находясь в зале, и произнесла перед актрисой на сцене несколько замечательных строк Маши.

Их письма связаны с тем, что они в основном были в разлуке в течение пяти лет их отношений до того, как Чехов умер от туберкулеза в 1904 году. Она в основном каждую ночь выступала в Москве; он был в Ялте, в своей «горячей Сибири», по назначению врача. Их письма достигают страстного крещендо, когда они приближаются к тому, чтобы быть вместе, а затем замолкают, когда они вместе.

Письма Чехова в основном легкие, легкомысленные и дразнящие. Он называет ее собачкой, бабуином, бабушкой, сверчком, кашалотом и немкой (ее родители были немцами, ставшими российскими гражданами).Почти в каждом письме есть упоминание о погоде. Он жалуется на трудности письма, но уклоняется от всего серьезного и эмоционального. Ее письма гораздо более интенсивны, в них описывается, как она может мгновенно переходить от ликования к отчаянию. Она жаждет его увидеть. Он круче, но это, я думаю, его природная сдержанность и застенчивость, а не отсутствие любви к Книппер.

Редактор и переводчик писем Джен Бенедетти объясняет, как Чехов фактически жил в ménage a trois.Большую часть времени он был с сестрой Машей, которая постоянно о нем заботилась. Бенедетти утверждает, что Книппер была скорее любовницей, чем женой: они с Чеховым встречались редко, и их время вместе было насыщенным и страстным; но Маша каждый день была рядом с братом. В какой-то момент Маша, которая явно обижалась на Книппера, и это чувство было взаимным, написала Книппер письмо, в котором просила ее отступить. Как видно из ее писем, Книппер была в ярости и расстроена; но Чехов избегал дискомфорта, вплоть до лжи.

Чехов и Книппер много пишут о театре, и письма представляют наибольший интерес для любителей театра, особенно тех, кто близко знаком с чеховскими пьесами. Это был мой друг-актер, который убеждал меня прочитать письма. Чехов мало рассказывает о своем творчестве, за исключением того, что это сложно, но он все же спрашивает Книппер о реакции на его пьесы и новости о ее выступлениях. Он видел несколько постановок собственных пьес. Она описывает ему реакцию на его пьесы, но не лишена полной честности.Она описывает свою театральную жизнь, по большей части со Станиславским, включая ее волнение и истощение. Она чувствовала постоянную вину за то, что поставила театр перед свадьбой, но я думаю, что он был доволен такой договоренностью.

Во многих письмах описываются разочарования, вызванные попытками общаться с помощью писем на таком большом расстоянии в начале 20-го века. Письма доходили до места назначения несколько дней и не всегда доходили по порядку. Буквы пересеклись, и я вспомнил, как звонил домой из Новой Зеландии в 1978 году и изо всех сил пытался приспособиться к длинным промежуткам между словами.Как по-другому теперь с текстовыми сообщениями, WhatsApp и даже старомодной электронной почтой.

Книппер была с Чеховым в Германии, когда он умер, и описывает его смерть в своих мемуарах. Он становился все более задыхающимся, и доктор, которого вызвали, вколол ему камфару и приказал шампанское. (О, чтобы вернуть те дни.) «Антон взял полный бокал, осмотрел его, улыбнулся мне и сказал: «Давно я не пил шампанского». время подбежать к нему и перегнуться через кровать, и окликнуть его, а он перестал дышать и мирно спит, как ребенок…»

После смерти Чехова Книппер два месяца продолжал писать ему письма. «Наконец-то я могу писать тебе, Антон, милый мой, милый мой, такой близкий и в то же время такой далекий… Когда я пишу тебе, я чувствую, что ты жив, где-то там, ждешь письма. Дорогая моя, милая моя любовь, позволь мне сказать слова нежности, позволь мне погладить твои мягкие шелковистые волосы и взглянуть в твои милые, сияющие, любящие глаза».

Нравится:

Нравится Загрузка…

Родственные

Чтение Чехова – «Степь»

Возможно, вы задавались вопросом (а может быть, и нет), почему в этом месяце я не писал о чтении рассказов Чехова.Я читал. Действительно. Вот изображение книги: А. П. Чехов: Рассказы и сказки.

Название плохо переводится: если поискать слова «повесть» и «рассказ» у Смирницкого, то они оба означают «рассказы» И «сказки». Разница заключается в степени или, возможно, в коннотации. «Повести» происходит от глагола «повестовать», что означает «рассказывать о», а корень слова «рассказ» — «сказ» — является корнем слова для речи. Глагол «рассказать» означает рассказать или пересказать.Носители русского языка и русскоязычные студенты, которым удалось не заснуть на уроке критической теории, вероятно, имеют разные ожидания от чтения «повести» и от чтения «рассказа». Мое смутное ощущение состоит в том, что повесть — это более длинное повествование; а рассказ короче, возможно, более анекдотичен, почти наверняка менее формален.

Я выбрал «Степь» для своего первого знакомства с русской литературой, потому что (а) это был первый рассказ в книге; (б) я нашел несколько упоминаний о ней в сборниках писем Чехова и очерках Набокова о русской литературе; в) я не читал его раньше; и (d) все читали «Женщину с маленькой собачкой», включая меня, так что интересного в том, чтобы начать с этого? Да, и, пожалуй, самое главное: подзаголовок «Степи» — «История одного путешествия».«Я тоже в пути. Подзаголовок показался подходящим.

Не сразу было понятно, что «Степь» — это точно повесть, а не рассказ. Черт возьми, это восемьдесят страниц. Назовите меня упрямым: к тому моменту, когда я понял, что это не ваш типичный рассказ, я прочитал целую страницу, и в тот момент я не собирался просто бросить его и начать другой.

Когда я начал читать русские рассказы в колледже, мне приходилось искать сорок или пятьдесят слов на странице.Хотя мне стало намного лучше. Десять лет назад я жил в России. В течение трех лет я говорил по-русски ежедневно, иногда часами. Я даже мог думать о простых вещах на русском, не переводя их сначала на английский. Например, наша домработница/няня говорила: «Сынок приклеевался к стене», и у меня сразу возникала мысленная картина моего малыша, приклеивающегося к стене.

Первая страница «Степи» со словарными аннотациями

Вот фотография моей первой страницы «Степи» — думаю, я отложила большую часть своего словарного запаса на полку! На первой полной странице рассказа мне пришлось искать тридцать одно слово.К десятой странице я сократил количество слов до двенадцати, и с тех пор это был довольно стабильный средний показатель.

Зачем это делать? Зачем себя мучить?

Во-первых, я делаю это, потому что это заставляет меня читать все как минимум три раза. В первый раз я читаю, чтобы узнать, каких слов я не знаю, чтобы выделить их. Если повезет, я получу общее представление о том, что происходит во время этого чтения. Второй раз — для поиска выделенного словарного запаса. Прямо сейчас это происходит со скоростью около четырех страниц в час, даже если на странице выделено всего 10–15 слов.Третье чтение для смысла и удовольствия.

Вторая причина, по которой я читаю Чехова по-русски, это то, что это тормозит меня. Я должен думать обо всех этих словах, обо всех этих предложениях по отдельности. Я замечаю больше. Я вижу, как Чехов рисует персонажей. Я могу оценить его изображение отца Христофора: добродушие семидесятилетнего, его бессвязные монологи о ценности образования, использование им «церковных слов» (длинных слов, заимствованных из греческого и старославянского; мне обычно приходится их искать!) , его интерес к периферии путешествия. Я могу посмеиваться над его фольгой, купцом Кузьмичовым: человеком, который почти ни о чем не думает, кроме дела, которому не нужно учиться, потому что он мог бы «на всю жизнь создать своего племянника» всего за год ученичества, который нетерпелив и резок с кучер, одержимо ищущий загадочного дельца Варламова. И мне очень нравится перспектива главного героя, молодого племянника Кузьмичева Егорушки, который невольно сопровождает дядю в поездке в школу в далекий город, чтобы получить образование и пообщаться с приличным обществом.

Иван Константинович Айвазовский, «Ветряные мельницы в украинской степи на закате» (1862)

Подобно Егорушке, когда я читаю первую часть рассказа, я чувствую скуку возной езды по нескончаемой степи и лютый зной (я знаю, что лютый, потому что мне приходилось обращать внимание на многочисленные слова, которые Чехов использует для его описания). А поскольку я читаю так медленно, то не могу пропустить ветряную мельницу в этом разделе. Должно быть, это крупная ветряная мельница. В течение нескольких часов кажется, что он никогда не становится больше, даже несмотря на то, что тележка с грохотом неуклонно приближается к нему. Затем он скользит влево, словно не позволяя тележке подойти слишком близко. Всегда кажется, что это маленький человечек, машущий руками вдалеке; потом, когда телега находится на ближайшем подъезде и Егорушка ясно видит руки, он замечает, что одна новая и блестящая, а другая залатанная и тусклая. Мое подозрение, что ветряк важен, оправдывается: в последней строке первого раздела Егорушка думает, что ветряк должен быть каким-то колдуном.«Степь» отчасти о перспективе, о магии перемен, о том, как путешествие может изменить нашу перспективу и изменить нас. Чтение хорошей истории тоже может сделать это.

Так что теперь я погружаюсь в волшебство русской степи. Я готов остаться с Егорушкой на восемьдесят страниц и на путешествие в тысячу миль по степи — что, с моей скоростью чтения, все равно что ехать с востока на запад через Техас. По крайней мере, теперь я готов думать, что это путешествие будет намного интереснее.

Со скоростью четыре страницы в час я могу работать над «Степью» весь май. Это нормально. В степи хорошо, пока я с Чеховым и его Егорушкой.

Нравится:

Нравится Загрузка…

Родственные

О читателяхquest

Я отставной морской офицер и писатель. Я живу с мужем, двумя сыновьями и несколькими домашними животными в доме в лесу.

Люди, проходящие грубо

14.   Чехов и погребенная жизнь Кэтрин Мэнсфилд

Рэйчел Полонски

‘Чехов умер; поэтому мы можем теперь свободно говорить о нем…»

Лев Шестов1

Критик Джон Миддлтон Мерри отметил первую годовщину смерти своей жены Кэтрин Мэнсфилд заведомо плохим стихотворением, которое он опубликовал в своем собственном журнале Adelphi в январе 1924 года. «Разве она не ребенок?», элегия спросил: «Дитя других миров, совершенная вещь/ Соизволила оправдать воображение этого мира?» Характеристика Антона Чехова. В рецензии на перевод Констанс Гарнетт «Письма Чехова», опубликованный в Athenaeum менее четырех лет назад, в котором он назвал его «героем нашего времени», Мюрри приветствовал публикацию своих «Писем» как «возможность изучить некоторые из главных составляющих его совершенного искусства». Для Марри главными составляющими искусства являются нравственное и духовное совершенство художника:

Мы не рассматриваем [Чехова] под видом художника. Мы неизбежно восхищаемся его характером как человека, который своими усилиями […] работал над бесконечно сложным материалом современного разума и души и сделал его в себе определенной, положительной и милейшей вещью… Как-то он достиг […] тайны чистоты сердца, и в том, хотя мы и не смеем анализировать ее дальше, кроется секрет его писательского величия […], измеряемого нормами христианской морали, Чехов был всецело святым.3

В отличие от Мюрри, русский критик-эмигрант Д. С. Мирский не трепетал перед священными тайнами чеховского величия. «Английские поклонники Чехова думают, что в Чехове все совершенно, — жалуется он, — найти в нем пятна покажется им кощунством» 4. Мирский осмелился формально проанализировать искусство Чехова. «Его метод построения рассказа сродни методу, применяемому в музыке, — пишет он, — линии, по которым он их строит, представляют собой очень сложные кривые, но рассчитанные с величайшей точностью».5 С лаконичным уважением Мирский добавляет, что «если у Чехова и был подлинный наследник секретов его искусства, так это в Англии, где Кэтрин Мэнсфилд сделала то, чего не делал ни один русский, — научилась у Чехова, не подражая ему»6.

Когда Мирский писал это, Марри собирался опубликовать свое двухтомное издание « Письма » Мэнсфилда7, подражая примеру брата Чехова, Михаила Чехова, опубликовавшего около 2000 своих писем в шеститомном издании между 1912 и 1916 годами. , создавая новую модель литературной «жизни и письма».8 Чехов прибыл в Англию — благодаря переводам Констанс Гарнетт и других — одновременно как великий писатель с биографией, «усовершенствованной» ранней смертью, и как драматург и автор рассказов.

Публикация Марри «Письма Мэнсфилд» была важной частью его попытки создать составной образ литературного совершенства из ее жизни и творчества. Это вызвало такое отвращение у близкого друга Мэнсфилда, переводчика-эмигранта С. С. Котелянского, что он разорвал отношения с Марри, сетуя на то, что он «опустил все шутки», чтобы превратить Мэнсфилда в «английского Чехова».9 Однако Марри упустил не только шутки Мэнсфилд, когда редактировал письма, оставленные ею в его доверительное управление для публикации, превратив ее в свой (самый продаваемый) агиографический образ английского Чехова.10 В последние 5 лет ее жизни , в диалоге с Чеховым, который проходит через ее письма и записные книжки, от которых Мерри оставил мало следов, Мэнсфилд работал над (а не работал из ) своими мыслями о призвании писателя, литературной форме, болезни, жизни, смерти и времени. . Мюрри вырезала из своих писем все упоминания о Чехове, кроме нескольких, почти полностью стерев из записей работу, которую она проделала над дословным переводом Котелянским писем Чехова для публикации в Атенеуме , который редактировал сам Мюрри. Мерри также устранил все следы дискомфорта Мэнсфилда в связи с его ролью влиятельного критика в создании английского культа Чехова.

В сноске в предисловии к своему изданию Мэнсфилда Journal 1927 года, в котором напористость, по-видимому, находится в обратной зависимости от убедительности, Мюрри протестовал против того, что Чехов не имел никакого влияния на ее образное письмо:

Есть некоторое сходство между рассказами Кэтрин Мэнсфилд и Антона Чехова.Но это сходство часто преувеличивается критиками, которые, похоже, считают, что Кэтрин Мэнсфилд научилась своему искусству у Чехова. Это на редкость поверхностный взгляд на родство темпераментов. На самом деле техника Кэтрин Мэнсфилд сильно отличается от техники Чехова. Она восхищалась произведениями Чехова и понимала их так, как мало кто из английских писателей; у нее была (как показывает ее журнал ) глубокая личная привязанность к человеку, которого она, конечно же, никогда не знала. Но ее метод был вполне ее собственный, и ее развитие было бы точно таким же, если бы Чехова никогда не существовало. 11

Представляя свое двухтомное издание «Письма Мэнсфилда», Мюрри выразил надежду, что «вместе с ее журналом » они «составят интимную и полную автобиографию за последние десять лет ее жизни». «Единственная забота Мэнсфилд заключалась в том, чтобы оставить после себя небольшое наследие правды», — объяснил он: «Поскольку я считаю, что в этих письмах содержится немалая часть ее «правды», я попытался сделать запись как можно более полной. 12 В «литературном исследовании» Мэнсфилда Марри пишет о ней как о собственности.По его словам, он решил, что после ее смерти Мэнсфилд «больше не принадлежит мне, а принадлежит миру». «Мне казалось чрезвычайно важным, чтобы мир узнал, какой женщиной — или девушкой (ибо она была ненамного больше, когда умерла) — была Кэтрин Мэнсфилд»13. Мэнсфилду было 34 года, когда она умерла: не в все «девушка», как она сама настаивала. Кто-то вроде Мюрри, который утверждал, что читал ее письма «много раз», мог бы вспомнить это письмо, которое она написала ему из Парижа в мае 1915 года: «Кто виноват в том, что мы так изолированы, что у нас нет настоящей жизни? — что все, кроме письма и чтения, «ощущается» пустой тратой времени», — спросила она, прежде чем в течение длинного абзаца изложить все, что она видела и ощущала, сидя на скамейке в цветущий сад за Нотр-Дамом: матери, няни (одна китаянка в зеленых штанах), дедушки и «маленькие шатающиеся младенцы с лопатами и ведрами»:

Почему у меня нет настоящего «дома», настоящей жизни – почему у меня нет китайской медсестры в зеленых штанах и двух младенцев, которые бросаются на меня и обхватывают мои колени – Я не девочка – Я женщина. Я хочу вещей. Будут ли они у меня когда-нибудь […]

Отмечая напряжение между «жизнью» и «письмом», которое должно было стать предметом ее более поздних писем и в котором фигура Чехова должна была слиться, Мэнсфилд заканчивает: «О, я хочу жизни — я хочу друзей и людей. и дом. Я хочу отдавать и тратить (помимо сбережений на ЗП, дорогая)». протестовать против того, что она «не девушка», и ее досаду (с примесью нежности «дорогая») по поводу его скупости.15 Это был лишь один из многих пассажей в ее письмах, которые противоречили идеальному образу писателя, который Мерри пытался создать из материалов, оставленных в его доверительном управлении с двусмысленными инструкциями Мэнсфилда. Для Марри формирование ее писем, журналов и рассказов в «единое целое» (следуя модели Китса и, косвенно, Чехова) означало депрофессионализацию Мэнсфилда. «Она никогда не была тем, что мы понимаем под профессиональным писателем», — писал он; «ее искусство не было совершенно отличным от ее жизни»:

Она отличалась своеобразным даром спонтанности’ что «означает [в этом критическом смысле] отсутствие какого бы то ни было разрыва или разделения между Я живущим и Я пишущим. .. в собственном жизненном опыте, то голос искусства молчит.16

Однако строки, которые он вырезал из писем Мэнсфилда, как раз и являются «недоумением»; они фиксируют «застой», ощущение болезненного разрыва и разделения между живым «я» и пишущим «я». Голос не молчит, скорее, его заглушил теперь уже всемогущий редактор. Мюрри изо всех сил старается представить свое письмо как нечто иное, чем «техническое достижение»17:

.

Она не была человеком, который создавал модели объективной красоты; она не была человеком, который «рассказывал истории»; по сути, она была человеком, который откликался через инструмент «более чем обычной органической чувствительности» на свой опыт Жизни.18

Он пишет о «последнем совершенстве ее работы», которое достигается через «безмятежное», «полностью покорное» принятие безнадежности.19

Подобно чеховскому рассказу, встреча Мэнсфилда с Чеховым идет по «очень сложной кривой», собирающей в себе переплетающиеся темы болезни и написания рассказов. Имеющиеся данные свидетельствуют о том, что Мэнсфилд впервые столкнулась с произведениями Чехова через своего польского любовника Флориана Собеновского в немецком курортном городке, куда ее мать поместила ее, постыдно беременную, в 1909 году.20 Как теперь хорошо известно, первый опубликованный рассказ Мэнсфилда «Ребенок-который-устал» был непризнанной версией чеховского рассказа «Поссориться»21. Мэнсфилд по-новому обратился к Чехову после ее В 1918 году ей поставили собственный диагноз чахотки. Он стал мощным воображаемым присутствием в те самые моменты ее болезни, когда творческое письмо казалось уже невозможным. В своей записной книжке она записала:

.

…Хочу тихонько заявить, что физическая боль не просто невыносима – только не невыносима.

Сегодня, в 4.30, оно меня покорило, и я стал, как чеховские студенты, «ходить из угла в угол», потом вверх-вниз, вверх-вниз, и боль терзала меня, как проклятие, и я едва мог дышать… чувствую себя слишком плохо, чтобы писать. Я мог бы диктовать, я думаю, прапс – но писать, нет. Троп Малад.

Она утешала себя мыслями о небе, которым для нее было живое присутствие Чехова:

Надо опять писать… Ах, Чехов! Почему ты мертв! Почему я не могу поговорить с тобой — в большой темной комнате — поздним вечером — где светит зеленый свет от качающихся деревьев снаружи.Я хотел бы написать серию «Небеса»: это был бы один. 22

Она пишет о том, что узнала от Чехова о правильной длине рассказа и о гонке со временем писателя, живущего в страхе неминуемой смерти. смерти она взывает к Чехову почти так же, как православный верующий взывает к любимому святому. Она обращается к нему «дорогой Чехов», приветствует его в своих блокнотах и ​​говорит, что думает о нем каждый день.Она писала Котелянскому с Итальянской Ривьеры в 1920 году:

Мне стыдно, что я сломался в своем последнем письме. В ту ночь я легла спать с пневмонией. Вот почему я был так подавлен. Конечно, я все еще в постели, но это не имеет значения. Все хорошо […] Я постараюсь выздороветь здесь. Если я умру , может быть, там будет маленький частный рай только для чахоточных. В таком случае я увижусь с Чеховым. Он будет ходить по своим садовым дорожкам с фруктовыми деревьями по обеим сторонам и тюльпанами в цвету на грядках.Его собака будет сидеть на дорожке, тяжело дыша и слегка улыбаясь, как это делают собаки, которые много бегают.

Одна только мысль об этом заставляет мое сердце чувствовать, как будто оно растворяет […]24

Присутствие Чехова в ее личных письмах остается ярким до конца. Она мечтала переехать в Ялту25. «Мертвый Чехов», — записала она в своей записной книжке, — был одним из «двух хороших людей», которых она знала. Другого она назвала врачом доктором Сорапуре (сам чахоточным), который, наконец, диагностировал венерическую инфекцию, подорвавшую ее здоровье много лет назад и которой она, по всей вероятности, заразилась от Собеновского, который также познакомил ее с Чеховым.Sorapure был «чист сердцем, как Чехов был чист сердцем», писал Мэнсфилд, и «помогал мне не только переносить боль, но [. ..] предположил, что, возможно, телесное нездоровье необходимо, это восстановительный процесс». «Хорошо умереть трудно!» — отмечала она, говоря себе: «Оставьте Жизнь на этой земле, как Чехов оставил Жизнь […]».26 По рекомендации Котелянского она переехала из Швейцарских Альп в Париж, чтобы лечиться Русский врач Иван Манухин (который, по ее словам, «Чехову очень бы понравился […]»), обещавший «лекарство» от туберкулеза с помощью рентгеновских лучей.Звук русской речи в кабинете Манухина напомнил ей о Чехове. Она фантазировала о другом способе общения с Чеховым в этой жизни, а не в следующей:

…Я начинаю планировать, что буду делать, когда… Неужели это правда? Что мне сделать, чтобы выразить свою благодарность? Я хочу усыновить русского ребенка, назвать его Антоном и воспитать его как своего, с Котом в крестные и мадам Чеховой в крестные. Это моя мечта.27

Через Манухина Мэнсфилд познакомилась в Париже с группой русских писателей-эмигрантов, в том числе с Буниным, Дмитрием Мережковским и Зинаидой Гиппиус (Гиппиус), которые очаровали ее своими рассказами об ужасах большевизма и о которых она весело сатирически отзывалась. «Кажется, русские преследуют меня», — говорила она отцу28. и долготерпеливый попечитель. К октябрю 1922 года стало ясно, что лечение Манухина не помогло. 4 октября она написала Мюрри, что Чехов стал «гораздо ближе к [ней], чем был раньше». или шестьдесят человек («в основном русские», как она писала своим сестрам)31 учеников кавказского гуру Георгия Гурджеева.Последней книгой, которую она попросила Марри прислать ей перед отъездом в Фонтенбло, был перевод Гарнетта «Любовь и другие истории » с рецензией Марри на том для Times Literary Supplement .32 (в течение нескольких лет в качестве редактора Athenaeum , Мюрри взял на себя задачу рецензирования томов Чехова Гарнетта по мере их появления, в то же время посылая Мэнсфилду второсортные художественные произведения для рецензирования в целях столь необходимого дохода.) 33 На следующий день после того, как она повторила свой запрос на его TLS. , она добавляет раздраженную приписку к письму Мюрри:

О том, чтобы быть похожим на Чехова и его письма. Не забывайте, что он умер в 43 года. Что потратил – сколько? – о своей жизни в отчаянной погоне за здоровьем. А если читать «интуитивно», то последние буквы ужасны. Что от него осталось. «Полосы на платьях немецких женщин — безвкусица», а все остальное — убожество. Читать последнее! Все надежды для него закончились. Письма обманчивы, во всяком случае. Это [так в оригинале] правда, что у него были случайные счастливые моменты. Но за последние 8 лет он вообще не знал безопасности . Мы знаем, что он чувствовал, что его рассказы и вполовину не такие, какими могли бы быть.Не нужно большого воображения, чтобы представить его на смертном одре с мыслью: «У меня никогда не было настоящего шанса. Что-то пошло не так […]34

Последние письма Мэнсфилда к Мерри, как правило, скользят между почтительными просьбами о книгах, признаниями в любви, удовлетворением ее духовных желаний и раздраженной полузавуалированной критикой его литературно-критических эссе. Подчеркивая окончательное чувство неудачи и поражения Чехова, она отвергает пустую эстетику Мюрри «моральной и духовной победы»35, ту самую эстетику, которая будет сопровождать ее собственные произведения после ее смерти. Раздражение Мэнсфилд из-за того, что Марри неверно истолковала Чехова, еще более очевидно в версии этого прозрения, которую она записала в свой блокнот накануне:

.

Риск! Рискни чем угодно! Не заботьтесь больше о мнениях других, об этих голосах. Сделай для себя самое трудное на земле. Действуйте для себя. Смотреть правде в глаза.

Правда, Чехова нет. Да, но Чехов умер. И давайте будем честными. Как много мы знаем о Чехове из его писем. Это все? Конечно, нет. Не кажется ли вам, что у него была целая томительная жизнь, о которой почти нет ни слова? Затем прочитайте последние буквы.Он потерял надежду. Если вы десентиментализируете эти последние письма, они ужасны. Чехова больше нет. Болезнь поглотила его. Но, возможно, для здоровых людей это ерунда. Они никогда не ездили по этой дороге. Как они могут видеть, где я? Тем больше причин смело идти вперед в одиночку. Жизнь не проста. Несмотря на все, что мы говорим о тайне Жизни, когда мы приступаем к ней, мы хотим относиться к ней так, как если бы это была детская сказка […]36

Был ли Марри, который был «не болен» и «никогда не ездил по этой дороге», который не умел читать последние письма Чехова «интуитивно», без сентиментальности? Был ли это Марри, который относился к тайне жизни как к детской сказке? На следующий день она написала Мюрри, что ей больше не нужны никакие книги, что они «ей надоели». 37 То, что она обнаружила, находясь так «близко» к Чехову, — это не гармония, а намек на чувство неудачи писателя перед лицом ранней смерти. В конце концов, она не хочет «уходить из этой жизни», как Чехов, который в своем последнем письме довольствовался указанием на дурной вкус немецкого женского платья. Вместо этого она хочет перестать писать и, как она говорит Котелянскому, «пытаться жить — жить по-настоящему»38. В Гурджевском институте она погрузилась в русскую компанию, русские привычки и еду, в русский язык.Едва приехав, она написала Котелянскому, а через несколько дней Мюрри, что «пережила маленькую революцию»39. Непосредственная повседневная жизнь — вот все, что она теперь хочет записать в свой блокнот. На последних страницах она написала список слов, для которых ей нужен русский язык:

.

Мне холодно/ принеси бумагу, чтобы разжечь огонь… Огня больше нет/ потому что огня больше нет… Который час/ поздно/ еще рано/ хорошо!/ Я хотел бы поговорить с тобой по-русски40

В своем последнем письме к Мюрри, написанном за 10 дней до ее смерти (последний день, когда она отправляла письма), она все еще тосковала по какой-либо близости с живым Чеховым: «Надеюсь, ты решишься приехать, дражайший [. ..] ] Надеюсь, жена Чехова будет здесь […]».41

Завуалированное соперничество Мэнсфилд с Марри по поводу Чехова восходит как минимум к началу лета 1919 года, когда она работала над английскими переводами писем Чехова Котелянским. «Я понимаю, как мало у Джека общего со мной», — написала она в своей записной книжке, а затем назвала доктора Сорапьюра «вполне подходящим человеком для того, чтобы иметь его у постели умирающего». «Взгляд Сорапьюр на медицину», казавшийся ей «совершенно правильным», заставил ее задуматься о значении болезней — паразитах и ​​странных вирусах, дизентерии, водобоязни и тризмах, — об искусстве и природе, а также о другом чахоточном докторе, Чехов:

У меня было ощущение – более широкого дыхания – таинственных жизней внутри жизней, и начало существования египетского паразита в водяной улитке подействовало на меня, как великое произведение Искусства.Нет, я не это имел в виду: это заставило меня почувствовать, насколько совершенен мир с его червями, крючками и яйцеклетками. Как невероятно идеально. Есть небо, море, форма лилии и все остальное. Баланс как идеальный. (Салют, Чехов.) У меня не было бы одного без другого […] У меня чахотка. В моем ПЛОХОМ легком все еще много влаги (и боли). Но мне все равно […]43

Мэнсфилд жила в Лондоне с Марри, когда она написала это в июне 1919 года.В августе того же года Мюрри опубликовал рецензию на один из томов Чехова Гарнетта, который включал преукрашенную версию прозрения Мэнсфилда, стирая всю его сложность:

.

[Чехов] подобен человеку, созерцающему совершенное произведение искусства; но работа творения была его работой и заключалась в постепенном приспособлении его видения до тех пор, пока он не смог увидеть крушения человеческих судеб и произвольное причинение боли как процессы не менее неизбежные, естественные и прекрасные, чем цветение растения. .44

В марте 1920 года Мюрри опубликовал свои «Мысли о Чехове», рецензию на издание Гарнетта « Письма », в Атенеуме . Мэнсфилд все еще работала с Котелянским над конкурирующей версией писем Чехова, которую они надеялись опубликовать в виде книги: «Работала в Чехове весь день», — записала она в своей записной книжке 5 января45. Когда обзор Марри был переиздан в его книге Аспекты литературы В конце того же года Мэнсфилд написал ему разгромное письмо из Ментона под заголовком «О вашей книге».После абзаца восторженных похвал: «Я ваш поклонник. Примите мое восхищение […] Я хочу, чтобы вы почувствовали, какой вы замечательный малый для этой книги!» — она начинает свою критику словами «вот оно»46. Мэнсфилд чувствует «слабое дыхание гордости ». в своем эссе о Китсе обнаруживает неискренность в восхвалении Эдварда Томаса, которого он заполнил «под то, что вы хотите, чтобы он был», и что-то подобное в своих «мыслях» о Чехове:

Возьми своего Чехова. Теперь вы делаете Чехова «больше», чем его видят, но НЕ больше, чем он был.Это важное и опасное различие. Критик должен видеть человека таким же великим, как и его возможности, но НЕ большим. Тогда фальшь закрадывается сразу. Вам следует остерегаться этого. Это еще один «аспект» вашей особой опасности со стороны мольбы… 47

Далее она называет замечание в предисловии Мюрри «наивным», «глупым», «высокомерным», говорит, что если бы он вернул ей свое обручальное кольцо из-за письма, она бы все равно отправила его, и заканчивает словами прося у него прощения — «Прости меня, если я причинил тебе боль — пожалуйста, прости меня!» — и говоря ему, что любит его и верит в него. 48 Возможно, Марри не мог простить Мэнсфилд ее взвешенной критики, несмотря на всю подсластительную лесть и признания в любви. Он исключил это письмо из своего двухтомного издания вместе с несколькими другими письмами, полными острых литературных идей и полезных редакционных советов об Атенеуме , написанных в том же месяце, оставив только 2 письма, в основном посвященных погоде, пейзажам и жизни птиц. .

Нельзя указать на намерения, но могла иметь место своего рода тихая месть, когда Мерри замалчивал следы сотрудничества Мэнсфилда с Котелянским в письмах Чехова.Ее обширная переписка о Чехове с Котелянским и другими, включая Оттолин Моррелл, Вирджинию Вулф, Уильяма Герхарди и Сидни Шиффа, состояла из неоднократных упоминаний о тяжелой работе, оплате, сроках и почте — обо всех утомительных обязанностях быть профессиональный писатель», переплетенный с прекрасным пониманием искусства и литературного значения Чехова как для нее как писателя, так и для будущего английской прозы. В апреле 1919 г., после того как первые 4 письма были опубликованы в Атенеуме , она писала Котелянскому:

Я был так же удивлен, как и вы, обнаружив, что мы безымянны.Причина не указана. Я спрошу М [урри] от вашего имени сегодня вечером; Упомяну еще вопрос о чеке <...> Мне ОЧЕНЬ не нравится, что я не просматриваю с тобой письма <...> Я чувствую, что Чехов первый сказал бы, что мы должны просмотреть их вместе»49

.

Все, что Марри оставляет из этого письма, — это выражение желания, чтобы Котелянский зашел и выпил чаю, памятное сравнение ее чахоточного кашля с «большой дикой собакой» и болтовня о погоде и котятах ее кота Чарли.50 Он вообще опускает еще 2 письма, посвященных практическим делам встречи для обсуждения «новых писем» и внесения исправлений, а также благодарственные замечания к письму 1888 года, в котором Чехов порицает идею «солидарности» среди писателей. 51 Точно так же он опускает письмо, в котором Мэнсфилд восхитилась замечанием Чехова о «долге художника», бесценном открытии для Мэнсфилд, которое имело огромную ценность в ее дискуссиях с Вирджинией Вулф о художественной литературе:52

Я не считаю, что все деньги должны быть моими. И Я ХОЧУ, чтобы наше сотрудничество было более тесным. Тем не менее, Я делаю все возможное всегда с этими замечательными буквами и не могу больше. Замечательные они. Последнее — письмо Суверену [так в оригинале] о долге художника перед поставить «вопрос» — не решить его, а поставить так, чтобы полностью удовлетвориться, кажется мне одной из самых ценных вещей, которые я когда-либо читал. Он открывается — он открывает, скорее, новый мир. Да живет Чехов вечно.53

Хотя он опубликовал выдержки из ее писем к Котелянскому в своем двухтомнике, Марри вообще исключил письмо, в котором она сообщала Котелянскому, что работает над переводами «каждый день по нескольку часов» в надежде ускориться. «Миссис Г.» к изданию в виде книги и что, по ее мнению, Чехов несет в себе лекарство от «английского литературного мира».54 Он опускает письмо, в котором она благодарит Котелянского за чек и говорит, что, по ее мнению, «Чехов сказал последнее слово, которое было сказано… и указал нам путь, которым мы должны идти», и восклицает: «Если я сидя на задней скамье AT [Чехов] мой хозяин». 55 Все, что Марри оставляет из письма Котелянскому от августа 1919 г., — это известие о том, что она едет на Итальянскую Ривьеру, где у нее будет « неограниченное время для работы», редактируя все ссылки. на оплату переводов Чехова и на то, что они с Котелянским разделяли надежду на то, что письма скоро выйдут в виде книги.56 Мюрри опускает письма, которые она написала ему в январе 1920 года, которые дают представление о сложных финансовых аспектах их отношений как писателя и редактора:

Посылаю длинное чеховское письмо. Если вы не хотите использовать его, не могли бы вы напечатать его для меня (за мою плату) и отправить напечатанный экземпляр Коту для нашей книги? Я надеюсь завтра прислать еще одну рецензию» […] «Посылаю вам сегодня […] несколько автобиографических заметок о Чехове. Вы заботитесь о них? […] Если вы этого не сделаете, вы бы их напечатали (по мой заряд) и отправили Коту […]57

Единственный существенный след, милостиво сохранившийся в издании Мюрри от ее работы о Чехове, — это абзац острой литературной оценки его рассказа «Степь» — рассказа, которому удается «не иметь ни начала, ни конца» — из письма Котелянскому от 21 Август 1919 г. :

Я перечитал «Степь».Что можно сказать. Это просто одна из 90 283 из 90 284 великих историй мира — что-то вроде «Илиады» или «Одиссеи» — думаю, я выучу это путешествие наизусть. О вещах говорят: они бессмертны. В этой истории чувствуется не то, что она становится бессмертной — так было всегда. У него нет ни начала, ни конца. Т. только коснулся ручкой одной точки (.——.), а затем другой точки – заключал в себе что-то, что было там, так сказать, всегда.58

Мюрри незаметно лишил свою покойную жену признания за работу, которую она проделала с письмами Чехова, и сохранил за собой привилегию писать для публики о Чехове, в то время как он использовал ее понимание как свое собственное.Поступая таким образом, он, возможно, лишил потомство эссе о Чехове, которые могла бы написать Мэнсфилд, и скрыл ее глубокую и серьезную заинтересованность в творчестве и жизни Чехова. В 1926 году он также пошел против ее явного желания и переиздал ее первый сборник рассказов, В немецкой пенсии , подвергнув ее обвинению в плагиате за «Ребенок-который-усталый». 59

Мирский, резко отмахнувшийся от английского культа Чехова, в котором важную роль сыграла критика Марри, и уважительно отметивший Мэнсфилда как писателя, который учился у Чехова, не подражая ему, описал «построение» чеховского рассказа как «серия точек, точно обозначающих линии, различимые им в запутанной паутине сознания»:

Бесконечно малый штрих, поначалу почти не привлекающий внимания читателя, дает намек на направление, в котором пойдет история.Затем она повторяется как лейтмотив, и с каждым повторением истинное уравнение кривой становится все более очевидным, и она заканчивается тем, что уходит в направлении, сильно отличающемся от направления исходной прямой.60

Он хвалил Чехова за умение передать лейтмотив «взаимной изоляции» с «великой силой». Потребовалось бы писательское мастерство Чехова или Мэнсфилда, чтобы описать «запутанную паутину сознания» и «взаимную изоляцию» в кратком литературном браке Мэнсфилда и Мэрри.Конечно, несмотря на все инфантилизирующие умиления в их переписке, это была «не детская сказка». Письмо к Марри, написанное 11 октября 1922 года, за несколько дней до того, как она отвернулась от книг и писательства, описывает ее кривую:

.

Я думаю о саду на Изола-Белла, пушистых пчелах и стенах дома, таких теплых. Но потом я вспоминаю, что мы там на самом деле чувствовали. Пробелы, тишина, боль постоянного непонимания. Были ли мы позитивными, нетерпеливыми, настоящими – живыми? Нет, мы не были.Мы были ничтожеством, пронизанным проблесками того, что могло бы быть. Но не более.61

Когда письма Мэнсфилд были наконец опубликованы без сокращений Мэрри, открылась «истина» важности Чехова для нее, а также «отблески» того, что могло бы быть, если бы ее муж-редактор дал ей возможность писать о Чехове, под видом художника», для читающей публики.

В последнем предложении своего грустного письма к Мэрри об их семейном «ничтожестве» Мэнсфилд «стреляет совсем в другом направлении», написав: «Ты не забудешь Чехова, не так ли? Идентификатор как Лит.Как дела. с вашим обзором, если не было слишком скучно его отправлять».62

Сноски

  1   Лев Шестов, Антон Чехов и другие очерки, пер. С. Котелянский и Дж. М. Мерри (Дублин и Лондон, 1916), с. 7.

  2   Дж. М. Мерри, «Памяти Кэтрин Мэнсфилд», Адельфи, I (1924), стр. 664–5. См. также Джеффри Мейерс, «Мерри Культ Мэнсфилда», Journal of Modern Literature, VII (1979), стр. 15–38.

  3   Дж.М.Murry, Aspects of Literature (Лондон, 1920), стр. 86-7.

 4   Мирский Д.С., История русской литературы от истоков до 1900 г. (1926), изд. Фрэнсис Дж. Уитфилд (Нью-Йорк, 1958), с. 382.

5   Мирский, с. 378.

  6    Там же, с. 383.

 7   Кэтрин Мэнсфилд, Письма Кэтрин Мэнсфилд, изд. Дж. Миддлтон Мерри, 2 тт. (Лондон, 1928 г.). Здесь и далее все орфографические и пунктуационные ошибки в цитатах Мэнсфилда — в оригинале.

 8   См. Чехов А.П. Полное собрание сочинений в тридцати томах (М. , 1974), Письма, I, с. 6.

  9   Цитируется по Beatrice Lady Glenavy, Today We Will Only Gossip (London, 1964), p. 69.

10   В «Культ Мэнсфилда Мерри», с. 29, Джеффри Мейерс отмечает: «Мерри […] хотел иметь и то, и другое: подтвердить духовную близость и величие Кэтрин через связь с Чеховым и, в то же время, отрицать любое прямое влияние, которое могло бы скомпрометировать ее абсолютную оригинальность.В 1924 году он несколько мистически писал: «Хотя Чехов был мертв, казалось, что между его духом и ее душой установилась какая-то существенная связь. Он всегда жил с ней, всегда рядом с ней, чтобы напомнить ей о необходимости той странной чистоты души, которую они разделяли».

11   Мэнсфилд, Journal, изд. Дж. Миддлтон Мерри (Лондон, 1927), стр. xiii-xiv.

12   Мэнсфилд, Letters, изд. Мурри, I, с. VIII.

13   Джон Миддлтон Мерри, Кэтрин Мэнсфилд и другие литературные исследования с нападающим Т.С. Элиот (Лондон, 1959), с. 71-2.

14   Кэтрин Мэнсфилд, Собрание писем Кэтрин Мэнсфилд, изд. Винсент О’Салливан и Маргарет Скотт (Оксфорд, 1984–2008 гг.), I, с. 177.

15   См. Mansfield, Letters, ed. Мурри, I, с. 25.

16   Мерри, Кэтрин Мэнсфилд, с. 73.

17    Там же, с. 81.

18    Там же, с. 73.

19    Там же, стр. 88-93.

20   См. Клэр Томалин, Кэтрин Мэнсфилд: Тайная жизнь (Лондон, 1987), стр.71-4.

21   См. Томалин, стр. 208-11 и 261-72.

22   Кэтрин Мэнсфилд, Записные книжки Кэтрин Мэнсфилд, изд. Маргарет Скотт (Миннеаполис, 2002 г.), II, с. 141.

23    Сборник писем, V (2008), с. 318.

24   Мэнсфилд, Собрание писем, IV (1996), стр. 160–1.

25    Собрание писем, II (1987), с. 354 и III (1992), с. 354.

26   Мэнсфилд, Блокноты, II, с.202.

27    Там же, с. 316.

28   Мэнсфилд, Собрание писем, V, с. 315.

29    Там же, с. 43.

30    Там же, с. 285.

31    Там же, с. 347.

32    Там же, с. 295.

33   См. Собрание писем, III, с. VIII.

34    Сборник писем, В, с. 299.

35   См. Murry, Katherine Mansfield, p.81.

36   Мэнсфилд, Notebooks, II, стр. 286-7.

37   Мэнсфилд, Собрание писем, V, с. 303.

38    Там же, с. 304.

39    Там же, стр. 303-4.

40    Блокноты, II, с. 343.

41    Сборник писем, В, с. 342.

42    Блокноты, II, с. 171.

43    Там же, с. 173.

44   Мерри, Аспекты литературы, стр.78.

45   Мэнсфилд, Блокноты, II, с. 187.

46   Мэнсфилд, Собрание писем, IV, с. 139.

47    Там же, стр. 140-1.

48    Там же, с. 141. Неделей ранее Мэнсфилд написала своей подруге Сидни Шифф «о русских»: «Хотя я ненавижу соглашаться со столькими глупыми голосами, я признаюсь, что Чехов действительно кажется мне чудесным писателем» ( Собрание писем, V). , стр. 131). Возможно, она имела в виду Мюрри как одного из «глупых голосов».

49   Мэнсфилд, Собрание писем, II, с. 309. С 4 апреля по 31 октября 1919 г. в Атенеум было опубликовано тринадцать выпусков писем Чехова, переведенных Котелянским и отредактированных Мэнсфилдом, см. Собрание писем, IV, с. 312.

50   Мэнсфилд, Letters, изд. Мурри, I, с. 225.

51   См. Mansfield, Сборник писем, II, стр. 311–312.

52   См. Анджела Смит, Кэтрин Мэнсфилд и Вирджиния Вулф: Публичный опыт двоих (Оксфорд, 1999), стр.154-5.

53    Там же, с. 324.

54    Там же, с. 341.

55    Там же, с. 345.

56   См. там же, с. 341. Джеральд Л. Конрой, «Наша, возможно, необычная дружба»: отношения между С. С. Котелянским и Кэтрин Мэнсфилд», Modern Fiction Studies, XXIV (1978), с. 363 за письмо Котелянского к Мэнсфилду, которое показывает, как высоко он ценил ее работу: «Мое стремление — увидеть наши письма Чехова в виде книги […] это не сентиментальность, а реальное желание, чтобы книга с обоими нашими именами , должен увидеть свет. Возможно, если хотите, это будет не единственное. Я хочу эту книгу в знак нашей, возможно, необычной дружбы».

57   Мэнсфилд, Собрание писем, III, с. 171.

58    Сборник писем, II, с. 353.

59   См. Meyers, ‘Murry’s Cult’, стр. 24–6, и Tomalin, Katherine Mansfield, , стр. 72, 80 и 261–72.

60   Мирский, История русской литературы, с. 378.

61   Мэнсфилд, Собрание писем, V, с.294.

62    Там же, с. 295.

Все, что вы думаете о Чехове, неверно ‹ Literary Hub

Все, что вы знаете об Антоне Чехове, неверно.

Чехов, угнетенный туберкулёзом, пишет великолепные траурные пьесы об угасающей аристократии накануне большевистской революции, о короле страны, гимном которой является минутный вздох. Картина держится, потому что именно этого мы и хотим от наших русских 19-го века: серьезности, фатализма, меланхолии, умов, терзаемых Большими вопросами.Мы бы не хотели, чтобы сегодня писали так — слишком неиронично, слишком свободно от эмоций, слишком нерелятивистски, слишком наивно полагая, что Большие Вопросы вообще имеют решение. Но мы любим эхо.

Это не тот человек, о котором я думаю, когда думаю о Чехове. Я думаю о фотографии 1890 года, на которой 30-летний мужчина возвращался на пароходе из Азии. Он не гуляка в большом туре — он только что завершил путешествие, которое и сегодня было бы трудным: гуманитарный визит в исправительную колонию на Дальнем Востоке России.Но он и не марксист с нахмуренными бровями, пишущий манифест, пока его поезд мчится обратно в столицу. Нет, он проделал долгий путь домой: Гонконг, Сингапур и Шри-Ланка, о которых он писал покровителю и другу: «Когда у меня будут дети, я не без гордости скажу им: «Эй, , сукины дети, в свое время я имел половую связь с черноглазой индусской девушкой, и знаете где? В кокосовой роще лунной ночью. . . . ’”

Это не тупая аберрация, когда никто не смотрит.Господин Чехов любит своих дам — своих Лидий — столичных; иногда он встречается с Лидией Яворской, а иногда с Лидией Авиловой. [1] И он не городской сноб. На сельской свадьбе, на которой он служил шафером, как он писал своей сестре Марии, он «увидел много богатых девиц на замужество. . . но я был так пьян все это время, что брал бутылки за девчонок и девчонок за бутылки! Один из них . . . била меня веером по руке и говорила: «Ах ты, непослушный человек!» [2]

На фото 1890 года солнце кажется высоко, и Чехов укрывается на скамейке рядом со знакомым.Каждый баюкает мангуста — почему бы и нет. Чехов одет как нечто среднее между крестьянином, восточным гуру и повесой: фетровая шляпа с высоким лбом, рубашка с открытым воротом, свободные белые штаны. Он ухмыляется, как человек, который только что встал с избранной постели, его волосы взлохмачены, а взлохмаченная бородка явно была тайным источником вдохновения Леонардо ди Каприо все эти годы. Он сам воплощение радости и жизненной силы.

Чехов был движим великими страстями — я не могу представить русского великого, у которого было бы больше шкуры на кону.Но так же мало кто мог быть таким же смешным или непристойным среди трезвости, потому что… . . ну потому что такова жизнь. [3] Забудьте, что раньше Чехов зарабатывал на жизнь юмористическими произведениями, Диккенсом наоборот, которому платили, только если он набирал менее 100 строк. (Тогда он платил за свое медицинское образование, «жена», для которой литература была «любовницей». Ненадолго.) Я говорю о «Сирене», облизывающей губы еде в русском рту, которая читается как расширенная версия того гоголевского ликования об украинских варениках в сметане, которые сами собой летят в рот какому-то господину. [4] Я говорю о том кривом, шутливом юморе, который прорывается сквозь листву даже самого мрачного рассказа: «Сотни верст пустынной, однообразной, выжженной степи не могут произвести такого уныния, как один человек, когда он сидит и говорит и никто не знает, когда он уедет», — пишет он в «Рассказе художника», иначе рассказе, вошедшем в этот сборник, о множественных печалях. Возьмите любую «темную» историю и посчитайте восклицательные знаки.

Набоков пришел из библиотеки. Гоголь из кабинета министров.Достоевского и Толстого с облаков, где они писали книги, призванные потопить землю и смести старый порядок, провозгласив утопию христианских страданий и искупления, в случае первого, и нравственную прямоту, деревенскую жизнь и вегетарианство, в случае последний. Чехов пришел из земли. Буквально. Он был единственным великим русским писателем 19-го века, рожденным скорее из крестьян, чем из дворян, поэтому крестьяне в его рассказах — сложные люди, не святые и не грешники, и как бы они ни были иногда вырождены, а не колышки. в великих философиях.

«Хотя и Толстой, и Достоевский считали христианскую веру главным источником нравственной силы для обедневших и невежественных русских крестьян, — писал чеховед Симон Карлинский, — гораздо более тщательно наблюдаемая и действительно переживаемая Чеховым картина крестьянской жизни ничего не показывает. такого рода». Просто прочитайте «В овраге». После похорон беззащитного существа, жестоко убитого из жадности и злости членом большой семьи, похороны, во время которых «гости и священники ели…. . с такой жадностью, что можно было подумать, что они давно не вкушали пищи», послушайте «батюшку, подняв вилку, на которой был соленый гриб», предложите кроткой и страдающей матери существа это великодушное утешение: «Не горюй. . . Ибо таковых есть Царство Небесное». Можно представить, что именно тогда соленый гриб значил для него гораздо больше. Как писал Чехов в письме: «В моих жилах течет крестьянская кровь, и меня не впечатляют крестьянские добродетели.. . Нравственная философия Толстого перестала меня трогать. . . Благоразумие и справедливость говорят мне, что в электричестве и паре больше любви к человечеству, чем в целомудрии и воздержании от мяса».

«Чехов пришел из земли. Буквально. Он был единственным великим русским писателем XIX века, рожденным не дворянством, а крестьянством».

Но и у Чехова есть противоположный портрет религиозного человека. (Вспомните «Письмо», включенное в этот том.) «При всей их озабоченности религией, — пишет Карлинский, — [Толстой и Достоевский] никогда не думали о том, чтобы сделать православного священника, дьякона или монаха центральным персонажем художественного произведения. как это сделал Чехов.. . Большинство этих мужчин Церкви представлены как полнокровные люди со своими радостями и проблемами».

Радикально и просто: рассказывайте вещи такими, какие они есть, а не такими, какими они должны быть. Такой подход сегодня так же естественен, как и радикален век назад, и каждый раз искусство переходило от изображения идеализированного к реальному. (Подумайте о европейской живописи, которая в 17 веке перешла от «ангелов с прозрачными крыльями» к «реальному облику и ощущению мира, который, в конце концов, сотворил Бог», как выразился искусствовед Роберт Хьюз.) Если Достоевский интересовался человечеством в крайних случаях, если Толстой искал окончательных, неизменных ответов, то Чехов интересовался простыми людьми и чувствовал, что ни одна философия не может ответить за мир постоянно меняющихся обстоятельств, не говоря уже о взаимозаменяемости человеческой природы. — взгляд эмпирика и клинициста в соответствии с его образованием. Он тихо занимался той же работой, что и другие громко.

Как говорит доктор Живаго в знаменитом романе, в творчестве Чехова есть «скромное умалчивание в таких высокопарных вещах, как конечная цель человечества или его спасение. Не то чтобы он не думал о таких вещах. . . но говорить о таких вещах казалось . . . претенциозный, самонадеянный». Дело было в творческой философии: «Я думаю, что не писателям решать такие вопросы, как существование Бога, пессимизм и т. п.», — писал Чехов в другом алмазе ремесленных советов. «Функция писателя состоит только в том, чтобы описать, кем, как и при каких условиях обсуждались вопросы о Боге и пессимизме».

Но и темперамент тоже сыграл свою роль; неудивительно, что Чехов не имел о себе большого представления.«Если у меня есть дар, который следует уважать, — писал он пожилому писателю, который писал ему, чтобы убедить его взяться за роман, — я привык считать его незначительным». Частично это было связано с его истоками: никто не ставил четкого диагноза самоотверженного рабства, которое низкорожденные того времени и места — крепостные, российская версия феодальных рабов и их потомки — несли в себе. . [5] «Попробуйте написать рассказ о том, как молодой человек, сын крепостного. … . воспитывал благоговейный чин, целовал руки священникам, преклонялся перед чужими идеями, благодарил за каждую корку хлеба. . . лицемерный по отношению к Богу и человеку без причины, кроме сознания собственной ничтожности, — напишите о том, как этот молодой человек по капле выдавливает из себя раба». Чехову удалось именно это: курс строгого самообразования и совершенствования, несмотря на скудость средств и мелкого тирана-отца, который совершил, по изящно-едкой формулировке чеховеда Эйлин Келли, «то, что Толстой тщетно пытался осуществить всю свою жизнь». делать: Он переосмыслил себя как личность нравственно целостную, свободную от уродств, нанесенных деспотизмом, пронизывавшим русскую жизнь.

Чехов если и относился легкомысленно к своему таланту, то совершенно не обращал внимания на здоровье. Он болел туберкулезом в течение десяти лет, прежде чем, наконец, удосужился поставить диагноз, настолько он был занят писательством и проектами социального улучшения, которым он постоянно посвящал себя. Зиму 1891–1892 годов он провел, работая над устранением голода в стране, вызванного неурожаем предыдущего лета, «сосредоточившись с присущей ему практичностью не на благотворительных подачках, а на организованной кампании по предотвращению того, чтобы крестьяне забивали своих лошадей для еды, практика, которая увековечивала голодный цикл, так как не оставляла лошадей для весенней пахоты следующего года» (Карлинский).Следующим летом в нескольких часах езды от Москвы, где Чехов только что купил дом, вспыхнула эпидемия холеры; Следующие два сезона он провел на неоплачиваемой должности, борясь с эпидемией и по пути леча тысячу крестьян.

Каждому сообществу, с которым он сталкивался, становилось лучше: библиотека в Таганроге, на юге России, где родился Чехов, была бенефициаром постоянного снабжения книгами на разных языках, как и библиотеки рядом с его загородным домом и в Сибири. .Он строил школы, организовывал строительство местного шоссе, создал лечебницу для алкоголиков, покупал лошадей нуждавшимся в них крестьянам, собирал средства на журнал хирургии и даже помог организовать лабораторию морской биологии. Умоляя смягчиться, он сказал, что ему приятнее лечить крестьян, чем терпеть литературную болтовню в Москве.

Даже на смертном одре он не мог отвернуться от всех, кто столпился у его порога. Максим Горький, один из многих писателей, пользующихся поддержкой и вмешательством Чехова, хорошо выразился: «В присутствии Антона Павловича каждый чувствовал бессознательное желание быть проще, правдивее, больше самим собой, и я имел много случаев наблюдать, как люди сбросили с себя наряд из пышных книжных фраз, модных выражений и всех прочих дешевых безделушек, которыми русские, стремясь казаться европейцами, украшают себя, как дикари украшают себя раковинами и рыбьими зубами.Одна-единственная фраза Чехова, после того как Толстой посетил его в своей сельской лечебнице, говорит обо всем: «У нас был чрезвычайно интересный разговор, чрезвычайно интересный для меня, потому что я больше слушал, чем говорил». [6]

Чехов привносил в свое ремесло и политику одни и те же ценности, хотя здесь они были куда менее желательны. Ремесленные приемы, впервые примененные Чеховым, сегодня являются обязательными в высококлассной художественной литературе, но в свое время они были ересью. Рассказы Чехова «все средние, как черепаха», как предположительно сказал Джон Голсуорси; многие ссылались на чеховскую «нулевую концовку».«Это правда, что он может потратить две трети истории на завершение, а обычный сюжет оставить в покое для руководств по ремеслу. Но если вы облегчитесь, если отложите ожидание драматической условности, которая является нормой даже сегодня, вы обнаружите, что вас захватывают описания и характеристики — людей, мест, человеческого состояния — настолько близкие, насколько Флобер наблюдал о них. его клерк в войлочных туфлях и, возможно, непревзойденный в своей алхимии чувствительности, мудрости, точности и воодушевления.А также чудо одновременной душевности и отсутствия украшений.

Взгляните на описания второстепенных персонажей в конце «Тайного советника» («Спиридон несколько раз обмерял его, обходя вокруг него. .. как влюблённый голубь вокруг своей спутницы»), описание зимы, открывающее «Тайный советник» Припадок нервов», небрежно-афористичные высказывания, которыми наполнен каждый рассказ («Узнанные вещи портят аппетит» в «Сирене»). Он говорит в строке, которая заняла бы еще один абзац: «Я стар и не годен для борьбы; Я даже на ненависть не способен» («Крыжовник»).«Язык Чехова точен, как «Здравствуйте!», и прост, как «Дайте мне стакан чая», — писал ранний советский поэт Маяковский. (И вот был человек в поисках революционных форм для новой нации.) «В его методе выражения идеи компактного рассказа чувствуется настойчивый клич будущего: «Экономия!»»

«Он строил школы, организовывал строительство местного шоссе, создал лечебницу для алкоголиков, покупал лошадей нуждающимся в них крестьянам, собирал средства на журнал хирургии и даже помог организовать морскую биологическую лабораторию.”

Но ни один читатель Чехова не должен питаться одной высокой эстетикой. В стольких случаях ситуация, которую излагает нам автор, вдруг сливается во что-то разрушительное и цельное, рассказ трещит прямо, как парус на сильном ветру, и начинаешь читать лихорадочно. Посмотрите, сможете ли вы определить момент в «Тайном советнике», «Рассказе художника», «Именинах», «В овраге». Гораздо меньше Чехов заканчивается на «нуле» — иными словами, ничем не отличается от того, с чего он начался, — чем это принято в стереотипах, но за историями, которые заканчиваются, стояла философия.Иногда что-то меняется, иногда нет, не ? Иногда грешница кается ( Преступление и наказание ), иногда остается безнаказанной («В овраге»). t (и не счастливее от их сдержанности). Прочтите рассказ вроде «Про любовь» и скажите, что он заканчивается на «нуле», хотя технически «ничего не происходит». На мой взгляд, это более трогательное исследование любви, чем знаменитая «Дама с собачкой», где что-то определенно есть.

При всей своей мерцающей красоте реальная жизнь предлагает мало моральной справедливости или драматических условностей. Возьмите момент в «Даме с собачкой» после того, как прелюбодеи, Гуров и Анна Сергеевна, впервые переспали вместе. Предвкушение сменилось посткоитальным унынием. «Черты ее поникли и поблекли, и длинные волосы печально свисали вниз», — пишет Чехов об Анне. «Это неправильно», — говорит она Гурову. «Теперь ты меня не уважаешь». История, выдуманная условно, кажется, требует чего-то другого, кроме следующего: «На столе был арбуз.Гуров отрезал себе кусок и стал есть не торопясь. Они молчали не менее получаса». Гуров делает это не потому, что он бесчувственен, а потому, что это одновременно неожиданное и неизбежное, что человек делает в таких обстоятельствах, как взрывные поцелуи молодоженов, вызывающие судороги икр, и вкус пересладкого изюма.

Не так писали Достоевский и Толстой, и поэтому, может быть, мы не назовем ни современным писателем, ни, если уж на то пошло, непосредственно повлиявшим на большую часть потомства, какими бы гениями они ни были.На некоторых произведениях наиболее прогрессивной литературы прошлого века — от российских сюрреалистов Серебряного века до западноевропейских модернистов, от тонкости (если не чеховской нежности) Фланнери О’Коннор до антинарративного инстинкта У. Г. Зебальда — есть чеховская печать. Не случайно Элис Манро, канадского мастера коротких рассказов и недавнего лауреата Нобелевской премии, часто называют «нашим Чеховым». От портрета настолько близкого, одновременно полного точности и размаха, что забываешь, что прочитал 20 страниц, а история еще не «началась»; всему этому замыслу, внезапно превратившемуся в затруднительное положение, которое ставит ваше сердце в тиски; на то, как оба помещают так много историй в истории, рассказанные другими: это Чехов.

Вас не удивит, что Чехов тоже отказался жить в той смирительной рубашке, которую литературный истеблишмент должен был надеть на себя каждый русский писатель конца XIX века: либеральной критики самодержавия. Не то чтобы Чехов не соглашался с политикой; он возражал против отсутствия свободы в диктатах истеблишмента о том, как следует продвигать свободу. Он был против лжи, лицемерия и принуждения во всех уголках и не стеснялся не соглашаться со «своими».У него были друзья по обе стороны прохода, и с пронзительно наивной точки зрения, столь же актуальной для сегодняшней Америки, как и для тогдашней России, «ему даже в голову не приходило, что беспристрастные наблюдения. .. . . может быть несовместимо с патриотизмом» (Карлинский). В степные времена такой человек чувствует себя провидцем. В разделенные времена, как чудо. Вы хотите жить в его стране, только в ней так мало граждан.

Чехова раскритиковали за якобы безыдейность. Обычно до него не доходило: особо резкого критика его творчества он выдвигал в Российскую Императорскую Академию.Но иногда получалось. (Он не был тихоней.) «Вы как-то сказали мне, — писал он другому автору, — что в моих рассказах отсутствует элемент протеста, что в них нет ни симпатий, ни антипатий. Но разве история не протестует против лжи от начала до конца? Разве это не идеология?» (Жалко автора в политизированном обществе в поляризованное время. Лампедуза, изобразивший старую, дореспубликанскую гвардию Италии с нюансами и сочувствием, и который сам, по словам его биографа, «остался слишком скептичным и разочарованным, чтобы быть подлинным демократ или либерал», подвергался резкой критике со стороны марксистов, доминировавших в итальянской литературной критике после войны. ) Как писал Набоков, «Чеховский гений почти невольно раскрыл больше чернейших реалий голодной, растерянной, раболепной, озлобленной крестьянской России, чем множество других писателей, как, например, Горький, которые щеголяли своими социальными идеями в процессии раскрашенных кукол». . Я пойду дальше и скажу, что человек, предпочитающий Достоевского или Горького Чехову, никогда не сможет понять сути русской литературы и русской жизни».

Врач, приверженный наблюдаемой реальности, а не этическим или драматическим условностям, Чехов также писал о сексе как о физическом явлении, а не как о моральном сомнительном явлении, которое лучше всего видно сквозь викторианскую дымку.(Это также не вызвало у Толстого симпатии к нему.) Радикально, он писал о затруднениях, с которыми сталкиваются женщины, с ясностью неидеологического феминизма. (Под неидеологическим я подразумеваю, что он видел этих женщин так же ясно, как и их угнетателей.) В 39 лет он женился на Ольге Книппер, актрисе, которая большую часть времени проводила в Москве и Санкт-Петербурге, пока он оставался. на юге России за его здоровье, расположение настолько необычное для своего времени (хотя и не для нашего), что даже самые умные критики Чехова не могли удержаться от того, чтобы не признать его «жалким» и «несчастливым».Но если вы прочтете письма Чехова, то увидите, что условия его не только устроили — он согласился на брак ради Ольги, — но сделали его довольно резвым. (Он называл ее «собачкой».) Человек земли до конца, он даже писал об экологическом крахе, теме, которая даже сегодня не набирает оборотов. Он был величайшим современником России XIX века.

*

Раньше я мало сочувствовал Чехову. Я родился в Советском Союзе и изучал русскую литературу в университете, чтобы попытаться воссоединиться со своим наследием после десяти лет упорных попыток прослыть американцем.Я был охвачен замешательством и сомнениями — как и каждый студент, но у меня был лишний кусок из-за того, что я потерял свою родину в девять лет, — и был легко соблазнен величием, благородством, моральной озабоченностью и ясностью вельмож, которых мы читали. Америка чувствовала себя свободной, но более легкомысленной, чем Советский Союз. Здесь была противоположность легкомыслию. Были писатели, которые считали — нет, считали само собой разумеющимся, — что писатель был моральным бухгалтером падшего мира, которому было поручено указать путь вперед. (И что там было путем вперед, в отличие от бесконечного множества одинаково скомпрометированных истин.) С юных лет мои родители щедро воспитали во мне самоуважение, чтобы не сказать самоуважение, которое мало кто из детей может почувствовать. Это эго было растоптано иммиграцией. В Америке я чувствовал себя неумелым и болезненно неуместным. Толстой, Достоевский — даже заламывающий руки Тургенев — помогли мне найти ценность, достоинство, цель.

Потребовалось бы почти 20 лет, чтобы начать замечать случайную ложь в аккуратных связях традиционного повествования или в прорыве главного героя к какому-то пониманию в конце истории — чтобы увидеть, что такое написание часто имеет столько же относиться к потребностям автора так же, как и к потребностям его персонажей. В первые годы здесь я жаждал только одного: уверенности. Я перебрал много ложных, прежде чем Чехов успокоил меня в невозможности их даже для менее раздвоенных людей. Если вы сможете держаться за это, казалось, говорил он, вы можете жить в немного большем спокойствии и писать немного больше правды.

*

Пожалуй, самое печальное, в чем Чехов остается актуальным для нашего времени, — это то, насколько точным по духу остается его портрет России: власть без счета; жадность, кумовство и подхалимство; стабильность в ущерб свободе.Что Чехов сказал бы о Владимире Путине? Он ничего не сказал о Путине. Он мог бы написать историю о том, как пресс-секретарь Путина потерял запонки, которые дал ему президент, что приводит его в такое безумие, что он совершает преступление, поэтому самое заметное в его запястьях — это наручники вокруг них. Вот только правоохранители не смеют тронуть окружение президента, а бедняга остается на свободе, его мучения у всех на виду. (Называется: «Запонки». Или: «Пресс-секретарь.)) Или, менее остроумно, история москвича с долгой и утомительной прогулкой домой от станции метро, ​​пока он не заходит в бакалейную лавку и как-то — ну, от безысходности; почувствовать себя живым, возможно, — удается флиртовать с контрагентом, что приводит к отношениям. Только инициативы в нем хватает только на этот жест, и мало-помалу инициатива в семье должна перейти к женщине. Только то, что она не хочет инициативы. Она хочет, чтобы о ней заботились. Но они не разводятся.Они продолжают идти, отчасти из-за страха, отчасти из-за подозрения, что в человеческом духе достаточно благодати, чтобы они могли открыть для себя родство. И достаточно тайны, чтобы мы никогда не знали, когда нам снова удастся подняться над собой.

А что сказал бы Чехов об Америке сегодня и Америка о нем? Будет ли он уважать его так же сильно, как почитает голограмму драматурга сумерек, или его реальная точка зрения окажется слишком наждачной бумагой? Ибо он в равной степени жестоко расправится с охотой на ведьм, разыгранной борцами за социальную справедливость, с продавцами душ, выстраивающимися в очередь, чтобы солгать в защиту Трампа, с провинциализмом либеральных эхо-камер вроде Нью-Йорка и Сан-Франциско, а также с редукциями и манипуляциями средств массовой информации. Он, конечно, не касался настоящих заголовков — он писал о людях в конкретных ситуациях, — но краткое изложение было бы тем же: человеческая природа и ее склонность в равной степени к путанице и ясности; к ограниченности, жадности и вульгарности в такой же степени, как и к великодушию, самопревосхождению и любви, все в значительной степени зависящие от обстоятельств. Его рассказы подчеркивают это прежде всего, обычно без суждений, всегда без напыщенности и средств защиты. Как такому «тихому человеку» и неидеологу удалось пережить такой неспокойный, идеологический век?

*

[1] Естественно, последний воспользовался знакомством, чтобы навязать автору рукопись.«Когда вы описываете несчастных и несчастных и хотите вызвать у читателя жалость, — отвечал он, — постарайтесь быть несколько холоднее, — это как бы дает фон чужому горю, на котором оно выступает ярче. Тогда как в вашей истории персонажи плачут и вздыхают». Этот совет не был бы неуместен в программе MFA сегодня.

[2] Все это время, добавляет он, «на ее лице было выражение страха». Далее он сообщает, что молодожены «целовались так страстно, что каждый раз, когда их губы издавали взрывной звук… У меня во рту был привкус пересладкого изюма, а левая икра сжималась.По своим точным и противоречивым наблюдениям, по остроте восприятия якобы нелогичных ассоциаций, по тому, как юмор живет рядом с чем-то более темным, письмо — чеховский рассказ в миниатюре.

[3] Как писал Набоков — не большой рожа в жизни и если остроумие на странице, то безгорячее, — «книги Чехова — грустные книги для юмористических людей; то есть только читатель с чувством юмора может по-настоящему оценить их грусть… Вещи для него были смешными и грустными одновременно, но вы не видели бы их грусти, если бы не видели их веселья.

[4] Этот вид античного эпикуреизма, так легко ассоциирующийся с Гоголем, имеет столько же общего с человеком — страдающим манией величия, ипохондрическим приссом и сексуальным паралитиком, — как мрачная точка зрения имеет отношение к Чехову.

[5] Я вздрагиваю каждый раз, когда читаю то, что Денис Григорьев, «хилый мужичок, чрезвычайно тощий, в заплатанных панталонах и рубахе из тикка», говорит мировому судье, следственному за мелким правонарушением в рассказе «Виновник». »: «На то вы и воспитаны, наши защитники, чтобы понимать.Господь знал, кому дать разум».

[6] Есть ли в истории литературы большая пара заклятых врагов? Толстой был огорчен чеховским взглядом на крестьянство, но, по словам Горького, у него были «слезы на глазах» над святой героиней чеховской «Любимой», вошедшей в этот том, рассказом о женщине, принявшей взгляды мужчин, с которыми она встречается. Жаль, Чехов имел в виду, что это сделало ее жалкой. И пришел он поносить антисексуальный манифест Толстого «Крейцерова соната»: «К черту философию великих людей мира сего! Все великие мудрецы так же деспотичны, как полководцы… потому что уверены в своей безнаказанности.Диоген плевал людям в бороды, зная, что его не призовут к ответу; Толстой называет врачей негодяями и кичится своим невежеством в важных [медицинских] вопросах, потому что он другой Диоген, на которого никто не донесет в полицию и не донесет в газетах». Но Чехов почитал «Анну Каренину» потому, что, по его мнению, она идеально формулирует проблему, которую не пытается решить, чеховская мера подлинной фантастики. Это, конечно, не помешало Чехову «переписать» его сюжет как минимум в полудюжине рассказов, три из которых — «О любви», «Анна на шее», «Любимая» — вошли в этот сборник. сборник, все они являются неявными упреками в адрес вполне неоспоримого решения Толстым проблемы Анны: прелюбодей будет поражён.И все же для Чехова было характерно, что при всех разногласиях мужчины сохраняли теплые, сердечные отношения.

_________________________________________

Адаптировано из введения к Чехов: Рассказы нашего времени, пер. Констанс Гарнетт, Илан Ставанс и Александр Гурвец. Используется с разрешения Restless Books. Введение Copyright © 2018 Борис Фишман. Пожалуйста, смотрите книгу для подтверждения источников.

.