Апр 30, 2024 3:51:41 дп
Search

 

Recent News
Search

Судить или понимать 10 класс: 1. Судить или понимать?. Апология истории, или Ремесло историка [2-е издание, дополненное]

Разное

Содержание

1. Судить или понимать?. Апология истории, или Ремесло историка [2-е издание, дополненное]

1. Судить или понимать?

Знаменитая формула старика Ранке гласит: задача историка — всего лишь описывать события, «как они происходили» (wie es eigentlich gewesen war)1. Геродот говорил это задолго до него: «рассказывать то, что было (ton eonta)». Другими славами, ученому, историку предлагается склониться перед фактами. Эта максима, как и многие другие, быть может, стала знаменитой лишь благодаря своей двусмысленности. В ней можно скромно вычитать всего-навсего совет быть честным — таков, несомненно, смысл, вложенный в нее Ранке. Но также — совет быть пассивным. И перед нами возникают сразу две проблемы: проблема исторического беспристрастия и проблема исторической науки как попытки воспроизведения истории (или же как попытки анализа).

Но существует ли на самом деле проблема беспристрастия? Она возникает только потому, что и это слово, в свою очередь, двусмысленно. Есть два способа быть беспристрастным — как ученый и как судья. Основа у них общая — добросовестное подчинение истине. Ученый регистрирует и, более того, провоцирует опыт, который, возможно, опровергнет самые дорогие для него теории. Честный судья, каково бы ни было его тайное желание, допрашивает свидетелей с одной лишь заботой — узнать факты во всей их подлинности. И для ученого и для судьи — это долг совести, о котором не спорят.


Но наступает момент, когда их пути расходятся. Если ученый провел наблюдение и дал объяснение, его задача выполнена. Судье же предстоит еще вынести приговор. Если он, подавив личные симпатии, вынес приговор, следуя закону, он считает себя беспристрастным. И действительно будет таковым, по мнению судей. Но не по мнению ученых. Ибо невозможно осудить или оправдать, не основываясь на какой-то шкале ценностей, уже не связанной с какой-либо позитивной наукой. Что один человек убил другого — это факт, который в принципе можно доказать. Но чтобы покарать убийцу, мы должны исходить из тезиса, что убийство — вина, а это по сути — всего лишь мнение, относительно которого не все цивилизации были единодушны.

И вот историк с давних пор слывет неким судьей подземного царства, обязанным восхвалять или клеймить позором погибших героев. Надо полагать, такая миссия отвечает прочно укоренившемуся предрассудку. Все учителя, которым приходилось исправлять работы студентов, знают, как трудно убедить этих юношей, чтобы они с высоты своей парты не разыгрывали роль Миносов2 или Осирисов3. Тут особенно уместно замечание Паскаля: «Все играют в богов, творя суд: это хорошо, а это плохо». При этом забывают, что оценочное суждение оправдано только как подготовка к действию и имеет смысл лишь в отношении сознательно принятой системы нравственных рекомендаций. В повседневной жизни необходимость определить свою линию поведения вынуждает нас наклеивать ярлыки, обычно весьма поверхностные. Но в тех случаях, когда мы уже не в силах что-либо изменить, а общепринятые идеалы глубоко отличны от наших, там эта привычка только мешает. Достаточно ли мы уверены в самих себе и в собственном времени, чтобы в сонме наших предков отделить праведников от злодеев? Не глупо ли, возводя в абсолют относительные критерии индивидуума, партии или поколения, прилатать их к способу правления Суллы в Риме или Ришелье на Генеральных штатах4 христианнейшего короля? Нет ничего более изменчивого по своей природе, чем подобные приговоры, подверженные всем колебаниям коллективного сознания или личной прихоти. И история, слишком часто отдавая предпочтение наградному списку перед лабораторной тетрадью, приобрела облик самой неточной из всех наук — бездоказательные обвинения мгновенно сменяются бессмысленными реабилитациями. Господа робеспьеристы, антиробеспьеристы5, мы просим пощады: скажите нам, бога ради, попросту, каким был Робеспьер?!

Полбеды, если бы приговор только следовал за объяснением; тогда читатель, перевернув страницу, легко мог бы его пропустить. К несчастью, привычка судить в конце концов отбивает охоту объяснять. Когда отблески страстей прошлого смешиваются с пристрастиями настоящего, реальная человеческая жизнь превращается в черно-белую картину. Уже Монтень6 предупреждал нас об этом: «Когда суждение тянет вас в одну сторону, невозможно не отклониться и не повести изложение куда-то вкось». Чтобы проникнуть в чужое сознание, отдаленное от нас рядом поколений, надо почти полностью отрешиться от своего «я». Но, чтобы приписать этому сознанию свои собственные черты, вполне можно оставаться самим собою. Последнее, конечно, требует куда меньше усилий. Насколько легче выступать «за» или «против» Лютера, чем понять его душу; насколько проще поверить словам папы Григория VII об императоре Генрихе IV или словам Генриха IV о папе Григории VII, чем разобраться в коренных причинах одной из величайших драм западной цивилизации!7 Приведем еще в качестве примера — уже не личного, а иного плана — вопрос о национальных имуществах8. Революционное правительство, порвав с прежним законодательством, решило распродать эти владения участками и без аукциона, что, несомненно, наносило серьезный ущерб интересам казны. Некоторые эрудиты уже в наши дни яростно восстали против этого. Какая была бы смелость, если бы они заседали в Конвенте и там отважились говорить таким тоном! Но вдали от гильотины такая абсолютно безопасная храбрость только смешна. Было бы лучше выяснить, чего же в действительности хотели люди III года9. А они прежде всего стремились к тому, чтобы мелкому крестьянину облегчить приобретение земли; равновесию бюджета они предпочитали улучшение условий жизни крестьян-бедняков, что обеспечивало их преданность новому порядку. Были эти деятели правы или ошибались? Что мне тут до запоздалого суждения какого-то историка! Единственное, чего мы от него просим, — не подпадать под гипноз собственного мнения настолько, чтобы ему казалось невозможным и в прошлом какое-либо иное решение. Урок, преподносимый нам интеллектуальным развитием человечества, ясен: науки оказывались плодотворными и, следовательно, в конечном счете практически полезными в той мере, в какой они сознательно отходили от древнего антропоцентризма в понимании добра и зла. Мы сегодня посмеялись бы над химиком, вздумавшим отделить злые газы, вроде хлора, от добрых, вроде кислорода. И хотя химия в начале своего развития принимала такую классификацию, застрянь она на этом, — она бы очень мало преуспела в изучении веществ.

Остережемся, однако, слишком углублять эту аналогию. Терминам науки о человеке всегда будут свойственны особые черты. В терминологии наук, занимающихся миром физических явлений, исключены понятия, связанные с целенаправленностью. Слова «успех» или «неудача», «оплошность» или «ловкость» можно там употреблять лишь условно, да и то с опаской. Зато они естественны в словаре исторической науки. Ибо история имеет дело с существами, по природе своей способными ставить перед собой цели и сознательно к ним идти.

Естественно полагать, что командующий армией, вступив в битву, старается ее выиграть. В случае поражения, если силы с обеих сторон примерно равны, мы вправе сказать, что он, видимо, неумело руководил боем. А если мы узнаем, что такие неудачи для него не в новинку? Мы не погрешим против добросовестной оценки факта, придя к выводу, что этот командующий, наверное, неважный стратег. Или возьмем, например, денежную реформу, целью которой, как я полагаю, было улучшить положение должников за счет заимодавцев. Определив ее как мероприятие великолепное или неуместное, мы стали бы на сторону одной из этих двух групп, т. е. произвольно перенесли бы в прошлое наше субъективное представление об общественном благе. Но вообразим, что операция, проведенная для облегчения бремени налогов, на деле по каким-то причинам — и это точно установлено — дала противоположный результат. «Она потерпела крах», — скажем мы, и это будет только честной констатацией факта. Неудавшийся акт — один из существенных элементов в человеческой эволюции. Как и во всей психологии.

Более того. Вдруг нам станет известно, что наш генерал сознательно вел свои войска к поражению. Тогда мы без колебаний заявим, что он был изменником — так это попросту и называется (со стороны истории было бы-несколько педантичной щепетильностью отказываться от простой и недвусмысленной обиходной лексики). Но тогда требуется еще выяснить, как оценивался подобный поступок в соответствии с общепринятой моралью того времени. Измена может порой оказываться своеобразным благоразумием — пример тому кондотьеры в старой Италии10.

Короче, в наших трудах царит и все освещает одно слово: «понять». Не надо думать, что хороший историк лишен страстей — у него есть по крайней мере эта страсть. Слово, сказать по правде, чреватое трудностями, но также и надеждами. А главное — полное дружелюбия. Даже действуя, мы слишком часто осуждаем. Ведь так просто кричать: «На виселицу!» Мы всегда понимаем недостаточно. Всякий, кто отличается от нас — иностранец, политический противник, — почти неизбежно слывет дурным человеком. Нам надо лучше понимать душу человека хотя бы для того, чтобы. вести неизбежные битвы, а тем паче, чтобы их избежать, пока еще есть время. При условии, что история откажется от замашек карающего архангела, она сумеет нам помочь излечиться от этого изъяна. Ведь история — это обширный и разнообразный опыт человечества, встреча людей в веках. Неоценимы выгоды для жизни и для науки, если встреча эта будет братской.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.

Константин Леонтьев Как надо понимать сближение с народом?

Константин Леонтьев
Как надо понимать сближение с народом?
У нас давно уже говорят о «сближении» или даже о «слиянии» с народом. Говорят об этом не только агитаторы, неудачно пытавшиеся «ходить» в этот народ; не только умеренные либералы, желающие посредством училищ,

Глава VIII. Как следует понимать, что она создала все из ничего

Глава VIII. Как следует понимать, что она создала все из ничего
Но в связи с «ничто» есть некая заминка. А именно, все, из чего возникает нечто, является причиной того, что оно (это второе нечто) возникает из него; а всякая причина необходимо доставляет некое вспомогательное

Глава XIII О ТОМ, КАК НАДО СУДИТЬ О ПОВЕДЕНИИ ЧЕЛОВЕКА ПРЕД ЛИЦОМ СМЕРТИ

Глава XIII
О ТОМ, КАК НАДО СУДИТЬ О ПОВЕДЕНИИ ЧЕЛОВЕКА ПРЕД ЛИЦОМ СМЕРТИ
Когда мы судим о твердости, проявленной человеком пред лицом смерти, каковая есть несомненно наиболее значительное событие нашей жизни, необходимо принять во внимание, что люди с трудом способны

Глава XIX О ТОМ, ЧТО НЕЛЬЗЯ СУДИТЬ, СЧАСТЛИВ ЛИ КТО-НИБУДЬ, ПОКА ОН НЕ УМЕР

Глава XIX
О ТОМ, ЧТО НЕЛЬЗЯ СУДИТЬ, СЧАСТЛИВ ЛИ КТО-НИБУДЬ, ПОКА ОН НЕ УМЕР
Scilicet ultima semperExspectanda dies homini est, dicique boatusAnte obitum nemo, supremaque funera debet. {Итак, человек всегда должен ждать последнего своего дня, и никого нельзя назвать счастливым до его кончины и до свершения над ним

Глава XXVII БЕЗУМИЕ СУДИТЬ, ЧТО ИСТИННО И ЧТО ЛОЖНО, НА ОСНОВАНИИ НАШЕЙ ОСВЕДОМЛЕННОСТИ

Глава XXVII
БЕЗУМИЕ СУДИТЬ, ЧТО ИСТИННО И ЧТО ЛОЖНО, НА ОСНОВАНИИ НАШЕЙ ОСВЕДОМЛЕННОСТИ
Не без основания, пожалуй, приписываем мы простодушию и невежеству склонность к легковерию и готовность поддаваться убеждению со стороны. Ведь меня, как кажется, когда-то учили, что вера

Глава XXXII О ТОМ, ЧТО СУДИТЬ О БОЖЕСТВЕННЫХ ПРЕДНАЧЕРТАНИЯХ СЛЕДУЕТ С ВЕЛИЧАЙШЕЮ ОСМОТРИТЕЛЬНОСТЬЮ

Глава XXXII
О ТОМ, ЧТО СУДИТЬ О БОЖЕСТВЕННЫХ ПРЕДНАЧЕРТАНИЯХ СЛЕДУЕТ С ВЕЛИЧАЙШЕЮ ОСМОТРИТЕЛЬНОСТЬЮ
Истинным раздольем и лучшим поприщем для обмана является область неизвестного. Уже сама необычайность рассказываемого внушает веру в него, и, кроме того, эти рассказы, не

Глава XIX О том, что нельзя судить, счастлив ли кто-нибудь, пока он не умер

Глава XIX
О том, что нельзя судить, счастлив ли кто-нибудь, пока он не умер
Scilicet ultima semper
Exspectanda dies homini est, dicique bеatus
Ante obitum nemo, supremaque funera debet.  [1]
Всякому ребенку известен на этот счет рассказ о царе Крезе: захваченный
в плен Киром и осужденный на смерть, перед самой казнью он

Глава XXVII Безумие судить, что истинно и что ложно, на основании нашей осведомленности

Глава XXVII
Безумие судить, что истинно и что ложно, на основании нашей осведомленности
Не без основания, пожалуй, приписываем мы простодушию и невежеству
склонность к легковерию и готовность поддаваться убеждению со стороны. Ведь
меня, как кажется, когда-то учили, что вера

Глава XXXII О том, что судить о божественных предначертаниях следует с величайшею осмотрительностью

Глава XXXII
О том, что судить о божественных предначертаниях следует с величайшею осмотрительностью
Истинным раздольем и лучшим поприщем для обмана является область
неизвестного. Уже сама необычайность рассказываемого внушает веру в него, и,
кроме того, эти рассказы, не

Глава XIII О том, как надо судить о поведении человека пред лицом смерти

Глава XIII
О том, как надо судить о поведении человека пред лицом смерти
Когда мы судим о твердости, проявленной человеком пред лицом смерти,
каковая есть несомненно наиболее значительное событие нашей жизни,
необходимо принять во внимание, что люди с трудом способны

   Понимать желание, значит быть неосторожным, зная о его движениях.

   Понимать желание, значит быть неосторожным, зная о его движениях.
   Желание – это энергия, и его необходимо понять. Его нельзя просто подавить или создать, чтобы подчиниться. Любая попытка принудить или навязать желание вызывает конфликт, который приносит вместе с

Можно ли понимать конец социализма как кризис либерализма?

Можно ли понимать конец социализма как кризис либерализма?
Конечно, можно спорить по поводу того, считать ли привилегией то обстоятельство, что нам довелось быть свидетелями столь глубочайших, драматических всемирно-исторических процессов, несомненно, эпохального

Понимать Природу

Понимать Природу
Нашим желанием является пробудить в людях уважение к Природе, уважение к ней самой, к ее жизненной отваге, пробудить благодарность за все, чем мы ей обязаны, от нашего физического существования до невероятных, исполненных мудрости посланий, которые она

46.

 В каком смысле нужно понимать философию как духовную гигиену?

46. В каком смысле нужно понимать философию как духовную гигиену?
Понимание философии как духовной гигиены гораздо в большей степени соответствует ее сущности, чем понимание ее как, например, любви к мудрости. Философия действительно способствует максимальному очищению

ПОТРЕБНОСТЬ ПОНИМАТЬ ОГРАНИЧИТЕЛЬНЫЕ РОЛИ

ПОТРЕБНОСТЬ ПОНИМАТЬ ОГРАНИЧИТЕЛЬНЫЕ РОЛИ
Разговоров об архетипах и ролях ведется много. Обсуждая предметы, люди научились искать архетипических индивидов или архетипический опыт. Они находят то, что ищут. И все же им необходимо осознать, что, приписывая значимость

Trojden | История и познание истории: Данилов А. А.

Социальное познание и историческая наука. История является одной из социальных (общественных) наук, она обращена к познанию общества. Многие особенности, свойственные социальному познанию в целом, присущи и исторической науке.

Ниже перечислены некоторые особенности, которые отличают социальное познание от других форм научного познания мира. Все ли из них, с вашей точки зрения, свойственны и исторической науке? Обсудите это задание в классе.

1. Социальное познание есть, по существу, самопознание общества. Объект и субъект познания совпадают. Им является общество.

2. На процесс и результаты социального познания значительное влияние оказывают личность исследователя, его потребности, интересы, взгляды.

3. Влияет на социальное познание и то, что исследователь (сознательно или неосознанно) выражает интересы и ценности определенной социальной группы, к которой он принадлежит.

4. Социальное познание всегда непосредственно связано с жизнью людей, их практической деятельностью.

Обратим внимание на то, что составляет специфику исторической науки, выделяет ее среди других социальных дисциплин.

Историк лишен возможности наблюдать объект изучения непосредственно. Прошлое общества отделено от него временем — иногда тысячелетиями. Оно не дано ему в полном объеме, в богатстве реальной, многообразной социальной жизни. Оно всегда доходит до него в искаженном виде, разница лишь в степени и причинах искажения. Нет в распоряжении историка и другого могучего средства научного познания — эксперимента. Экспериментально проверить, верны ли его представления об эпохе Ивана Грозного или причинах Жакерии, он не имеет возможности.

Вот почему ученые нередко говорят о том, что историческое исследование драматично по своей природе. На каждом этапе познания историк сталкивается с серьезными трудностями, не преодолев которые рассчитывать на получение научного знания о прошлом бессмысленно.

А трудности начинаются уже в самом начале исследования — при ответе на простой, казалось бы, вопрос: что такое исторический факт?

Историческое событие и исторический факт. Историки XIX в. отвечали на этот вопрос так: исторический факт — это то, что было в прошлом, это событие, произошедшее в определенное время и в определенном месте. Считалось, что выдержавшие проверку на достоверность источники дают определенную сумму фактов, которые тождественны исторической реальности прошлого. Задача историка поэтому сводилась к добросовестному изложению добытых фактов, сообщению их читателю в полном, точном, свободном от интерпретаций и оценок виде.

В XX в. такой ответ был признан наивным, трогательным и даже ребяческим.

Французский историк Л. Февр в книге «Бои за историю» писал: «В ту пору историки питали ребяческое и благоговейное почтение к «фактам». Они жили наивным и трогательным убеждением, что ученый — это человек, который, приложив глаз к окуляру микроскопа, тут же обнаруживает целую россыпь фактов… Постановка проблемы и выработка гипотез была равносильна предательству… Историк словно бы вводил в священный град объективности троянского коня субъективности».

В чем смысл этого фрагмента? Объясните предложенную Февром метафору: «введение троянского коня субъективности в священный град объективности». За что он критикует историков?

Было признано, что этот подход совершенно не учитывает роли историка в установлении исторических фактов. Между тем пассивного следования имеющейся информации недостаточно. Историк — активная сторона, он применяет все возможные методы и средства, чтобы проникнуть в смысл события, понять, что стояло за ним, какие причины и последствия оно имело, в чем состояло его значение.

Так сформировалась точка зрения, противоположная той, которую разделяли историки XIX в.: исторический факт — это факт сознания историка, его субъективная реальность, лишенная объективного содержания. Проще говоря, сколько историков — столько и версий истории, а исторический факт существует не как реальность прошлого, а как мыслительная конструкция, созданная исследователем.

Критикуя такое понимание исторического факта, многие историки говорят, что оно убивает историю как науку: «Если это так, то истории следует отказаться от поиска научной истины и честно сказать, что она в лучшем случае — род искусства, в худшем — форма проявления пустого любопытства».

Согласны ли вы с этой критикой? Почему? Может быть, у вас есть свой взгляд на эту проблему? Выскажите его.

Таковы крайние, полярные точки зрения на проблему исторического факта. Авторы учебника придерживаются другой версии, разделяемой большинством отечественных историков.

Структура исторического факта может быть представлена следующим образом:

Факт истории как реальность прошлого

↓

Факт истории как реальность прошлого, отраженная в источниках

↓

Исторический факт как результат научной интерпретации реальности прошлого, отраженной в источниках

Во-первых, существуют факты истории: события, процессы, явления. Они находятся в определенных пространственно-временных рамках, их содержание не зависит от толкования.

Не все факты истории доступны историку. Есть вещи, о которых мы никогда не узнаем. Что чувствовал «третий слева в пятом ряду» французского каре при Ватерлоо, когда его командир отвергал предложение о капитуляции? Почему бездействовал Робеспьер накануне роковых для него событий 9 термидора? Кем был Лжедмитрий II?

Отсюда, во-вторых, существуют факты истории, отраженные в источниках. Только они доступны историку, они сообщают информацию о событиях, всегда, впрочем, неточную и неполную. Тем не менее историк знает об обстоятельствах взятия Бастилии, казни Карла I Стюарта, убийства Александра II, экономического кризиса в Англии в 1825 г. и т. д.

Наконец, в-третьих, существуют научные исторические факты. Их получает историк, который отражает реальность прошлого, реконструирует факты истории на основе почерпнутой из источников информации, осмысленной, преображенной его сознанием.

Что такое исторический источник? Прошлое доходит до нас в определенных формах, о нем напоминающих. Эти формы обычно и называют историческими источниками.

Одни источники представляют собой часть отошедшей в прошлое реальности, ее реликты (орудия труда, монеты, археологические памятники, культовые здания, грамоты, хартии, соглашения и т. п.). Они дают непосредственную информацию об исторических событиях, их принято называть остатками.

Другие источники сообщают о прошлом, описывая, оценивая, изображая его (летописи, хроники, дневники, художественные произведения, воспоминания, наставления и пр. )· Это так называемые предания, сообщающие об исторических событиях опосредованно, сквозь призму сознания повествователя.

Изучение любого исторического источника представляет собой сложную научную задачу, предполагающую не пассивное следование за ним, но активное и пристрастное «вторжение», «вживание» в его структуру, смысл, специфику формы, содержание, язык, стиль.

Начнем с того, что отдельные свидетельства, имеющие для науки огромное значение, вообще не сохранились. Часть из них содержалась в источниках, по разным причинам до нас не дошедших. В огне костров и пожаров Великой французской революции исчезли сеньориальные архивы с протоколами судебных заседаний, записями правовых норм, определявших экономическое и юридическое положение крестьян. В огне войны 1812 г. был уничтожен список, в котором находился текст «Слова о полку Игореве», великой поэмы, обнаруженной А. И. Мусиным-Пушкиным лишь в конце XVIII в. Невозможно определить, какое количество источников унесли с собой войны, революции, перевороты, стихийные бедствия, трагические происшествия. .. В архивах, где бережно хранятся письменные источники, оказываются далеко не все из них.

Но и те источники, которые доступны историку, требуют серьезного изучения (или, как нередко говорят, критики). Прежде всего нужно определить подлинность источников, находящихся в распоряжении историка. Это требует чрезвычайно высокой квалификации. Необходимо знать очень многое: характер письма, писчего материала, особенности языка, его лексики и грамматических форм, специфику датировки событий и употребления метрических единиц…

Но даже доказательство подлинности источника не означает, что историк может без опаски пользоваться содержащейся в нем информацией. Подлинность источника не гарантирует его достоверности. Часто извлеченные из него сведения неточны, ошибочны, ложны. Иногда причины искажения информации очевидны — достаточно, например, задуматься о том, в какой мере был осведомлен автор об описываемых им событиях или какие личные интересы преследовал, участвуя в них. Зачастую в поисках правды историку приходится проделывать скрупулезную работу, выявляя всю совокупность факторов, влиявших на достоверность сведений. Он должен ясно представлять себе обстоятельства появления источника, личные, политические, сословные, религиозные, партийные пристрастия его создателя.

И еще одно важное соображение: мышление людей прошедших эпох существенно отличалось от мировосприятия современного человека. То, что представляется нам случайным, привлекало их внимание, и наоборот, они не замечали вещей, кажущихся нам крайне важными.

Чем дальше мы уходим в глубь времен, тем сложнее становится разобраться с содержащейся в источниках информацией. Историк должен овладеть тайнами такого прочтения источника, которое учитывало бы специфику эпохи, особенности личности его создателя. Только тогда ему станет доступной и так называемая ненамеренная, косвенная информация, содержащаяся практически в каждом источнике. Искусство историка — это, в частности, и искусство правильно и точно ставить вопросы к источнику, умение «разговорить» его.

На каком языке говорит историк? С известной долей условности можно выделить три «ключа», питающие язык современной исторической науки.

Первый «ключ» — термины и понятия письменных (преимущественно) источников. Любой источник дает множество частных понятий, обязывающих историка установить их смысл, сферу применения и границу использования.

Второй «ключ» — термины и понятия, вырабатываемые исторической наукой для упорядочения, систематизации разнородного первичного материала. Широта обобщения может быть различной: от, скажем, понятий «сословное представительство», «ранняя тирания», «принципат», «промышленный переворот» до категорий «Средневековье», «капитализм», «цивилизация».

Третий «ключ» — понятия и категории, на высоком уровне абстракции формируемые всей совокупностью социальных наук: социологией, философией, политологией, антропологией, культурологией (общество, государство, культура, мобильность).

Язык истории специфичен. В отличие от естественно-математических дисциплин она не имеет строго упорядоченной, жестко определенной терминологии, исключающей многозначность, двусмысленность, неясность понятийного аппарата. Сказанное относится как к терминологии источников, так и к понятиям, вырабатываемым исторической и другими социальными науками.

Слово «вилла» в Древнем Риме обозначало среднее по размеру, высокотоварное, интенсивное хозяйство, широко использовавшее рабский труд. В обществе салических франков вилла — то ли индивидуальное семейное домохозяйство, то ли земледельческая община франков. В современном языке виллой называют загородный особняк.

Приведите свои примеры, доказывающие, что исторические термины, отраженные в источниках, могут иметь разные значения. Начните, например, со слова «самолет», или «буржуазия», или «интеллигенция».

При использовании понятий, которые призваны закрепить результаты анализа, классификации, объяснения и синтеза первичного материала, возникает другая трудность. В силу разных причин их значение становится предметом дискуссий. Что такое феодализм? Известно не менее дюжины авторитетных определений. Что понимать под цивилизацией? промышленным переворотом? эллинизмом? Список бесконечен. За каждым вопросом о термине — проблема исторического познания, сути, смысла, концепции.

Познание истории невозможно без обращения к категориям, общим для всех отраслей социального знания. Историк наполняет их конкретным содержанием. Его интересует не общество как таковое, а, допустим, феодальное общество Франции XII в. или мир германских народов накануне Великого переселения. Он изучает не государство вообще, а механизм власти и управления, свойственный «самодержавству» Ивана Грозного или наполеоновской империи. Тем самым он находит свою «нишу» исследования. Но, заполняя ее, историк зависит от того понимания соответствующих теоретических категорий, которое он приемлет или отвергает.

Историк А. полагает, что государство есть система организованного насилия одного класса над другим. Историк Б. придерживается взгляда на государство как на институт власти, выражающий и защищающий интересы всего общества. Тема исследования обоих историков — политика Французского государства при кардинале Ришелье. Выскажите предположение: какие аспекты проблемы станут главными для историка А.? для историка Б.? Почему?

Итак, исторические понятия не столь строги, как термины точных наук. Важно, однако, понимать, что они рождаются не только сознанием историка, но и реальностью прошлого, на познание которого направлены его усилия. Выражая эту реальность в терминах, понятиях и категориях, он делает решающий шаг к ее объяснению, интерпретации и пониманию.

Архитектура истории. Историк, выявляя и изучая источники, труды предшественников, преодолевая терминологические барьеры, стремится знать не только «как это было на самом деле», но и почему так было, с чем это связано и почему не произошло иначе. Он пытается выявить факторы, определявшие движение истории, открыть ее смысл, направление, цель. Историк хочет объяснить прошлое. Ему не обойтись без фундаментальных теорий, концепций, определяющих исходные принципы понимания и интерпретации исторического процесса.

Французский историк Л. Февр так описал состояние исторического исследования после того, как установлены и проверены на достоверность источники, изучены труды предшественников, преодолены терминологические барьеры: «Поля истории усеяны грудами камней, кое-как отесанных. Камни эти ждут толкового архитектора».

Как вы понимаете это высказывание? Используя его, объясните смысл заголовка данного раздела параграфа.

Мы рассмотрим три направления, определившие «лицо» исторической науки (историографии) в XX в.

Формационный подход к истории. Отечественная историография 20—80-х гг. XX столетия являлась марксистской, она опиралась на теорию, детально разработанную в середине и второй половине XIX в. К. Марксом и дополненную Ф. Энгельсом. Закованная в конце 30-х гг. в броню догматизировавших марксизм положений «Краткого курса истории ВКП(б)», она на долгие годы стала единственной официально признанной в нашей стране.

Проанализируйте схему, в упрощенном виде представляющую марксистский взгляд на исторический процесс. С помощью учителя разберитесь в значении терминов и значков.

Влияние марксизма на историческую науку в XX в. было значительным. Марксистский (или формационный) подход к истории позволяет изучать общественное развитие сквозь призму объективных, не зависящих от сознания людей факторов, устанавливать определенную периодизацию всемирноисторического процесса, выявлять его закономерности. Однако со временем выявились и его слабые стороны. Процесс развития многих и даже большинства народов не подтверждает взгляд на историю как на последовательную смену формаций. Принцип экономического детерминизма, согласно которому все общественные отношения (политические, духовные, культурные, религиозные) в конечном счете определяются уровнем развития материального производства и зависят от него, оказался слишком жестким и абстрактным, чтобы объяснить ход истории. Вольно или невольно, но он отодвинул на второй план человека, его деятельность. Конкретный анализ не подтверждает и представления о неизбежности и благотворности непримиримой классовой борьбы.

Формационный подход, таким образом, имеет определенные пределы, в которых он действенен и дает интересные результаты. В качестве же универсального способа изучения истории во всем многообразии ее проявлений марксистская теория рассматриваться не может.

Школа «Анналов» (социальная история). Это направление исторической мысли сформировалось во Франции в 20—30-е гг. XX в. вокруг журнала «Анналы». На протяжении всего столетия приверженцы школы «Анналов» вели «бои за историю» (название книги одного из крупнейших представителей этой школы Л. Февра), доказывая, что задача историка не в том, чтобы изучать события. Он должен исследовать структуры и процессы, из которых, собственно, и состоит история. Прошлое человечества должно исследоваться как целостность всей совокупности социальных отношений, формирующихся под воздействием множества факторов: экономических, географических, климатических, демографических, духовных, социально-психологических. Выделять среди них основной, главный фактор (экономический, например, или духовный), полагали они, неверно. Все, что имеет отношение к человеку и его деятельности, подлежит изучению историка, ибо здесь заключены источники жизни общества.

«Что же происходит всякий раз, когда, по-видимому, требуется вмешательство истории?» — спрашивал М. Блок, один из основателей школы «Анналов». И отвечал: «Появление человеческого». При этом его сторонники и последователи разделяли твердое убеждение в том, что историк, чтобы добиться успеха, должен быть в курсе достижений географии, экономики, социологии, лингвистики, психологии.

Как связаны между собой эти представления об исторической науке? Свои суждения обсудите в классе.

Школа «Анналов» разработала понятие, без которого современные социальные науки невозможно и представить. Это понятие «менталитет» — система образов и взглядов, которые лежат в основе представлений о мире и о месте человека в нем, определяют поступки и поведение людей. От этой системы образов, по мнению представителей школы, состояние общества зависит не меньше, чем от экономических факторов.

Благодаря их усилиям написаны история смерти, история климата, история представлений о времени и пространстве, история детства, история отношения к женщине, история семьи и брака. Подняты пласты, которые ранее ускользали от взгляда историка или считались несущественными.

История обрела новую глубину, но возникли и новые вопросы.

Отечественный историк М. А. Барг, признавая заслуги школы «Анналов», отмечал в то же время: отказ от событийной истории, пристальное внимание к структурам и процессам создали тип «социально обезличенного «массового человека», целиком и полностью сформированного временем, а не формирующего историческое время».

Как вы понимаете смысл этой критики?

Цивилизационный подход к истории. 90-е годы XX в. стали временем, когда именно этот подход наиболее интенсивно разрабатывался в отечественной исторической науке. Обращение к нему объяснялось, с одной стороны, кризисом догматизированной формационной теории как универсального принципа объяснения истории в целом, с другой — стремлением восстановить в своих правах событийную историю, перенести акцент с процессов и структур на человеческую деятельность, человеческую субъективность.

Единства в понимании того, что такое цивилизация и в чем смысл цивилизационного подхода, у исследователей нет. Выше мы говорили о локальных цивилизациях (Н. Я. Данилевский, О. Шпенглер, А. Тойнби), о стадиальном понимании развития цивилизаций (О. Тоффлер).

Как вы считаете, является ли дискуссионный характер цивилизационного подхода признаком его слабости? А существование конкурирующих теорий, объясняющих исторический процесс? Свое мнение обоснуйте.

Многие сторонники цивилизационного подхода убеждены, что он не отрицает подход формационный, а является его дополнением. Если применение категории «формация» позволяет глубоко проникнуть в мир производственных отношений, собственности, механизмы социальной борьбы, то взгляд на общество сквозь призму цивилизационного анализа призван привести к успеху в исследовании культуры, социальной психологии, ментальности, этнических процессов, религии. Он направлен на исследование общества во всем многообразии его проявлений.

1. Что такое социальное познание? Каковы его особенности? Чем отличается история от других социальных дисциплин? 2. Какие подходы к пониманию термина «исторический факт» вам известны? Какого мнения придерживаетесь вы в этом вопросе? 3. Что такое исторический источник? Какие трудности должен преодолеть историк, чтобы использовать информацию источника в своем исследовании? 4. Какими особенностями обладает язык исторической науки? 5*. Почему, по вашему мнению, большинство исторических терминов многозначны и дискуссионны? 6. Какие подходы к исследованию истории развивались в исторической науке XX в.? В чем вы видите достоинства и слабости каждого из них?

1. Объясните мысль французского историка, одного из основателей школы «Анналов» М. Блока: «Разведчики прошлого — люди не вполне свободные. Их тиран — прошлое. Оно запрещает им узнавать о нем что-либо, кроме того, что оно само им открывает».

2. Американский историк М. Гилдерхус остроумно подметил: «Заприте десяток историков в комнате (или в тюремной камере), дайте им один и тот же набор источников — и они обязательно придут к десяти различным выводам». Какие особенности исторического познания отражает это наблюдение? Выскажите свое отношение к нему.

3. У английского писателя Льюиса Кэрролла в сказке «Алиса в Стране чудес» есть такой диалог:

«— Это очень важно, — произнес Король, поворачиваясь к присяжным…

— Ваше Величество хочет, конечно, сказать: неважно…

— Ну да, — поспешно сказал Король. — Я именно это и хотел сказать. Неважно.

И забормотал вполголоса:

— Важно-неважно… Неважно-важно…

Некоторые присяжные записали «важно», а другие «неважно».

Представьте себя в роли историка, исследующего записи присяжных как исторический источник. С какими трудностями он столкнется? Каким образом постарается установить истину?

4. Как вы думаете, можно ли устранить терминологические сложности, если говорить только терминами источников, не пытаясь найти им подходящий эквивалент? Выскажите свое отношение к словам М. Блока, сказанным по этому поводу: «Полагать, что терминологии документов вполне достаточно. .. означало бы допустить, что документы дают готовый анализ. В этом случае истории почти ничего не осталось бы делать».

Материалы для семинара к разделу I

1. История в век глобализации

Весьма популярным направлением в глобальной истории является изучение контактов между цивилизациями. Историки-глобалисты стремятся опровергнуть миф об их изолированном существовании вплоть до раннего Нового времени. Европейская экспансия конца XV—XVI в. является главной вехой в формировании универсальной цивилизации, принято считать, что с нее, собственно, и начинается глобальная история человечества как таковая. Не отрицая значимости этого рубежа, современные исследователи доказывают, что нельзя недооценивать и предшествующий период. Они акцентируют внимание на торговых связях, войнах, миграциях, распространении религий, знаний и технологий, на средствах коммуникации, транспортной сети — словом, всех возможных видах взаимодействия между собой и с так называемым варварским миром.

Отвергая европоцентризм, некоторые историки-глобалисты переоценивают роль различных эпох и регионов в мировом историческом процессе. История, взятая в широких географических и хронологических рамках, предстает в ином, непривычном виде. Лидерство Запада в такой перспективе оказывается весьма кратковременным историческим явлением. Вплоть до XVI в. Европа (за исключением Древней Греции и Древнего Рима) была самой неразвитой, отсталой частью Евразии. Большую часть истории (вспомним, что 99% ее составляет первобытность) главенствующее положение занимала Восточная Африка — прародина человечества, ибо именно там происходили важнейшие мутации рода Homo. Около 40 тысяч лет назад лидерство перешло к австралийским кроманьонцам, которые впервые стали изготовлять каменные топоры с полированным лезвием и средства передвижения по воде. Впоследствии другие регионы оказывались в ту или иную эпоху инициаторами различных нововведений, и в таком глобальном контексте значимость «европейского чуда» оказывается непривычно скромной.

В. М. Хачатурян

2. Альтернативы в истории и тайны истории

«История не терпит сослагательного наклонения». Это утверждение долгие годы было символом веры, основой мировоззрения советских ученых-обществоведов. Альтернативность исторического процесса практически никем не воспринималась в качестве реальной научной проблемы. Причина понятна. Подобная постановка вопроса требовала изрядного гражданского мужества, ибо автоматически вела к возникновению нежелательных с точки зрения официальных идеологов аллюзий. (Существовала ли альтернатива Октябрьской революции? Можно ли было обойтись без Гражданской войны, коллективизации, Большого террора и т. п.?)

Историческая альтернатива предполагает необходимость выбора одной из двух (или нескольких) возможностей. Отвергнутые возможности не исчезают бесследно: они остаются в историческом предании и исторической памяти. Воскреснув под пером историка, побежденные альтернативы и упущенные возможности могут вновь заявить о своем существовании. Несостоявшаяся история, обретя своего историографа и найдя воплощение в его работах, становится историей несостоявшегося. Она позволяет глубже уяснить границы былых событий, четко очерчивая границы незнаемого и непознанного — того, что мы привыкли именовать словом «тайна».

В истории всегда будет существовать нечто непознаваемое, ускользающее от нашего категориального аппарата. Есть известная притягательность в том, чтобы сказать: «Я не знаю». Не следует путать невежество и некомпетентность с отчетливым пониманием того, что ты столкнулся с тайной. Тебе попала в руки шкатулка со множеством потайных ящичков, а ключей — нет. Ремесло историка потеряло бы свою неизъяснимую прелесть, если бы историку не приходилось время от времени разгадывать тайны.

С. А. Экштут

3. Судить или понимать?

Историк с давних пор слывет неким судьей подземного царства, обязанным восхвалять или клеймить позором погибших героев. Надо полагать, такая миссия отвечает прочно укоренившемуся предрассудку. Когда мы уже не в силах что-либо изменить, а общепринятые идеалы глубоко отличны от наших, эта привычка только мешает. Не глупо ли, возводя в абсолют относительные критерии индивидуума, партии или поколения, прилагать их к способу правления Суллы в Риме или Ришелье на Генеральных штатах? Нет ничего более изменчивого по своей природе, чем подобные приговоры, подверженные всем колебаниям коллективного сознания или личной прихоти. И история, слишком часто отдавая предпочтение наградному списку перед лабораторной тетрадью, приобрела облик самой неточной из всех наук — бездоказательные обвинения мгновенно сменяются бессмысленными реабилитациями. Господа робеспьеристы, антиробеспьеристы, мы просим пощады: скажите нам, бога ради, попросту, каким был Робеспьер?!

Короче, в наших трудах царит и все освящает одно слово: «понять». Слово, сказать по правде, чреватое трудностями, но также и надеждами. А главное — полное дружелюбия. Даже действуя, мы слишком часто осуждаем. Ведь так просто кричать: «На виселицу!» Мы всегда понимаем недостаточно. Всякий, кто отличается от нас — иностранец, политический противник, — почти неизбежно слывет дурным человеком. При условии, что история откажется от замашек карающего архангела, она сумеет нам помочь излечиться от этого изъяна. Ведь история — это обширный и разнообразный опыт человечества, встреча людей в веках. Неоценимы выгоды для жизни и для науки, если эта встреча будет братской.

М. Блок



Предыдущая

Страница

Следующая

Страница