О значении Гоголя в истории русской литературы

Воропаев В. А. д.ф.н., проф. фил. фак. МГУ им. М. В. Ломоносова (Москва) / 2009

1 апреля нынешнего года исполнилось 200 лет со дня рождения великого русского писателя Николая Васильевича Гоголя¹. Для России, русской культуры это знаменательная дата. Интерес наших соотечественников к творчеству Гоголя никогда не угасал. В чем секрет такой популярности? Гоголь не только классик русской литературы, но и великий патриот России. «Поблагодарите Бога прежде всего за то, что вы русской, – писал он своему другу графу Александру Петровичу Толстому. – Для русского теперь открывается этот путь, и этот путь есть сама Россия. Если только возлюбит русской Россию, возлюбит и все, что ни есть в России. К этой любви нас ведет теперь Сам Бог. Без болезней и страданий, которые в таком множестве накопились внутри ее и которых виною мы сами, не почувствовал бы никто из нас к ней состраданья. А состраданье есть уже начало любви» (VIII, 300).

Это письмо, названное Гоголем «Нужно любить Россию» и включенное в книгу «Выбранные места из переписки с друзьями», было запрещено цензурой и не печаталось при жизни автора. Оно и сегодня, к сожалению, не так широко известно. Да и сама книга, о которой много написано, едва ли понята в своей сути. В ней Гоголь во всеуслышание высказал свои взгляды на веру, Церковь, царскую власть, Россию, слово писателя. Он выступил в роли государственного мыслителя, стремящегося к наилучшему устройству страны, установлению единственно правильной иерархии должностей, при которой каждый выполняет свой долг на своем месте и тем глубже сознает свою ответственность, чем это место выше.

Все вопросы жизни – бытовые, общественные, государственные, литературные – имеют для Гоголя религиозно-нравственный смысл. Признавая и принимая существующий порядок вещей, он стремился к преобразованию общества через преобразование человека. «Общество образуется само собою, общество слагается из единиц, – говорил он. – Надобно, чтобы каждая единица исполнила должность свою. <…> Нужно вспомнить человеку, что он вовсе не материальная скотина, но высокий гражданин высокого небесного гражданства. Покуда он хоть сколько-нибудь не будет жить жизнью небесного гражданина, до тех пор не придет в порядок и земное гражданство» (ХIII, 443).

Гоголь указал на два условия, без которых никакие благие преобразования в России невозможны. Прежде всего, нужно любить Россию. А что значит – любить Россию? Писатель поясняет: «Тому, кто пожелает истинно честно служить России, нужно иметь очень много любви к ней, которая бы поглотила уже все другие чувства, – нужно иметь много любви к человеку вообще и сделаться истинным христианином во всем смысле этого слова» (VIII, 441).

Не должно также ничего делать без благословения Церкви: «По мне, безумна и мысль ввести какое-нибудь нововведение в Россию, минуя нашу Церковь, не испросив у нее на то благословенья. Нелепо даже и к мыслям нашим прививать какие бы то ни было европейские идеи, покуда не окрестит их она светом Христовым» (VIII, 284). Для Гоголя понятие христианства выше цивилизации. Залог самобытности России и главную ее духовную ценность он видел в Православии.

Гоголь учил сознательному, ответственному отношению к жизни. Незадолго до смерти (в письме к протоиерею Матфею Константиновскому 1850 г. ) он говорил: «Хотелось бы живо, в живых примерах, показать темной моей братии, живущей в мире, играющей жизнию, как игрушкой, что жизнь – не игрушка» (ХIV, 179). Современный человек во многом утратил представление о том, для чего он живет, что ему делать со своей жизнью. Раньше он это понимал через православную веру, которая учит чувству ответственности.

Фольклорные образы и сюжеты, почерпнутые из преданий, народных песен и дум, сочетаются в произведениях Гоголя с жизненным реализмом, образуя неповторимый художественный синтез. Великий знаток человеческой души, доподлинно знавший, как неискоренимо зло в человеческой натуре, он был также гениальным лириком, тонко и проникновенно умевшим чувствовать красоту родной природы и величие человеческого духа.

Гоголь воспел героическое прошлое казачества, рыцарскую преданность Отечеству и вместе с тем в поэтическом песенном образе неудержимо несущейся птицы-тройки выразил уверенность в великом духовном будущем своей страны и народа. Для него русский и малороссиянин – близнецы-братья, призванные к тому, чтобы составить «нечто совершеннейшее в человечестве» (ХII, 419).

Что касается художественного стиля Гоголя, то он стремился выработать его таким, чтобы в нем сливались стихии церковнославянского и народного языка. Это подтверждается, в частности, собранными им «Материалами для словаря русского языка», где представлены слова и диалектные, и церковнославянские. По Гоголю, характерное свойство русского языка – «самые смелые переходы от возвышенного до простого в одной и той же речи» (VIII, 233). При этом он подчеркивал, что под русским языком разумеет «не тот язык, который изворачивается теперь в житейском обиходе, и не книжный язык, и не язык, образовавшийся во время всяких злоупотреблений наших, но тот истинно русский язык, который незримо носится по всей Русской земле, несмотря на чужеземствованье наше в земле своей, который еще не прикасается к делу жизни нашей, но, однако ж, все слышат, что он истинно русский язык…» (VIII, 358).

Эти мысли легли в основу характеристики Гоголем русского языка в статье «В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность», которую по праву можно назвать эстетическим манифестом писателя. «Необыкновенный язык наш есть еще тайна <…> – говорит Гоголь. – Он беспределен и может, живой, как жизнь, обогащаться ежеминутно, почерпая, с одной стороны, высокие слова из языка церковно-библейского, а с другой стороны – выбирая на выбор меткие названья из бесчисленных своих наречий, рассыпанных по нашим провинциям, имея возможность таким образом в одной и той же речи восходить до высоты, не доступной никакому другому языку, и опускаться до простоты, ощутительной осязанью непонятливейшего человека…»(VIII, 408–409).

Не удивительно, что Гоголь отчасти и проник в тайну этого рождающегося языка. Приобретая драгоценный опыт, он стремился поделиться им с друзьями-литераторами, например, Николаем Языковым, которому писал в 1843 г. из Бадена: «В продолжение говения займись чтением церковных книг. Это чтение покажется тебе трудно и утомительно, примись за него, как рыбак, с карандашом в руке, читай скоро и бегло и останавливайся только там, где поразит тебя величавое, нежданное слово или оборот, записывай и отмечай их себе в материал. Клянусь, это будет дверью на ту великую дорогу, на которую ты выдешь! Лира твоя наберется там неслыханных миром звуков и, может быть, тронет те струны, для которых она дана тебе Богом» (ХII, 205).

Сохранившиеся тетради выписок Гоголя из творений святых отцов и богослужебных книг свидетельствуют о том, что ему хорошо известна была христианская книжность. Судя по всему, он искал путей к тому, чтобы стать духовным писателем в собственном смысле этого слова. Духовная, церковная литература по форме имеет ряд отличий от литературы светской, хотя между этими видами словесности имеются некоторые общие приемы, в том числе и художественные. Но духовное творчество имеет строго определенную цель, направленную к объяснению смысла жизни по христианскому вероучению. Такое творчество основывается на Священном Писании и имеет определенные признаки. Писатель, взявшийся решать вопросы сокровенной жизни «внутреннего человека», сам должен быть православным христианином. Он обязан также основательно знать предшествующую традицию церковной литературы, а она корнями уходит в Святое Евангелие – источник духовного слова, резко отличающийся по своей направленности от основы, породившей художественную литературу во всем разнообразии ее проявлений. Наконец, для церковного писателя необходима живая вера в Промысл Божий, в то, что во Вселенной все совершается по непостижимому замыслу ее Создателя. В своем зрелом творчестве Гоголь приблизился именно к такому пониманию целей литературы.

Назначение искусства, считал Гоголь, – служить «незримой ступенью к христианству», ибо современный человек «не в силах встретиться прямо со Христом» (VIII, 269). По Гоголю, литература должна выполнять ту же задачу, что и сочинения духовных писателей, – просвещать душу, вести ее к совершенству. В этом для него – единственное оправдание искусства. И чем выше становился его взгляд на искусство, тем требовательнее он относился к себе как к писателю.

Суть творческого развития Гоголя заключается в том, что от чисто художественных произведений, где литургическая, церковная тема была как бы в подтексте, он переходит к ней непосредственно в «Размышлениях о Божественной Литургии», сочинениях, подобных «Правилу жития в мире» (собственно духовная проза), и в публицистике «Выбранных мест из переписки с друзьями». К новым жанрам зрелого творчества Гоголя можно отнести и составленные им молитвы, а также систематизированные выписки из творений святых отцов и учителей Церкви – труды, характерные скорее для такого писателя-аскета, каким был, например, святитель Игнатий (Брянчанинов), чем для светского литератора. Молитвы Гоголя, написанные во второй половине 1840-х гг., свидетельствуют о его богатом молитвенном опыте и глубокой воцерковленности его сознания.

В постижении тайны проникновенного лиризма церковной поэзии, осознании значения церковнославянского языка в формировании русского литературного языка Гоголь опередил свое время. Для Гоголя русский литературный язык – единственный и прямой наследник церковнославянского языка, который в славянским мире иногда называли русским и который был общеславянским книжным (литературным) языком. «Честь сохранения славянского языка, – говорил он, – принадлежит исключительно русским»². Как-то в разговоре со своим земляком О. М. Бодянским, профессором истории и литературы славянских наречий Московского университета, Гоголь сказал: «Нам, Осип Максимович, надо писать по-русски <…> надо стремиться к поддержке и упрочению одного, владычного языка для всех родных нам племен. Доминантой для русских, чехов, украинцев и сербов должна быть единая святыня – язык Пушкина, какою является Евангелие для всех христиан…»³

В конце жизни, осенью 1851 г., по возвращении из Оптиной Пустыни Гоголь посетил на Покров Свято-Троицкую Сергиеву лавру, чтобы помолиться о своей матери в день ее именин. Там он вместе с отцом Феодором (Бухаревым) посетил студентов Московской Духовной академии. «Студенты приняли его с восторгом, – вспоминал архимандрит Феодор. – И когда при этом высказано было Гоголю, что особенно живое сочувствие возбуждает он к себе тою благородною открытостью, с которой он держится в своем деле Христа и Его истины, то покойный заметил на это просто: «Что ж? Мы все работаем у одного Хозяина»».

Несмотря на краткость сказанных Гоголем слов, он все же выразил перед будущими пастырями важную мысль о том, что чувствует свою общность с ними в служении Христу⁴.

Константин Мочульский в книге «Духовный путь Гоголя», имея в виду значение Гоголя в истории русской литературы, писал: «В нравственной области Гоголь был гениально одарен; ему было суждено круто повернуть всю русскую литературу от эстетики к религии, сдвинуть ее с пути Пушкина на путь Достоевского. Все черты, характеризующие «великую русскую литературу», ставшую мировой, были намечены Гоголем: ее религиозно-нравственный строй, ее гражданственность и общественность, ее боевой и практический характер, ее пророческий пафос и мессианство. С Гоголя начинается широкая дорога, мировые просторы. Сила Гоголя была так велика, что ему удалось сделать невероятное: превратить пушкинскую эпоху нашей словесности в эпизод, к которому возврата нет и быть не может»⁵.

В этих словах много правды, хотя, наверное, перелом в русской литературе был не столь резок. В том же Пушкине, особенно зрелом Пушкине 1830-х гг., нельзя не заметить начал будущей русской литературы, что, кстати сказать, хорошо сознавал и Гоголь, называя поэта «нашим первоапостолом».

О значении Гоголя в истории русской литературы говорилось немало. Может быть, точнее других сказал об этом протоиерей Павел Светлов, профессор богословия Киевского университета Св. Владимира: «Мысль Гоголя о необходимости согласования всего строя нашей жизни с требованием Евангелия, так настойчиво высказанная им в нашей литературе в первый раз, явилась тем добрым семенем, которое выросло в пышный плод позднейшей русской литературы в ее лучшем и доминирующем этическом направлении. Призыв обществу к обновлению началами христианства, хранимого в Православной Церкви, был и остается великою заслугою Гоголя перед отечеством и делом великого мужества для его времени, чаявшего спасения в принципах европейской культуры»⁶.

В заключение приведем слова, сказанные новомучеником протоиереем Иоанном Восторговым на панихиде по Гоголю в 1903 г., в которых ясно видится смысл его духовного значения. «Вот писатель, у которого сознание ответственности пред высшею правдою за его литературное слово дошло до такой степени напряженности, так глубоко охватило все его существо, что для многих казалось какою-то душевною болезнью, чем-то необычным, непонятным, ненормальным. Это был писатель и человек, который правду свою и правду жизни и миропонимания проверял только правдою Христовой. Да, отрадно воздать молитвенное поминовение пред Богом и славу пред людьми такому именно писателю в наш век господства растленного слова, – писателю, который выполнил завет апостола: слово ваше да будет солию растворено⁷. И много в его писаниях этой силы, предохраняющей мысль от разложения и гниения, делающей пищу духовную удобоприемлемой и легко усвояемой. <…> Такие творцы по своему значению в истории слова подобны святым отцам в Православии: они поддерживают благочестные и чистые литературные предания»⁸.

При жизни Гоголя ценили прежде всего как сатирика и юмориста. Многое в его творчестве стало понятно позднее. Любое направление или течение в литературе могло по праву видеть в нем своего предтечу. Гоголь стал первым представителем глубокого и трагического религиозно-нравственного стремления, которым проникнута русская литература. Выдвинутый им идеал воцерковления русской жизни – идеал до сей поры глубоко значимый для России.

Литературное значение Гоголя огромно. Его именем назван целый период русской литературы. И все-таки в сознание современников и последующих поколений он вошел как образец русского писателя, сознающего свою ответственность за то дело, к которому призван.

Примечания

1. Согласно свидетельству матери Гоголя и его родных, он родился 19 марта, а не 20-го, как ошибочно указано в метрической книге, и соответственно день рождения писателя мы должны отмечать 1-го апреля по новому стилю. (В нашем столетии при пересчете со старого стиля на новый прибавляется 13 дней.) См. об этом: Воропаев В. Когда родился классик? // Литературная газета. М., 2009. 1–7 апреля.

2. Цит. по: Гоголь Н. В. Собр. соч. : В 9т. /Сост., подгот. текстов и коммент. В. А. Воропаева, И. А. Виноградова. М., 1994. Т. 8. С. 30.

3. Данилевский Г. П. Знакомство с Гоголем (Из литературных воспоминаний) // Исторический Вестник. 1886. № 12. С. 479; Данилевский Г. П. Знакомство с Гоголем // Соч. СПб., 1901. Т. 14. С. 99.

4. <Феодор (Бухарев), архимандрит. > Три письма к Н. В. Гоголю, писанные в 1848 году. СПб., 1860. С. 5–6.

5. Мочульский К. Духовный путь Гоголя. Париж, 1976. С. 86.

6. Светлов П. Я., прот., проф. Идея Царства Божия в ее значении для христианского миросозерцания (Богословско-апологетическое исследование). Свято-Троицкая Сергиева лавра, 1905. С. 232.

7. Кол. 4, 6.

8. Восторгов И. И., протоиерей. Честный служитель слова /Речь на панихиде по Н. В. Гоголю по случаю открытия ему памятника в гор. Тифлисе, сооруженного городским самоуправлением // Полн. собр. соч. : В 5 т. СПб., 1995. Т. 2. С. 226–227.

Гоголь как мыслитель

Воропаев В. А. (Москва), д.ф.н., профессор философского факультета МГУ им. М. В. Ломоносова / 2010

Сегодня имя Гоголя нередко можно встретить в исследованиях по русской философии и даже истории русской Церкви. Выходят коллективные монографии и сборники статей, посвященные философским аспектам мировоззрения и творчества Гоголя¹. Вместе с тем во многом остается справедливым замечание протопресвитера профессора В. В. Зеньковского, что время «для исторически справедливой оценки Гоголя как мыслителя еще не настало»².

Миросозерцание Гоголя отличается удивительной цельностью и единством. В лекции о багдадском калифе Ал-Мамуне (IХ в. по Р. Х.), на которой присутствовали А. С. Пушкин и В. А. Жуковский (опубл. в 1835 г.) Гоголь характеризовал этого правителя как покровителя наук, исполненного «жажды просвещения», видевшего в науках «верный путеводитель» к счастью своих подданных. Однако калиф, по мысли Гоголя, способствовал разрушению своего государства: «Он упустил из вида великую истину: что образование черпается из самого же народа, что просвещение наносное должно быть, в такой степени заимствовано, сколько может оно помогать собственному развитию, но что развиваться народ должен из своих же национальных стихий» (VIII, 79). Подобные мысли Гоголь высказывал и позднее. В программной статье «О преподавании всеобщей истории» (1835) Гоголь писал, что цель его — образовать сердца юных слушателей, чтобы «не изменили они своему долгу, своей вере, своей благородной чести и своей клятве — быть верными своему отечеству и государю» (VIII, 39). Именно на эту статью ссылался Гоголь незадолго до смерти (в октябре 1851 г.), защищаясь от обвинений А. И. Герцена в отступничестве от прежних убеждений и в доказательство единства своих взглядов.

Историософские взгляды Гоголя отразились в эссе «Жизнь» («Бедному сыну пустыни снился сон…»), посвященном важнейшему событию мировой истории — Рождеству Христову. Эта тема станет важнейшей в зрелом творчестве писателя. Примечательно, что Оптинский старец Варсонофий истоки религиозности последних лет жизни Гоголя усматривал в его раннем творчестве. «Гоголя называли помешанным, — говорил он. — За что? — За тот духовный перелом, который в нем произошел и после которого Гоголь твердо и неуклонно пошел по пути богоугождения, богослужения. Как же это случилось? В душе Гоголя, насколько мы можем судить по сохранившимся его письмам, а еще больше по сохранившимся рассказам об его устных беседах, всегда жила неудовлетворенность жизнью, хотелось ему лучшей жизни, а найти ее он не мог. „Бедному сыну пустыни снился сон…“ — Так начинается одна из статей Гоголя („Жизнь“. — В. В.)… и сам он, и все человечество представлялось ему в образе этого бедного сына пустыни. Это состояние человечества изображено и в Псалтири, там народ Божий, алча и жаждая, блуждал в пустыне, ища Града обительного, и не находил. Так и все мы алчем и жаждем этого Града обительного, и ищем его, и блуждаем в пустыне»³.

Широта замысла, отраженная в заглавии статьи, говорит о том, что представленные в «Жизни» Египет, Греция и Рим являют собой не столько образы древних исторических цивилизаций, сколько мыслятся Гоголем как обобщение дохристианских типов культуры — «…как будто бы царства предстали все на страшный суд перед кончиною мира» (VIII, 83).

В своей концепции мирового исторического развития Гоголь придавал определяющее значение Божественному промыслу. «Что ссылаешься ты на историю? История для тебя мертва <…> Без бога не выведешь из нее великих выводов» («Близорукому приятелю», VIII, 347).

В художественных произведениях Гоголь часто утверждал идеал через обличение пошлости (в смысле бездуховности), которая есть искажение образа Божия в человеке: «…В уроде вы почувствуете идеал того, чего карикатурой стал урод» (VIII, 317). В жизни и в творчестве Гоголь, по его собственному признанию, стремился идти путем церковной аскетики — очищения, восстановления в себе образа Божия, воцерковления своих писаний.

Философия Гоголя, его миросозерцание во всей полноте и оригинальности проявились в отношении к языку. В последние годы широко дискутируется вопрос, почему Гоголь писал на русском языке. В этой связи можно сослаться на мнение известного историка-слависта, академика Владимира Ивановича Ламанского (1833–1914), который находил, что гениальность Гоголя проявилась именно в его сознательном отказе от «украинской мовы» в пользу общерусского литературного языка⁴. Гоголь стремился выработать такой стиль, чтобы в нем сливались стихии церковнославянского и народного языка (что совершенно естественно для русской литературной классики). Это подтверждается, в частности, собранными им «Материалами для словаря русского языка», где представлены слова и диалектные, и церковнославянские (заметим, что составлять такой словарь Гоголь начал задолго до В. И. Даля). По Гоголю, характерное свойство русского языка — «самые смелые переходы от возвышенного до простого в одной и той же речи» (VIII, 233). При этом он подчеркивал, что под русским языком разумеет «не тот язык, который изворачивается теперь в житейском обиходе, и не книжный язык, и не язык, образовавшийся во время всяких злоупотреблений наших, но тот истинно русский язык, который незримо носится по всей русской земле, несмотря на чужеземствованье наше в земле своей, который еще не прикасается к делу жизни нашей, но, однако ж, все слышат, что он истинно русский язык…» (VIII, 358).

«Честь сохранения славянского языка принадлежит исключительно русским», — говорил Гоголь⁵. Эти пророческие слова спустя несколько десятилетий повторил замечательный русский ученый-лингвист князь Николай Сергеевич Трубецкой: «Русский литературный язык в конечном счете является прямым преемником староцерковнославянского языка, созданного свв. славянскими первоучителями в качестве общего литературного языка для всех славянских племен эпохи конца праславянского единства»⁶.

В осознании значения церковнославянского языка в формировании русского литературного языка Гоголь опередил свое время. Для Гоголя русский литературный язык — единственный и прямой наследник церковнославянского языка, который в славянским мире иногда называли русским и который был общеславянским книжным (литературным) языком. Мысли эти получили признание и развитие у лингвистов нашего времени (академик Н. И. Толстой, Е. М. Верещагин и др.). Напомним в этой связи слова Гоголя, сказанные в разговоре со своим земляком О. М. Бодянским, профессором истории и литературы славянских наречий Московского университета: «Нам, Осип Максимович, надо писать по-русски <. ..> надо стремиться к поддержке и упрочению одного, владычного языка для всех родных нам племен. Доминантой для русских, чехов, украинцев и сербов должна быть единая святыня — язык Пушкина, какою является Евангелие для всех христиан…»⁷.

В «Выбранных местах из переписки с друзьями» Гоголь высказал свои взгляды на веру, Церковь, царскую власть, Россию, слово писателя. Он выступил в роли государственного мыслителя, стремящегося к наилучшему устройству страны, установлению единственно правильной иерархии должностей, при которой каждый выполняет свой долг на своем месте и тем глубже сознает свою ответственность, чем это место выше («Занимающему важное место»). Гоголевская апология России, утверждение ее мессианской роли в мире в конечном итоге опираются не на внешние благоустройства и международный авторитет страны, не на военную мощь, а главным образом на духовные устои национального характера. Взгляд Гоголя на Россию — это прежде всего взгляд православного христианина, сознающего, что все материальные богатства должны быть подчинены высшей цели и направлены к ней. По Гоголю, залог будущего России — не только в особых духовных дарах, которыми щедро наделен русский человек по сравнению с другими народами, а еще и в осознании им своего неустройства, своей духовной нищеты (в евангельском смысле), и в тех огромных возможностях, которые присущи России как сравнительно молодой христианской державе.

Среди откликов на книгу особый резонанс имело письмо В. Г. Белинского к Гоголю из Зальцбрунна. Суть спора, сводилась «к религиозному прогнозу» (Г. В. Флоровский). Для Гоголя понятие христианства выше цивилизации. Залог самобытности России и главную ее духовную ценность он видел в Православии.

«Эта церковь, которая, как целомудренная дева, сохранилась одна только от времен апостольских в непорочной первоначальной чистоте своей, эта церковь, которая вся с своими глубокими догматами и малейшими обрядами наружными как бы снесена прямо с неба для русского народа, которая одна в силах разрешить все узлы недоумения и вопросы наши, которая может произвести неслыханное чудо в виду всей Европы, заставив у нас всякое сословье, званье и должность войти в их законные границы и пределы и, не изменив ничего в государстве, дать силу России изумить весь мир согласной стройностью того же самого организма, которым она доселе пугала, — и эта церковь нами незнаема! И эту церковь, созданную для жизни, мы до сих пор не ввели в нашу жизнь!» (Несколько слов о нашей церкви и духовенстве, VIII, 246). Единственным условием духовного возрождения России Гоголь считал воцерковление русской жизни. «Есть примиритель всего внутри самой земли нашей, который покуда еще не всеми видим, — наша церковь<…> В ней заключено все, что нужно для жизни истинно русской, во всех ее отношениях, начиная от государственного до простого семейственного, всему настрой, всему направленье, всему законная и верная дорога» (Просвещение, VIII, 283–284). Никакие благие преобразования в стране невозможны без благословения Церкви: «По мне, безумна и мысль ввести какое-нибудь нововведенье в Россию, минуя нашу церковь, не испросив у нее на то благословенья. Нелепо даже и к мыслям нашим прививать какие бы то ни было европейские идеи, покуда не окрестит их она светом Христовым» (VIII, 284).

Политическая мысль Гоголя носила консервативный характер. Все вопросы жизни — бытовые, общественные, государственные, литературные — имели для него религиозно-нравственный смысл. Признавая и принимая существующий порядок вещей, он стремился к изменению общества через преобразование человека. «Брожение внутри не исправить никаким конституциям. <… Общест>во образуется само собою, общес<тво> слагается из единиц. <Надобно, чтобы каждая едини>ца исполнила должность свою.> <…> Нужно вспомнить человеку, <что> он вовсе не материальная скотина, <но вы>сокий гражданин высокого небесно<го гра>жданства. Покуда <он хоть ско>лько-нибудь не будет жить жизнью <неб>есного гражданина, до тех пор не <пр>идет в порядок и зе<мное> гражданство»⁸.

Корнем политических воззрений Гоголя был монархизм. Императора Николая Павловича он называл «Великим Государем». В статье «О лиризме наших поэтов» (1846), говоря о богоустановленности Царской власти, ведущей свое происхождение от ветхозаветных пророков, Гоголь замечал: «Высшее значенье монарха прозрели у нас поэты, а не законоведцы <…> Страницы нашей истории слишком явно говорят о воле промысла: да образуется в России эта власть в ее полном и совершенном виде» (VIII, 256–257). Размышляя о значении самодержавия для России, Гоголь обращался к авторитету Пушкина.

В один узел сходятся у Гоголя судьбы России, Церкви и Самодержавия. Государь у него — «образ Божий» на земле, воплощающий собой не только долг, но и любовь. «Там только исцелится вполне народ, где постигнет монарх высшее значенье свое — быть образом того на земле, который сам есть любовь» VIII, 256). В трактовке России как теократического государства Гоголь расходился с Н. М. Карамзиным и Пушкиным, но был солидарен с ними в своих симпатиях к дворянству как образованному классу. В своем «истинно русском ядре», считал Гоголь, это сословие прекрасно, оно является хранителем «нравственного благородства» и требует особенного внимания со стороны Государя. Перед дворянством Гоголь ставил две задачи: «сослужить истинно благородную и высокую службу Царю», став «на неприманчивые места и должности, опозоренные низкими разночинцами» и войти в «истинно русские» отношения к крестьянам, «взглянуть на них, как отцы на детей своих» (VIII, 361–362).

В отношении к Императору Петру I Гоголь ближе к Пушкину и М. П. Погодину, нежели к славянофилам. Причины петровских преобразований он объяснял необходимостью «пробуждения» русского народа, а также тем, что «слишком вызрело европейское просвещение, слишком велик был наплыв его, чтобы не ворваться рано или поздно со всех сторон в Россию и не произвести без такого вождя, каков был Петр, гораздо большего разладу во всем, нежели какой действительно потом наступил…» VIII, 369). В крепостном праве Гоголь видел прямое следствие петровских преобразований и призывал подумать заблаговременно, чтобы «осво<божде>нье не было хуже рабства»⁹. В сохранившихся главах 2-го тома «Мертвых душ» помещик Хлобуев говорит о своих крестьянах: «Я бы их отпустил давно на волю, но из этого не будет никакого толку»¹⁰. Сходную позицию в этом вопросе занимали многие русские писатели, в том числе Карамзин и И. В. Киреевский. В то же время Гоголь неустанно говорил о священных обязанностях помещиков по отношению к крестьянам. Подлинную отмену крепостной зависимости он видел не в европейской пролетаризации русского крестьянства, а в превращении дворянских имений в монастырские по духу, где задача вечного спасения займет подобающее ему место. За наружным блеском и благоустройством Запада Гоголь усматривал зачатки социально-политических катастроф. «В Европе завариваются теперь повсюду такие сумятицы, — писал он графине Л. К. Виельгорской, — что не поможет никакое человеческое средство, когда они вскроются, и перед ними будет ничтожная вещь те страхи, которые вам видятся теперь в России» (Страхи и ужасы России, VIII, 343–344).

Определенный интерес проявлял Гоголь к масонству и декабристскому движению. Он был знаком с И. А. Фонвизиным, Г. С. Батеньковым и другими декабристами, пытавшимися оказать на него влияние, а также с князем И. С. Гагариным, перешедшим в 1842 г. в католичество. Не разделяя их образа мыслей (отчасти схожего с идеями зальцбруннского письма Белинского), Гоголь не уходил от общения с ними, движимый христианским чувством сострадания. Одновременно он испытывал к декабризму и его идейной сущности профессиональный интерес как писатель, что нашло отражение в реминисценциях во 2-м (в большей степени) и в 1-м томах «Мертвых душ».

Гоголь остро ощущал отклонение человека от христианских заповедей. «Невольно обнимается душа ужасом, — писал он матери и сестрам в марте 1851 г., — видя, как с каждым днем мы отдаляемся все больше и больше от жизни, предписанной нам Христом». Единственный выход для русского народа Гоголь видел в исполнении заветов Евангелия. «Один только исход общества из нынешнего положения — Евангелие»¹¹; «Выше того не выдумать, что уже есть в Евангелии. Сколько раз уже отшатывалось от него человечество и сколько раз обращалось»¹².

Исторические и политические взгляды Гоголя близки к воззрениям Н. М. Карамзина («Записка о новой и древней России») и славянофилов. Вместе с тем, он остался непревзойденным в религиозном восприятии Запада <…> ни в ком не было такого глубокого непосредственного ощущения религиозной неправды современности»¹³.

Размышления Гоголя о губительности для человечества (прежде всего христианского мира) успехов прогресса и цивилизации предваряли религиозно-философские сочинения К. Н. Леонтьева и искания богословов ХХ в. Эта тема — излюбленная у крупнейшего православного духовного писателя нашего времени иеромонаха Серафима (Роуза).

Гоголь вплотную подошел к основным темам русской религиозной философии. Он стал первым представителем глубокого и трагического религиозно-нравственного стремления, которым проникнута русская литература. Выдвинутый им идеал воцерковления русской жизни — идеал до сей поры глубоко значимый для России. По словам протопресвитера В. В. Зеньковского, «Гоголя можно без преувеличения назвать пророком православной культуры. В этом выразилось его участие в развитии русской философской мысли»¹⁴. Такие творцы, как Гоголь, по своему значению в истории слова подобны святым отцам в Православии¹⁵.

Примечания

1. См.: Феномен «Шинели» Н. В. Гоголя в свете философского миросозерцания писателя: (К 160-летию издания). Коллективная монография. Екатеринбург, 2002; Философия Н. В. Гоголя: Сборник научных статей: Материалы научно-практической конференции в МГПУ, посвященной 200-летию со дня рождения Н. В. Гоголя /Отв. ред. Е. И. Рачин. Вып. 3. М., 2009.

2. Зеньковский В. В. История русской философии. Л., 1991. Т. 1. Ч. 1. С. 189.

3. Беседы схиархимандрита Оптинского скита старца Варсонофия с духовными детьми. Издание Свято-Троицкой Сергиевой лавры. СПб. 1991. С. 50.

4. См.: Семенов-Тян-Шанский В. П. То, что прошло: В 2 т. Т. 1. М., 2009. С. 624.

5. Цит. по: Гоголь Н. В. Собр. соч.: В 9 т. /Сост., подгот. текстов и коммент. В. А. Воропаева, И. А. Виноградова. М., 1994. Т. 8. С. 30.

6. Трубецкой Н. С. Общеславянский элемент в русской культуре // Трубецкой Н. С. К проблеме русского самопознания. Л., 1927. С. 69.

7. Данилевский Г. П. Знакомство с Гоголем (Из литературных воспоминаний) // Исторический Вестник. 1886. № 12. С. 479.

8. Гоголь Н. В. Собр. соч.: В 9 т. Т. 9. С. 402–403.

9. Там же. С. 402.

10. Там же. Т. 5. С. 415.

11. Переписка Н. В. Гоголя с Н. Н. Шереметевой. М., 2001. С. 226.

12. Гоголь Н. В. Собр. соч.: В 9 т. Т. 6. С. 383.

13. Зеньковский В. В. Русские мыслители и Европа. М., 1997. С. 37.

14. Зеньковский В. В. История русской философии. Т. 1. Ч. 1. С. 186.

15. Мысль эта впервые высказана в начале ХХ в. новомучеником протоиереем Иоанном Восторговым. См.: Восторгов И. И. Честный служитель слова /Речь на панихиде по Н. В. Гоголю по случаю открытия ему памятника в гор. Тифлисе, сооруженного городским самоуправлением // ПСС: В 5 т. СПб., 1995. Т. 2. С. 226–227.

Тезка Глава 6. Резюме и анализ

Резюме

Роман перескакивает на несколько лет вперед. Гоголь переехал в Нью-Йорк после окончания Йельского университета, а также окончил Колумбийскую архитектурную школу. Он работает в фирме на Манхэттене и живет в крошечной дешевой квартирке недалеко от кампуса Колумбийского университета. Гоголю нравится работать в фирме, и хотя его участие в проектах невелико, он понимает, что даже эти элементы дизайна способствуют их более крупным проектам. На вечеринке, устроенной другом, Гоголь знакомится с женщиной по имени Максин Рэтлифф. Он сразу чувствует влечение к ней, и они вдвоем разговаривают большую часть вечера. Максин звонит на следующий день после вечеринки и приглашает Гоголя на ужин позже на той же неделе в квартиру ее родителей в Челси, где она живет.

В доме Рэтлифов Гоголь восхищается родителями Максин, Лидией и Джеральдом, — их учтивостью и культурными знаниями, их умением без особых усилий готовить сложные блюда. Гоголь указывает Максине на различные архитектурные особенности таунхауса, и та с удовольствием их изучает. Обед проходит хорошо, и Гоголь стремительно влюбляется в Максину. Он становится частью жизни дома и обнаруживает, что существование Максин слилось с его собственным. Он проводит больше времени с Рэтлифами, ест их еду и разговаривает с ними. Он редко возвращается в свою студию на окраине города. Он больше рассказывает Максин об истории собственной семьи, и Максина, хотя и вежливая, удивляется жесткости, «традициям», в которых воспитывался Гоголь. Например, Максин потрясена тем, что брак родителей Гоголя был договорным.

Гоголь реже общается с семьей, по телефону. Однако летом 1994 года он разговаривает со своей матерью, и она напоминает ему, что Ашок удостоился большой чести — приглашенного профессора в колледже недалеко от Кливленда на предстоящий учебный год. Ашима спрашивает, зайдет ли Гоголь в дом в августе, чтобы увидеть Ашоке, прежде чем он уедет. Гоголь неохотно соглашается, поскольку он признался Ашиме, что встречается с кем-то по имени Максин и что они вдвоем планируют встретиться с родителями Максин в семейном домике в Нью-Гэмпшире в августе. Поскольку Бостон уже в пути, Гоголь планирует познакомить Максин с Ашимой и Ашоке. Соня, которая (читатель узнает) живет в Калифорнии, не будет дома на собрании.

Ашима, Ашоке, Максин и Гоголь вместе обедают в доме Гангули. Гоголя слегка смущает еда, которую подает его мать (обильный банкет из бенгальских блюд), и неформальный вид отца. Но Максин невозмутима. Она узнает больше о профессуре Ашоке в Кливленде и об Ашиме, которая, по словам рассказчика, сейчас работает в местной пригородной публичной библиотеке. Трапеза заканчивается, и Ашима и Ашоке дарят Гоголю на день рождения свитер, который упадет, когда они с Максин будут в Нью-Гэмпшире. Перед отъездом Максин ловит Ашоке, называющего «Гоголя» своим ласковым именем, и спрашивает об этом Гоголя в машине. Гоголь обещает объяснить ей прозвище позже.

В Нью-Гэмпшире Гоголь снова влюбляется в образ жизни Рэтлифов. Их загородный дом такой же деревенский, как и тщательно обставленный их дом в Нью-Йорке. Гоголь проводит две недели с Максин, Джеральдом и Лидией, бездельничая у озера, учась грести на каноэ, готовя еду из продуктов, которые они привезли из Нью-Йорка. На его день рождения, на его 27-летие, Рэтлифы устраивают вечеринку и приглашают своих друзей из хижин вокруг озера. На вечеринке, во время беззаботного разговора, Лидия утверждает другим соседям, что Гоголь родился в Америке, а затем прямо спрашивает Гоголя, был ли он там. Гоголь не задет этим происшествием, но разговор быстро продолжается. Позже той же ночью, когда Гоголь спит с Максин в их маленьком однокомнатном гостевом домике, он вздрагивает, думая, что слышит телефонный звонок. Возможно, считает он, его мать проверяет его. Она одна в доме в пригороде Бостона, Ашок недавно уехал на временную работу в Кливленд. Но Гоголь понимает, что не дал своей матери отпускной номер Рэтлифов. Он снова засыпает.

Анализ

Отношения Гоголя с Максиной становятся одним из главных сюжетных пунктов романа. Воспитание Максины максимально отличается от гоголевского. Ее родители не являются, как родители Гоголя, эмигрантами в США. Это учтивые жители Нью-Йорка, хорошо разбирающиеся в последних музейных выставках, политических скандалах и литературных вопросах. Они готовят блюда в европейском стиле из труднодоступных ингредиентов. Они пьют много вина и разговаривают за обеденным столом до поздней ночи. Их культурность и богатство означают, что им не нужно быть формальными, как родители Гоголя. В самом деле, Джеральд и Лидия кажутся идеальными хозяевами — они даже довольствуются тем, что позволяют Гоголю ночевать у Максин.

Гоголь очарован своей жизнью с Максин. Легко жить с ее родителями в красивом таунхаусе в Челси. Легко пренебречь его студией на окраине города, где его мало что интересует и где они с Максин редко спят. В то время как Гоголь должен сосредоточиться на своей карьере и зарабатывать деньги, чтобы прокормить себя, у Максин мало профессиональных устремлений, о которых можно было бы говорить, и она занята разговорами, вечеринками и взаимодействием с творческими сообществами Нью-Йорка. Ее досуг, таким образом, становится досугом Гоголя — по крайней мере, когда он не на фирме. Подобную роскошь испытал Гоголь впервые.

Следует, однако, заметить, что Максина, несмотря на свои огромные привилегии, не снисходит до Гоголя, и уж тем более не до его семьи. Хотя она не всегда понимает бенгальские традиции, ее интерес узнать больше о жизни Ашоке и Ашимы во время их визита в пригород Бостона кажется вполне искренним. О Максине мы узнаем через Гоголя — ее часто описывают такой, какой ее видит и понимает Нихил. Нихил рассматривает Рэтлифов в шестой главе как возможность узнать больше о жизни высшего класса Нью-Йорка. Но благодаря Рэтлифам Гоголь также узнает больше о том, что значит вырастить Гангули, ребенка родителей-иммигрантов.

Гоголь противопоставляет, например, каникулы его семьи, такие как давным-давно в Калькутту, отпуску Рэтлифов. Для Гангули каникулы были сценой семейных уз. Не имело значения, всегда ли удобно Гоголю и Соне, когда они шаркали из дома в дом в Калькутте. Вместо этого имело значение то, что оба ребенка видели своих тетушек, дядей и двоюродных братьев. Целью отпуска было поддержание семейных уз. Расслабление не было частью этого. Однако в Нью-Гэмпшире, в доме у озера Рэтлифов, отдых — это основная цель отпуска. В течение дня нет ничего лучше, чем бездельничать, плавать, разговаривать, есть хорошую еду. Гоголь понимает, что мировоззрение Рэтлифов в корне отличается от мировоззрения Гангулей. Жизнь для Джеральда и Лидии — это интеллектуальное удовольствие и стимуляция, а не семейные обязательства.

Последняя сцена главы очень важна. Гоголь просыпается посреди ночи и опасается, во-первых, что игнорирует свою мать, которая, как он знает, одна в доме в Массачусетсе. Но он понимает, что Ашима не может связаться с ним в Мэне, и это не пугает Гоголя. Это утешает его. Он хочет побыть наедине с Максин и ее семьей; он хочет поговорить со своими соседями и игнорировать, насколько это возможно, его семью, которая сейчас разбросана по стране (Ашима недалеко от Бостона, Ашоке в Огайо, Соня в Калифорнии). Гоголь считает, что с Максиной в Нью-Йорке и Нью-Гэмпшире он отрывается от Гангули, как Ашоке оторвался от своей семьи в Калькутте и переехал через весь мир, чтобы учиться в Массачусетском технологическом институте. Интересно, что Максин поступила наоборот: она оставалась как можно ближе к своей семье, отдыхала с ними, жила в их квартире. Максин не беспокоит, что она слишком тесно связана с жизнью родителей. Скорее, она приветствует эту близость и хочет включить в нее Гоголя. Гоголь, по сути, променял свою бенгальскую семью на временную нью-йоркскую семью. И он совсем не против такого преображения. Он приветствует это.

Глава 6

Резюме

После окончания колледжа Гоголь получает степень магистра архитектуры в Колумбийском университете. Сейчас он работает в архитектурной фирме в Нью-Йорке, зарабатывая очень мало денег и живя в крошечной квартирке. Однажды ночью на вечеринке он встречает девушку по имени Максин Рэтлифф, выпускницу Колумбийского университета, которая работает в издательстве книг по искусству. На следующее утро Максин звонит ему, утверждая, что нашла его номер в телефонной книге, и приглашает поужинать с ней в доме ее родителей.

Максин и ее родители, Лидия и Джеральд, живут гораздо более богатой и культурно «американской» жизнью, чем привык Гоголь. Их дом огромен, их обед сопровождается большим количеством дорогого вина, и их разговоры за едой не похожи ни на что, что Гоголь слышит от своих родителей. Гоголь и Максин начинают встречаться; вскоре Гоголь проводит с Максиной столько ночей, что, кажется, уже почти не живет в своей крохотной квартирке. Рэтлифы дают ему ключи от дома и побуждают думать о доме как о своем. Ему нравится то, как их жизнь отличается от его собственного бенгальского воспитания, но он не может избавиться от ощущения, что он не совсем свой.

Звонит Ашима и умоляет Гоголя приехать до того, как Ашоке уедет на девять месяцев в Огайо. Сначала Гоголь говорит, что слишком занят работой, но в конце концов признается, что встречается с кем-то и что у него есть планы поехать с ней в отпуск в Нью-Гэмпшир. Он и Максин посещают Гангули по пути в Нью-Гэмпшир, и Гоголь чувствует себя неловко, видя, как Максин общается с его родителями. В конце визита Максин слышит, как Ашоке называет своего сына «Гоголем». Когда Гоголь позже объясняет Максин свое имя, она говорит ему, что это «самая милая вещь, которую я когда-либо слышала», но быстро забывает об этом.

Гоголь и Максин приезжают к своим родителям в Нью-Гемпшир. Гоголь не дал Ашоке и Ашиме номера телефона, чтобы связаться с ним, а это означает, что он полностью отделен от своей бенгальской семьи, полностью потерян в мире Максин. Он празднует свой двадцать седьмой день рождения с Рэтлиффами и их друзьями, которых он никогда не видел. Он понимает, что на самом деле его никто не знает, что его забудут так же легко, как и узнали.

Анализ

Гоголь рассматривает свои отношения с Максиной как вершину своей «американскости» до сих пор в своей жизни. Максин и ее родители олицетворяют то, что Гоголь считает лучшим в американской культуре: интерес к искусству, физическую привязанность и открытость в отношениях, которых Гоголь никогда не знал со своей биологической семьей. Гоголь почти полностью отдается этому новому образу жизни. Он не только встречается с Максин, но и начинает жить с Рэтлиффами, проводя с ними праздники, позволяя им занять место в его жизни, которое обычно занимает семья. Они дают ему ключи от дома и предлагают думать о себе как о равноправном члене их семьи. Он в самом прямом смысле заменяет одну семью другой, становясь одним из Рэтлифов, удаляясь от своей собственной семьи. Выбор, который он делает, — это способ укрепить свою американскую идентичность, и, делая это, он все больше и больше теряет свою бенгальскую идентичность.

Обед Максин с Ашоке и Ашимой — внешнее воплощение культурной напряженности, которую Гоголь испытывал внутренне. Перед мероприятием Ашима находит даже прозвище Максин «Макс» странным, возражая, что «Макс» — это имя мальчика. Максин предлагает принести вина к трапезе, но Гоголь отвечает, что у его родителей нет штопора. Гоголь предупреждает Максин, что его родителям будет неудобно проявлять физическую привязанность, но даже в этом случае Максин с трудом сдерживается, чтобы не провести рукой по его волосам. Вещи, которые Гангули кажутся нормальными, Максин пугают, и верно и обратное.

Это напряжение между культурами само по себе не представляет угрозы для отношений Гоголя и Максин. Оба они готовы мириться с периодической неловкостью, и Гоголь более чем готов оставить часть своего культурного наследия, чтобы вписаться в мир Максин. Что обрекает их на провал, так это то, что Гоголь так долго притворялся, что у него нет бенгальского прошлого, и Максин ему верит. Поскольку Гоголь так хочет быть «Нихилом», он никогда не дает Максине возможности узнать о его сложностях; когда она, наконец, узнает о смене его имени, она не осознает его важности, отвергая это как «самую милую вещь, которую я когда-либо слышала» и быстро забывая об этом. Гоголь настолько успешно изменил свою личность, что замаскировался от женщины, которая хочет его любить.

День рождения Гоголя в Нью-Гэмпшире намекает на то, что его время в качестве усыновленного Рэтлифа не может длиться вечно. Хотя они хотят действовать как семья Гоголя, Рэтлифы не знают ничего из истории, которая делает Гоголя тем, кем он является. Его редко спрашивают о его прошлом или бенгальской культуре, и Лидия даже не уверена, родился ли Гоголь в Америке.