Философия Патристики. Августин. Проблемы веры и знания.



Патристика
—  христианское богословие, 2–8
вв.

Аврелий Августин (354–430
гг.)
– представитель патристики.
Родился в Северной Африке, получил классическое образованеи в
Карфагене, преподавал риторику. Семья А.А. была языческой(отец)
и христианской(мать) одновременно. До 33 лет шел по стопам отца,
в 33 года принял христианство. Был великолепным логиком, что
позволило ему стать выдающимся философом. Сущность его философии
в трех работах: «Исповедь»(«Конфесионас»), «О святой троице», «О
граде божьем». Основные идеи А.А.:

—        
В мире постоянно идет борьба между царством божьим и
царством дьявола.

—        
Олицетворение царства божьего–христианская церковь, этого
было достаточно, чтобы его церковь объявила святым.

Философия А.А. теоцентрична,
Бог–высшая сущность. Он существует независимо от всего
остального, мир существует благодаря божественной воле. Бог
создал этот мир и постоянно все контролирует. Счастье человека–в
познании бога, инструмент познания–душа. Душа состоит из разума
и воли. Разум помогает понять добро и зло, что еще не делает
человека добродетельным. Выбор между добром и злом делает воля.
Величие бога в том, что он дал человеку волю, и он обладает
свободой выбора, в который бог не может вмешаться. Значит бог не
имеет отношения ко злу. Бог–абсолютное добро, абсолютного зла
нет. Зло–отсутствие добра. Чем дальше человек от бога, тем
больше зла. Учение А.А. о воле–основа волюнтаризма(воля–первом
месте, стремление добиться чего-либо во что бы то ни стало).
Учение о воле сделало христианство более популярным и доступным.
Спасение- в руках человека( он волен выбирать добро).

Проблемы веры и знания.
Вера не
подменяет и не заме­няет
разумного понимания, никогда его не элиминирует. Напротив,
как
уже замечено, вера стимулирует и подвигает понимание. Вера —
это
способ согласного понимания,— «cogitare
cum assensione»—

«мыс­лить
с одобрением», именно поэтому без мысли нет и не может быть
веры. И
наоборот, разумное понимание никогда не элиминирует веры, но
цементирует ее посредством максимального прояснения. Итак, вера
и разум
взаимодополнительны. «Верю, потому что абсурдно», «credo


quia absurdum»,
— этот ход решительно чужд духовному строю Авгу­стина.
Рождается, таким образом, позиция, которая позже откристал­лизуется
формулами: «credo
ut intelligam»
и
«intelligo
ut credam»
—
«верю,
чтобы понимать», «понимаю, чтобы верить». Исток этих фор­мул
мы находим в книге «Исайи» 7,9 в греческой версии 70 переводчи­ков:
«Не имея веры, не можете понять», что у Августина звучит так:

«понимание — вознаграждение веры», вера награждает разум. В его
работе «Истинная религия» мы читаем: «В видах гармонии сотворен­ного…
в нашем подспорье есть всегда и снадобья для души, благодаря

безошибочной доброте божественного Провидения… Это лекарство

действует двояко: власть и разум. Власть требует веры и толкает
чело­века
к необходимости понимания. Разум ведет человека к разумному

поведению. С другой стороны, даже и власть может быть лишена
своего
рационального
основания и держаться лишь теми, кому дана вера;
мотивы же
почтительного отношения к власти более чем очевидны, если она
умеет уважать неотъемлемые истины разума». И в его «Тро­ице» со
ссылкой на «Исайю» можно прочесть: «Вера ищет, разум находит.
Поэтому пророк и говорит: «Если не поверите, то и не поймете».

Шпаргалка по «Философии»

1) Вера
выше разума. «не стремись
понимать то, во что можешь верить, но верь
в то, что можешь понять» Аврелий Августин

«Верю,
чтобы понимать» Ансельм Кентерберийский

2) Разум
выше веры. «Понимаю, чтобы
верить» Пьер Абеляр

«Понимаю,
но тем, кто не способен понимать, полезно 
верить»(теория двух истин) Аверроис (Ибн-Рушд)

3) Разум
и вера не имеют ничего общего. «Верую, ибо нелепо»
Квинт Септимий Тертуллиан

«Верую 
и понимаю» Уильям Оккам.

4) Гармония
веры и разума. Фома Аквинский
провозгласил тезис о гармонии разума
и веры, которые не могут противоречить
друг другу (а если такое противоречие
обнаружено, то это значит, что мы просто
ошиблись в рассуждениях). Объединяет
все эти взгляды идея о том, что разум может
и должен служить вере («Философия — служанка
богословия»).

Подробнее;

1. Аврелий Августин,
Ансельм Кентерберийский («Верю, чтобы
понимать») и др. считали, что мы должны
обладать верой для того, чтобы с помощью
разума познавать мир и Творца

 Человек обладает разумом и верой. Высшая
истина воплощена в Откровении и дается
человеку через веру, разум нужен человеку
в первую очередь для того, чтобы глубже
понимать истины веры. Отсюда знаменитый
лозунг Ансельма, повторенный им вслед
за Августином: «Верю, чтобы понимать!».
Отсюда же стремление к рациональному
истолкованию Откровения, воплотившееся
в попытках доказать существование Бога,
триединство Божие и т.д.

2. Пьер Абеляр и
его последователи («Понимаю, чтобы верить»)
считали, что рациональное освоение мира
приводит нас к вере. Исходным пунктом
любого исследования Абеляр считал сомнение,
и дело ученого состоит в том, чтобы, следуя
путем разума, перейти от сомнения к истине.
Это возможно только при последовательном
и правильном применении диалектики (логики).
Диалектический разум — это разум вопрошающий,
находящийся в постоянном поиске, подвергающий
сомнению даже утверждения Священного
Писания, но с целью более глубокого его
понимания. Диалектический разум, возвышающийся
над обычным человеческим разумом, стремится
приблизиться к Божественному Логосу.
И поэтому диалектический разум способен
осознать некоторые христианские истины,
которые обычному разуму кажутся абсурдными
(например, триединство Бога). Таким образом,
разум является основой веры, отсюда знаменитый
тезис Абеляра: «Понимаю,
чтобы верить!» («Intelligo ut credam»).

Разум не является слугой
теологии, у него имеются собственные методы
и цели. Но, в конечном счете, деятельность
разума, все его достижения служат более
глубокому пониманию истин веры.

Абеляр: три 
вида разума

1) Божественный разум

2) Диалектический разум 
человека

3) Обычный разум человека

3. Фома Аквинский
синтезировал первые две точки зрения.
В частности, он провозгласил тезис о гармонии
разума и веры, которые не могут противоречить
друг другу (а если такое противоречие
обнаружено, то это значит, что мы просто
ошиблись в рассуждениях).

Знание и вера, разум 
и Откровение находятся в состоянии 
гармонии, дополняют друг друга и 
не противоречат друг другу. Говоря о 
религиозных истинах, полученных человеком 
через Откровение, Фома подчеркивает,
что некоторые из них, например, о 
триединстве Бога, не доступны для человеческого разума;
в этом случае человек может только верить.
Другие же истины, скажем, о том, что Бог
существует, вполне доступны разуму, и
с помощью нашего разума мы можем их анализировать
и доказывать. Но в то же время разум может
ошибаться, и когда философские идеи противоречат
Откровению, то, значит, философы не правы.

4. Мусульманский
философ Аверроис
(Ибн-Рушд) предложил для решения проблемы
знания и веры теорию
«двух истин». Согласно ей истины науки
выше истин религии, но истины науки способны
понять немногие, для всех же остальных
религиозные идеи полезны, поэтому они
имеют право на существование и их не стоит
публично опровергать.

В своей работе «Согласие 
религии и философии» Ибн-Рушд выдвинул
и разработал оригинальную концепцию «двух истин», или «двойственной истины»,
сыгравшую в дальнейшем большую роль в
истории философии.

Он пишет, что Откровение
не только не осуждает философские 
рассуждения, но, по сути дела, требует 
их от нас, ибо мы должны изучать 
природу вещей для того, чтобы воспарить мыслью к Творцу всех
этих вещей. Но нельзя требовать создавать
философию из ничего, философия — это
древняя наука, и поскольку особую роль
здесь сыграли греки, следовательно, необходимо
изучать греческую философию.

Кроме того, Коран требует от нас наблюдать и истолковывать природу
с помощью разума, чтобы постичь Творца.
Но любое умозаключение есть результат
размышления, следовательно, мы должны
знать логику.

Выводы, к которым мы
приходим в процессе рассуждения, могут 
противоречить буквальному смыслу Корана, который в таких случаях
нуждается в аллегорическом истолковании.

Но если с помощью 
разума мы можем постичь Бога, т.е.
высшую истину, то зачем нужно Откровение?

Ибн-Рушд делит людей 
на три класса в зависимости от
того, какие аргументы они способны воспринять.

А) Простые люди, руководствующиеся 
воображением, а не разумом; их можно 
убедить только с помощью риторических
аргументов. Так,какого-нибудь кочевника 
не убедишь философскими доводами (которые 
он не понимает), что нехорошо грабить 
и убивать других людей. Но, используя Коран
(т.е. Божественное Откровение), такому
кочевнику можно внушить, что за нехорошее
поведение Аллах накажет еговечными муками
в аду.

Б). Люди, открытые для диалектических
рассуждений; они хотятбыть уверенными,
что ничто из того, чему учит Откровение, не противоречит
естественному разуму, и им нужны основания,
почему надо верить в это, а не в то. Функция
теологии в том и состоит, чтобы находить
диалектические оправдания, с помощью
которых картина мира и смысл человеческого
бытия, данные нам в Откровении (в Коране),
покажется более истинными, нежели какие-либо
другие. Если бы теологии не было, эти люди
остались бы и без философии (им не доступной),
и без Откровения.

В). Ученые (философы), которых 
ничто не может удовлетворить, кроме необходимых доказательств математики
и метафизики.

Ученые благодаря деятельности
их разума постигают высшую истину
бытия. Так, они пришли к выводу: неверно,
что мир сотворен Богом из ничего,
мир существует вечно, и он есть результат 
взаимодействия Первоформы и Первоматерии. Но, зная эту
истину, философы понимают, что для всех
остальных людей учение о Боге есть лучшая
замена философской истины.

Отсюда следует учение
о двух истинах: одна подлинная — философская, а другая
— религиозная, являющаяся заменой философской
для всех других людей. О философских истинах
не философам лучше ничего не говорить.

5. В XIII—XV вв. теория
двух истин получила распространение
в Европе: Сигер Брабантский, Дуне Скот,
Уильям Оккам отстаивали точки зрения,
что разум и вера не имеют ничего общего
и разум ничем не может помочь вере. Принцип 
«Бритва Оккама»: надо отбросить или отсечь,
как бритвой, все фантастичесокое и сверхъестественное
при объяснении действительности и понять
ее безо всяких вымыслов о потустороннем
и мистическом)

Особой 
остроты достигала полемика по вопросам:
существует ли мир вечно или же
он был когда-то сотворен? Бессмертна
или смертна индивидуальная человеческая
душа? Существует ли свобода воли или 
любой человеческий поступок определяется
Богом?

10.

Человек и государство
в утопических моделях античности и эпохи
Возрождения

Античность
(приблизительно 5 вв. д.н.э.)

По 
произведениям Платона — «Государство» и «Законы» идеальная государственная
система, обладает чертами нравственной
и политической организации и направлена
на решение важных государственных задач.
К ним он относит следующие задачи:

— защита государства 
от врагов,

— осуществление систематического 
снабжения граждан,

— развитие духовной 
культуры общества и граждан.

В выполнении этих задач 
состоит, по Платону, осуществление идеи блага как
идеи, правящей миром.

П. считал, что возможно
три типа идеального гос-ва: монархия,
аристократия (наилучшая форма правления 
по П.), демократия. Им он противопоставляет 
их отрицательные типы: тирания, олигархия,
демагогия.

Идеальное государство, согласно Платону, должно быть построено
на принципе справедливости. Исходя из
справедливости, каждый гражданин в этом
государстве должен занимать свое особое
положение в соответствии с разделением
труда и нравственными задатками. Низший
общественный разряд составляют производители
— это земледельцы, ремесленники, купцы,
затем идут воины — стражи и правители
— философы.

Идеальное, а тем самым 
благое государство обладает следующими четырьмя добродетелями, три из которых присущи трем сословиям
общества соответственно, а именно: мудрость
— правителям и философам, храбрость — воинам,
стражам, умеренность — всему народу. Четвертая
добродетель характерна для всего государства
и выражается в том, чтобы «каждый делал
свое» (занимался своим делом — Платон
считает, что «многоделание», т.е.
стремление заниматься не свойственной
его сословию деятельностью, причиняет
огромный ущерб государству).

Социальная 
утопия Платона, направленная на то, чтобы сделать счастливым
все государство, приносит в конце концов
в жертву отдельного человека. По Платону,
идеальное государство состоит из людей,
которые выполняют свои социальные функции
без учета своих личных интересов и потребностей.
Таким образом, сплоченность государства
обеспечивается за счет жесткого ограничения
и обеднения личной жизни людей, полное подчинение
личности государству.

Аристотель отвергает проект «идеального государства»
Платона и предлагает свою теорию государства, основанного на
рабовладении. В этом государстве
власть должна принадлежать не богатым
и бедным, а среднему слою рабовладельцев.

Аристотель выделял 
следующие формы государства: монархию,
аристократию, политию (наиболее совершенная 
форма – смесь аристократии и 
демократии) (это все нормальные
формы) и тиранию, олигархию, демократию (ненормальные).

«В каждом государстве 
мы встречаем три класса граждан: 
очень зажиточные, крайне неимущие 
и третьи, стоящие в средине 
между теми и другими. Так 
как, по общепринятому мнению,
умеренность и середина -.наилучшее 
между двумя крайностями, то, очевидно, и средний достаток из всех благ
всего лучше».

Полагал, что государство,
которое он не отделял от общества,
должно требовать от члена общества
добродетельного поведения, без 
чего невозможна жизнь последнего.
Добродетели у Аристотеля разделяются 
на этические, основанные на привычке и
обычае, и дианоэтические — разумные, основанные
на рассуждении. Добродетельный член общества
стремится избегать чрезмерности во всех
отношениях, так как нравственность состоит
в соблюдении определенной меры. Среди
добродетелей Аристотель особо выделяет
справедливость (двух видов — уравнительная
и распределительная). Он отвергает стремления
к власти и наслаждениям. Такая жизнь —
паразитическая и животная, и он называет
ее «рабским образом мышления». Заслуживающей
внимания считает жизнь, которая характеризуется
как практическая (политическая) или теоретическая
(познавательная) деятельность.

Западноевропейские
возрождение (15-16 вв.)

Макиавелли. Произведение «Государь» посвящено
созданию благого государства, сильного
и могущественного, способного противостоять
натиску иноземцев. Критерии правильности
государственного ведения дел является
польза и успех любыми средствами. Религия
и мораль должны быть подчинены политике.
Идея диктатуры неограниченной власти.
Для достижения поставленных высоких
целей государь имеет право использовать
любые средства, даже принадлежащих к
числу аморальных. Государь – это разумный
политик, применяющий те правила политической
борьбы, которые ведут к успеху. К ним относятся,
в частности, умение быть недобродетельным,
использование добродетелей по мере необходимости.
М. Оправдывает «великолепную месть»,
«доблестное предательство», жестокость
и насилие, если они совершаются в интересах
государства.

Томас
Мор (изобретатель «Утопии»). «Утопия» —
некий проект, в котором этический идеал
всеобщности противостоит индивидуалистическому
себялюбию и ведет к восстановлению «естества»
— истинной человеческой природы. Организация
производства носит семейно-ремесленный
характер. Полное социальное равенство.
Отсутствие денег, а следовательно, и расслоения
общества на бедных и богатых.. Народ организован
по семьям (численностью до 40 человек).
Семьи – по филам (до 30 семей). Филом руководит
филарх, 10 филами – протофиларх. (Общность
имущества при сохранении патриархального
родительского авторитета). Сохранение
религиозных верований, но отличных от
христианства. (счастье заключается в
честном и порядочном удовольствии).

В основании такого государства 
лежат нормы, обеспечивающие его 
функционирование – общность имущества,
обязательное всеобщее участие граждан
в произвольном труде, ликвидация паразитического
существования привелегированних сословий,
равномерное распределение богатств.
Общество утопийцев основано на широкой
веротерпимости с признанием, однако,
бессмертия души, божественного провидения,
загробного воздаяния. Человеческое счастье
имеет основанием рационально обусловленное
удовольствие: оно должно быть честным
и благородным и служить на благо и утешение
другому.

Проект 
нового общества Томмазо Кампанеллы представлял «Город Солнца». Реформа
мира и освобождение от зла. Картина совершенного
государства в христианско-коммунистическом
ключе. В нём главенствуют священники-философы
во главе с папой = идеалом.

Форма города весьма специфична:
сплав идей духовного обновления,
магии и астрологии. Магия – практическое
искусство, основанное на идее одушевленности
мира. Город имеет форму пирамиды из колец,
число которых равно числу планет солнечной
системы и составленных таким образом,
чтобы принимать благоприятные импульсы,
исходящие от неба (солнце – видимый Бог,
символ Разума).

Средневековая философия. Конфликт разума и веры

⚡️ В эпоху ранней Патристики христианская философия была довольно противоречива. Стремясь позаимствовать из античных учений все то, что было хоть в какой-то мере родственно духу христианского вероучения (стоицизм, неоплатонизм), христианская философия в то же время чувствовала потребность размежеваться с чересчур рационалистическими и гедонистическими концепциями (аристотелизм, эпикуреизм). Отсюда возникает противопоставление веры и разума. Вера объявляется чем-то сверхразумным (выше разума, непостижима с его помощью) и даже антиразумным (противоречит разуму).

😳 «Верю, ибо абсурдно». Христианский богослов Тертуллиан (155/165–220/240) формулирует принцип, который знаменовал разрыв с античным рационализмом (даже платоновского типа) и готовность идти дальше, совершая «прыжок веры». Комментируя евангельскую историю про предательство и распятие Христа, он искренне удивляется, как могли люди распять своего Бога, пришедшего их спасти. И в то же время, признает, что в глубине сердца охотно верит в такой парадокс: «Верю, ибо абсурдно» (Credo quia absurdum).

🧐 «Верю, чтобы понимать». Аврелий Августин (354–430) во многом развивает мистические, иррациональные мотивы христианской веры. Но при этом он не является антирационалистом. Примирить разум и веру можно, считает он — главное, правильно расставить приоритеты. Его принцип гласит: «Верю, чтобы понимать» (Credo ut intelligam). Это означает, что без веры невозможно никакое понимание, без веры мы обречены подобно Сократу знать только то, что мы ничего не знаем. Вера выше разума и дается человеку для того, чтобы прояснить разум и двигаться дальше в духовном развитии. По мнению Августина, античные философы преуспели в том, чтобы возвыситься от чувств и мнений до уровня разума — для этого необходимо испытать «катарсис» (очищение души от страстей). Но христианский мыслитель должен двигаться дальше — от разума к сердцу. Для этого необходима «иллюминация» — божественное просветление, озарение наподобие того, которое испытал сам Августин, когда обратился в христианство.

Светлый вечер с Владимиром Легойдой

Поделиться

Владимир Легойда

Гость программы — Владимир Легойда, председатель Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ.

Темы беседы:

• Одиночество человека — христианский взгляд;
• Общинная жизнь, единство в Церкви;
• Христианское понимание Чуда;
• Критерии святости;
• Бог и человек.

Ведущий: Константин Мацан

К. Мацан

— «Светлый вечер» на радио «Вера», здравствуйте, дорогие друзья. У микрофона Константин Мацан, сегодня, как всегда по пятницам, в этом часе «Светлого вечера» с вами и с вами на связи Владимир Романович Легойда, глава Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ, главный редактор журнала «Фома» и профессор МГИМО. Добрый вечер.

В. Легойда

— Добрый вечер.

К. Мацан

— Владимир Романович, я бы нашу сегодняшнюю программу хотел бы начать с небольшого персонального воспоминания, вводящего в тему, которую сегодня, в том числе, хотел бы вам предложить обсудить. Я помню, я учился, по-моему, на третьем курсе, вы на одной лекции такую вещь сказали, вы сказали, что человек тотально одинок, вот может быть у человека семья, друзья, но в каком-то глубоком смысле человек тотально одинок и в этом смысле религия – это именно про преодоление этого одиночества, а не про что-то другое. Мне интересно сейчас стало и об этой теме с вами поговорить, потому что вы и своим гостям в программах «Парсуна» нередко вопрос задаете об одиночестве, о переживании одиночества, ну и тема такая, мне кажется, для многих сегодня чувствительная, как говорят, актуальная, особенно, когда мы прожили карантинные недели и остались заперты в домах, и в каком-то смысле уровень общения живого личного снизился. Тогда, когда вы говорили про вот эту тему тотального одиночества человека, из чего оно для вас вырастало – это такой некий троп, некий прием, чтобы религию объяснить как-то или это такие личные переживания действительно, что вот именно на этот вопрос религия вам дает ответ?

В. Легойда

— Вы знаете, это и в каком-то смысле одно и другое, и третье, потому что, конечно, тогда, я уж не помню, как я это говорил, но в принципе, понимаю, я периодически касаюсь этого на лекциях, это, конечно, в том числе, был и такой прием, чтобы это прозвучало для аудитории неожиданно и кого-то, возможно, заинтересовало. При этом это, конечно, не только прием, потому что вот это глубинное одиночество, оно, действительно, мне кажется, что так оно и есть в жизни каждого из нас, причем это не связано с неспособностью других людей тебя понять, тебе может так казаться, но если тебе так кажется, ты ошибаешься и это никак не умаляет важности близких людей, без которых это одиночество было бы вообще непереносимым, наверное, просто есть какие-то вещи, которые и для себя самого мало выразимы или которые, скажем, очень сложно проговорить даже с очень близким человеком, ну, по тем или иным причинам. Вот одиночество тебя всего, оно в каком-то смысле твоей человеческой сущностью предопределено и потом еще здесь, знаете, все-таки, мне кажется, закручено таким образом, что как познание себя, на мой взгляд, невозможно без Бога, узнавание себя настоящего, так и это вот преодоление одиночества через богообщение, оно способно изменить и качество твоих отношений с людьми, в том числе, и с близкими, глубину этих отношений, вот такой парадокс, а может быть, не парадокс, может быть, закономерность такая очевидная для тех, кто это проживал.

К. Мацан

— А насколько к этому близко, если говорить о религиозной стороне переживания одиночества то, что, допустим, Сёрен Кьеркегор выражал словами, что «никто не заменит меня перед Богом», вот в этом смысле я один и на вопрос (ну, это уже не Кьеркегор, это уже размышление над его словами), что на главные вопросы о жизни и смерти все равно человек отвечает один на один, предстоя Создателю, с точки зрения верующего человека – вот это об этом?

В. Легойда

— И об этом тоже, да, может быть, глубинно об этом, в первую очередь, потому что здесь я думаю, что, конечно, он прав, хотя мысль-то такая, она в каком-то смысле вполне очевидная, потому что, действительно, никто не заменит и здесь и не поможет никто в том смысле, что все равно самому надо все проходить. Но это, кстати, не единственная ситуация, когда никто тебя не заменит, ведь по большому счету во многих ситуациях человек сам должен, остается один, но это, конечно, предельная такая ситуация по глубине, по остроте, по всему она максимальная и в этом смысле уникальная, может быть, но я думаю, что, конечно, об этом. Но тут еще все это связано, опять же, тема смерти, как тема перехода в вечность, безусловно, она такая центральная, но я все к вопросу познания: еще мне кажется, что вот это вот познание и понимание себя, кто ты такой – это тоже очень связанные темы.

К. Мацан

— Я сейчас вспоминаю, что вот у Бердяева в его работе «Самопознание» одна из глав так и называется: «Одиночество», где он как раз пишет о том, что чуждость и общность, общение и некая индивидуальность, одиночество – такие корневые, какие-то базовые темы вроде для него и в его мировоззрении для человеческой жизни, то есть, видимо, да, вне этого какого-то, вне возможности остаться наедине с самим собой, наверное, подлинного самопознания не получится или оно затруднено. А вот еще один есть аспект, связанный с одиночеством, хотя такой, сторонний, но мне и вправду интересно вас об этом спросить: а вот жизнь церковная, как жизнь на приходе, как знание себя частью именно общины, насколько эта сторона церковной жизни вам, если угодно, важна? Спрашиваю потому, что если наблюдать со стороны, может показаться, что вы в этом смысле более склонны к такой, если угодно, ну, не одинокой вере, но какого-то некоего внутреннего проживания вопросов наедине с собой и с Богом, а вот именно общинность, такое чувство другого человека на приходе рядом, своего прихожанина – это нечто для вас в каком-то смысле, если не на периферии церковной жизни лежащее, то нечто то, на чем вы так сильно не акцентируетесь.

В. Легойда

— Собственно, вы все сказали, и я бы это уточнил каким образом, быть может: я вообще думаю, что создание этих здоровых полноценных общин – это одна из пока нерешенных задач в Русской Церкви, и это просто не решается, эта задача. Конечно, мы понимаем, что многое зависит от священника, каков поп, таков и приход и это, безусловно, так, но, насколько я могу судить о нашей приходской жизни – конечно, повторяю, это важнейшая и нерешенная еще задача в массе, в основе своей, если угодно, поэтому здесь есть такое общее измерение и причем, здесь, понимаете, что, конечно, опять же, чтобы всерьез на эту тему говорить, нужно начинать с определения, что такое общинная жизнь, потому что эта социализация некая общая, такое социальное измерение, присутствующее в жизни многих общин с совместными трапезами, какими-то делами, паломническими поездками и прочее – достаточно ли это для того, чтобы сказать, что вот это вот, собственно, полноценная общинная жизнь или это что-то другое, как это должно проявляться на уровне богослужебном, во вне богослужебной жизни и прочее и прочее? То есть это такой сложный вопрос, который требует, для начала, такого понятного важного определения.

К. Мацан

— Я, с одной стороны, как раз хотел вас спросить, насколько вы это переживаете, как проблему, но об этом вы сказали, но здесь есть все-таки, мне кажется, еще один аспект и мне он тоже в личном плане интересен, потому что я, с одной стороны, признаться, тоже в этом смысле не чувствую какой-то большой потребности в том, что вы сказали, в таком каком-то приходском общении, с одной стороны, с другой стороны, я себе ставлю вопрос о том, что насколько я себя реально осознаю частью прихода, любимого прихода, храма, в который я хожу, людей, которых я знаю? С другой стороны, могу ли я их для себя назвать «братья и сестры» ответственно, понимая, что я действительно отношусь к ним, как к братьям и сестрам? И меня в этом смысле обличил Сергей Иосифович Фудель в одной из своих книг, в одном из своих текстов он об этом как раз писал — о том, что, у него есть даже такой афоризм, что «Христианство – это согревать теплом своего дыхания холод этого мира». И христианство для него, в его некоем таком афористичном определении, переживании, характеристике – это стоять в храме вместе с другими людьми, сознавать это единство, что ты не один, ты не сам по себе, а вот именно с этими бабушками, дедушками, детьми, мужчинами, женщинами, ты в каком-то смысле их часть, а они – часть тебя, и вот это и есть для него православное, такое церковное переживание христианства, и он тут же добавляет, что именно это нам тяжелее всего дается, мы все индивидуалисты. Вот вы что-то подобное чувствуете?

В. Легойда

— Наверное, он прав, я все-таки чувствую это немножко по-другому, хотя я думаю, что Фудель, конечно, это чувствовал это и глубже и, если угодно, правильнее, но, видите, искусственно вызвать в себе такое чувство сложно, я, скорее разумом понимаю, что, наверное, это должно быть так, но вот чего нет, того нет.

К. Мацан

— Владимир Легойда, глава Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» и мы продолжаем наш разговор. Еще одна тема есть, которую я хотел бы с вами обговорить, тоже такая, в чем-то апологетическая тема – тема о чуде, о понимании христианином чуда. Вы не раз цитировали фразу Блаженного Августина о том, что мы считаем чудом приумножение хлебов, когда Христос накормил пять тысяч человек пятью хлебами и двумя рыбками, мы считаем это чудом, но почему-то мы не считаем чудом само произрастание хлеба – это тоже чудо. Вот с чем еще, кроме этого видения, для вас связана проблема чуда в христианстве, чуда в сознании верующего человека?

В. Легойда

— Ну, мне кажется, что вот такое обыденное представление о чуде, как о нарушении естественного хода вещей, оно вообще к пониманию чуда в христианстве имеет отдаленное отношение, но, к сожалению, почему-то это представление есть и у самих христиан, что чудо, по сути своей, является нарушением естественного хода вещей — мне кажется, что это не так, я думаю, что чудо, насколько я понимаю, и богословски мы говорим о чуде, как о проявлении Божьей воли в этом мире, и цитата, которую вы вспомнили, на это указывает и при этом, мне кажется, еще в Евангелии довольно четко сказано, что чудо не нарушает свободу воли человека, вот такой интересный момент и очень важный. Что я имею ввиду: вот когда нам говорится, что «Христос не совершил чудес по неверию их» или когда говорится, что «даже если камни возопиют, то люди не поверят», мы понимаем, что некое действие чудесное, оно не насильственно, оно относится к области веры и здесь не вступает этого «насильственности» (в кавычки беру) знания, знания «насильственно» в том смысле, что дважды два четыре и ты понимаешь, что это не пять, не шесть и с этим невозможно спорить, здесь у тебя нет выбора, это либо так, либо А, либо Б, либо параллельные прямые, либо перпендикуляры и так далее. А вот чудо, как проявление Божией любви и благодати в мире, оно все равно не может человека заставить, условно говоря, неверующего стать верующим, просто неверующий найдет ему какое-то другое объяснение. Это знаете, как, в замечательном семинарском анекдоте: семинарист отвечает на вопрос о чуде, вот говорят: «Звонарь упал с колокольни и не разбился, это же чудо? Он говорит: «Нет, это счастье. — А когда с нее второй раз упал и не разбился? — Это еще что-то. — Ну а если третий раз упал? — Ну, это, — говорит, — привычка». Все можно объяснить по-другому. Но это важная характеристика чуда, если угодно, даже подлинного чуда – это когда сохранение такого, не то, чтобы сомнения, а такой вот свободы человеческого восприятия происходящего. Мы с вами говорили об общинной жизни, только канонизированным святым, то есть как бы человека ни почитали, если он не канонизирован, то нельзя служить молебны, здесь есть такой богослужебный важный аспект, а обращение с молитвой келейно, конечно, возможно, потому что это же, собственно, свидетельство того, что у Бога все живы и если мы понимаем, что был бы жив этот человек, мы могли бы к нему обратиться даже с просьбой с какой-то: «помолитесь, пожалуйста, за меня о том-то, то-то», точно также мы можем обратиться и к уже ушедшему или давно ушедшему святому, веря, что он нас услышит и может вместе с нами вздохнуть к Богу, поэтому здесь вот главный момент, который меняется – это богослужебный, а второй: вот мы с вами как-то уже говорили, насколько я помню на эту тему, что канонизация – это не превращение человека из не святого в святого, это все-таки Господь делает, а это констатация факта того, что Церковь официально фиксирует вот это, подтверждает святость, то есть святых подвижников, людей, достигших святости — больше, чем канонизированных святых, вот это важно понимать, их больше, кто-то неизвестен, кто-то забыт и так далее. Поэтому сама канонизация – это возможность богослужебного другого обращения и это акт такой, педагогический, потому что канонизация предполагает написание жития, изучение жизни, публикации трудов, если у человека такие труды были, и подражание, такой дидактический момент важен, знание о святом, святой, как маячок такой, который помогает. В этом, мне кажется, смысл канонизации.

К. Мацан

— А у вас есть любимые святые, если так можно выразиться, кто они и почему?

В. Легойда

— Да, у меня есть: апостол Павел и блаженный Августин.

К. Мацан

— Так, а почему? С одной стороны, это не самый неожиданный ответ, особенно для тех, кто слушает нередко наши программы на радио «Вера», но мы поскольку говорим о типах святости и о разном, просто облики личности апостола Павла, Августина, есть то, что вам близко именно в нем, а не в ком-то другом, ну, я могу как-то вопрос даже заострить: это такие, в большей степени интеллектуальные люди, чем аскеты-подвижники, чем, допустим, облик такого старичка, преподобного Серафима Саровского, например?

В. Легойда

— Да, конечно, у меня, как у многих, есть особое отношение к преподобному Серафиму, преподобному Сергию, таким, действительно, великим и известным нашим святым, и Герману Аляскинскому, с которым у меня связан некий этап моего прихода к Церкви, но, отвечая на тот вопрос, который был поставлен, я могу сказать, что, конечно, Послания апостола Павла, они, как для сотен миллионов людей, стали определяющими, которые в свое время сформулировали важнейшие вещи для христианского миропонимания, конечно, и для меня тоже, безусловно, но не просто, как тексты, а как стоящий за ними человек — мне кажется, он очень виден там, что это живой человек, человек и страдающий, и переживающий, я как-то всегда его лично очень воспринимал, хотя не могу сказать, что хорошо знаю, изучал, меньше, чем Августина и даже меньше, чем Сократа, наверное, но все равно. А тут такое личное отношение у меня есть, это действительно так, потому что, скажем, к апостолу Петру у меня нет такого личного отношения, это совершенно точно могу сказать.

К. Мацан

— Это «Светлый вечер» на радио «Вера», я напомню, сегодня, как всегда на связи с нами и с вами в этом часе «Светлого вечера» Владимир Романович Легойда, глава Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ, главный редактор журнала «Фома» и профессор МГИМО. У микрофона Константин Мацан, мы прервемся и вернемся к вам буквально через минуту, не переключайтесь.

К. Мацан

— «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается, у микрофона Константин Мацан и с нами по-прежнему на связи в этом часе «Светлого вечера» Владимир Романович Легойда, глава Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ, главный редактор журнала «Фома» и профессор МГИМО и мы продолжаем наш разговор. Не могу вас не спросить, просто повинуясь логике разговора и журналистского долга, вы сказали, что два святых, которые наиболее вам близки, можно сказать, любимы – это апостол Павел и Августин, про Августина тоже нередко мы в ваших программах упоминаем в связи с вашей к нему любовью, но не могу вопрос вам не задать: а как вам кажется, облик какого человека проступает за текстами Августина?

В. Легойда

— С одной стороны, здесь даже просто ответить, потому что есть «Исповедь» Августина, это подробнейший рассказ и образ человека, и все этапы его жизни с поиском таким яростным, я бы даже сказал: и мучительным в чем-то, и напряженным поиском Бога он прописан, и характер там детально вырисовывается. С другой стороны, я вспоминаю слова нашего исследователя Баткина, который говорил замечательно, у него есть фраза, что «Августин пишет о себе», но не о себе он пишет, и это вот тоже такая, очень важная мысль, которая указывает на то, что, конечно, эта история поиска человеческой душой Бога, и она в каком-то смысле применима ко многим, если в каких-то частях не к каждому из нас, поэтому здесь не так, может быть, все просто и очевидно, как на первый взгляд все может показаться, но при этом, как я уже сказал, конечно, там человек очень виден, и вот эти замечательные, они широко известны, кусочки «Исповеди», но которые очень точны, которые характеризуют и Августина, и в принципе, почему сказано, что не о себе он пишет, например, я думаю, каждому из нас знакомо это чувство, что, когда он пишет, что «я просил Бога, чтобы Он меня избавил от каких-то моих страстей,  грехов, и я при этом говорил: я обязательно хочу исправиться, но не сейчас, а вот чуть-чуть попозже, вот, Господи, забери у меня этот грех, но сейчас я немножко, так сказать, погрешу, а вот когда-нибудь, чуть потом», я думаю, что многие себя ловили на таком тайном пожелании и вот это, конечно, очень много такого общечеловеческого, в том смысле, что свойственно падшей человеческой природе. Но при этом, конечно, особое, удивительное совершенно, всегда так пронзительно влияло на меня отношение Августина к маме, все страницы, посвященные матери. Или, допустим, известно, что он никак не мог отказаться от общения с женским полом долгое время и хотя он не был официально женат, но у него была как раз во время поиска, когда он приходил к христианству была, как бы мы, наверное, сказали сегодня: «сожительница», от которой был ребенок Адеодат и интересно, что Августин нигде не называет ее имени и может это нам показаться скорее со знаком «минус» такой особенностью, а вот я читал в одном из исследований и склонен считать это верным, что Августин таким образом ее оберегает, все-таки беря на себя здесь эту ситуацию, себя считая главным здесь виновником такой связи неправильной и вот это, мне кажется, очень важно для понимания того, каким он был человеком.

К. Мацан

— Августин – мыслитель выдающийся и как любой выдающийся гений мировой культуры, требует иногда и противоречивых оценок, не только таких, что называется, безусловного приятия, что я имею ввиду: я недавно в одной дискуссии слышал такую фразу, я, к сожалению, не записал и не запомнил, кого мой собеседник цитировал, но фраза была такая, что «Все беды интеллектуальной истории Европы начались от Августина» — это было, конечно, такое ироничное замечание, подчеркивающее его, в том числе, и величие,  и значимость. Мы с вами, по-моему, еще, как со знатоком и почитателем, и читателем Августина эту тему еще не затрагивали, например, самый такой первый приходящий на ум пример – это то, что Августин, по сути, явился автором учения о предопределении, о том, что Богу заранее известно о каждом человеке, кто спасется, а кто не спасется, грубо говоря, кто попадет в рай, а кто в ад – это было сказано в полемике в определенном контексте в одном из текстов Августина, но потом это легло в основу протестантского учения о предопределении. Жан Кальвин, вот это учение особенно развивавший и предлагавший, опирался на Августина, и мы понимаем, что учение о предопределении не нашло своего места именно в православной богословской традиции такой. Какое место такие, казалось бы, противоречивые аспекты творчества Августина занимают в вашем к нему отношении?

В. Легойда

— Здесь нет чего-то такого, мне кажется, неожиданного, это хорошо известно, кто-то говорит, что Августин был первый протестант, поскольку Лютер его хорошо знал, много ссылался и, собственно, учение предопределения, как вы уже сказали, которое в большей степени развивали протестанты, действительно, его принято возводить к Августину, хотя, понимаете, ведь с точки зрения современной академической науки у Августина не так много и далеко не всегда мысль выражена в виде такой законченной теории, где нет противоречий, он многие свои тексты переписывал, когда менялись взгляды, поэтому там можно найти очень много, если не прямо противоречащего, то очень разного, как минимум, с оттеночными значениями в разных трудах или даже в одном и том же труде по одной и той же теме, это свойственно как Августину, так и многим авторам античности и поздней античности, поскольку культура мыслей была другой и все эти критерии современного академически богословского текста, которые сегодня предъявляются к текстам или последние 100 лет или 50 лет, они, конечно, тогда не предъявлялись и поэтому это естественным образом предполагает интерпретацию. Я поэтому тут не знаю, что имел ввиду человек, который сказал, что все беды интеллектуальной истории начались от Августина, даже если это было сказано с иронией, могли иметься ввиду разные вещи, думаю, что вы правы, это, конечно, имеет отношение, в первую очередь, к теме предопределения, но не только.

К. Мацан

— Ну а потом это мой пересказ, я мог так запомнить, может быть, там не было слова «беды» и слова «проблемы», но подчеркивалась значимость Августина как то, что какую проблему ни возьми, все корни тянутся к нему.

В. Легойда

— Да, это действительно. Потом, если говорить о проблемном поле – вот, например, у Августина в полемике с донатистами, там действительно проскакивает мысль, что государство, поскольку оно противостоит разным преступлениям, а ересь есть преступление большее, чем воровство, например, оно больше вреда приносит, то есть ситуации, когда силой нужно еретиков заставлять прекращать их деятельность, условно говоря, и отказываться от своих взглядов и к этому возводит тоже много чего в последующей истории христианства — насколько это обосновано, насколько можно считать Августина автором концептуальным в каждом отдельном случае надо разбираться, это не так просто. Но, конечно, с точки зрения того, что очень многое связано с его текстами, в первую очередь, конечно, в западноевропейской традиции, то с этим спорить просто невозможно и, по большому счету, до появления Фомы Аквинского Августин в каком-то смысле безраздельно господствует в богословском пространстве и общественно-философском церковном государстве, как бы мы сегодня сказали, в том числе, тоже, он был номер один.

К. Мацан

— Ну а потом, слово «проблема», опять же, ссылаюсь, может быть, я это так пересказал, но, когда мы говорим, что все проблемы восходят к Августину, проблема все-таки в академическом дискурсе не есть нечто плохое, это некая проблематика, некий вопрос, какая-то тема, которая проблематизирована со всех сторон, чтобы ее проверили на прочность. Но вот как раз к вопросу о проблемах в этом смысле: есть знаменитые слова Августина, формулирующие взаимоотношения веры и разума, веры и знания: «Верую, чтобы понимать, понимаю, чтобы веровать». Вот я не раз встречал среди современных сегодняшних своих собеседников отношение к этой фразе, как к такому софизму: вот не можете вы, верующие, четко разграничить, где вера, где разум, мы-то, неверующие, понимаем, что вот есть разум, а все остальное – это какая-то область недоказанной веры, а у вас, верующих, таких четких определений нет, такого четкого видения вообще нет, вы поэтому прячетесь за такими красивыми формулировками, типа как у Августина: «Верую, чтобы понимать, понимаю, чтобы веровать». Что вы об этом думаете?

В. Легойда

— Я думаю, что в данном случае претензии не обоснованы, потому что как раз-таки у Августина, у человека, который большое значение придавал разуму, эта мысль и продуманная, и выверенная, и она много чего дает для развития вопроса последующей богословской и философской мысли, хотя, скажем, у Мариона, о котором мы с вами как-то говорили, вот он, насколько я понял, в своей книге-размышлении над «Исповедью» Августина пытается доказать, что вот эта связка декартовского: «Мыслю, следовательно, существую», с августиновским: «Верую, чтобы понимать, понимаю, чтобы верить», то есть Августин, как предтеча в этом смысле, как мысль, на основе которой потом Декарт скажет знаменитую свою фразу. Марион пытается сказать, что это совершенно разные вещи, насколько я понял и запомнил, что у Августина и у Декарта, что бы ни считал сам Декарт по этому поводу, Августин имел ввиду нечто иное, он о другом говорил и другое хотел подчеркнуть, ну, это Бог с ним, возвращаясь к Августину, я думаю, что, конечно, за этими фразами целая философия стоит, безусловно, и это не красоты слова ради сказанное, не афоризм какой-то, это связано действительно с тем, что Евангелие нам говорит, Новый Завет говорит о том, что «Возлюби Господа Бога своего всем сердцем своим, всей душой своей, всем разумением своим» и вот эти разные аспекты любви к Богу, устремления к богопознанию, они взаимосвязаны, это не дань красному словцу.

К. Мацан

— Не могу не спросить в этом смысле, поскольку вы упомянули Мариона, эту книжку я тоже читал, поскольку вы мне ее подарили, спасибо большое. Я понимаю, мне кажется, вспоминаю, о чем вы говорите, когда Марион сопоставляет Декарта и Августина и в чем мне показалось, там звучит некое такое, если угодно, преимущество Августина перед Декартом с точки зрения автора Жан-Люка Мариона, католического современного богослова и философа, ну или, не вынося оценок, просто некая разница в том, что это знаменитое декартовское: «Мыслю, следовательно, существую» предполагает, что мы начинаем философствовать, как бы осознавать себя, осмыслять жизнь и себя с феномена сознания: вот есть я, я мыслю, и это некая такая точка входа для постижения жизни вообще, а Августин, по мысли Мариона, такой точкой входа в жизнь делает саму жизнь, само непосредственное восприятие жизни во всей целостности, такое некое интуитивное схватывание ее, когда мы говорим, что есть просто жизнь, я просто есть в ней – это больше, чем осознание себя разумным существом, это больше, чем я мыслю, это уже, может быть, мои оценки, но вот такой подчеркнуто верующий христианин Августин, получается, указывает на некую такую непосредственную живую жизнь( хотя это не тавтология), на этот Богом данный дар, который ухватывается интуитивно, целостно, просто неким самосознанием человека, насколько вы со мной согласны в такой интерпретации текста Мариона?

В. Легойда

— Это интересная интерпретация, я просто насколько понимаю, ведь смотрите, почему философы задаются теми или иными вопросами и что делает эти вопросы философскими – это отсутствие очевидности. Мы живем в мире очевидностей и, собственно, философия и рождается, когда люди отказываются от очевидности и начинают, это известный тезис рождения философии из удивления, но это не просто удивление, а это попытка ответить на вопросы, которые вроде бы не требуют ответа: откуда мы знаем, что мы есть? Что нас заставляет быть уверенными в том, что мы существуем? И вот Декарт, он вокруг этого, конечно, он говорит, я так понимаю, вы тоже об этом говорили: таким основанием вот этого нашего утверждения о собственном бытии является мысль, мы можем в чем угодно сомневаться, но в самом факте мышления, — мы можем неверно мыслить, можем ошибаться, — но в самом факте мышления мы не сомневаемся, мы понимаем и, соответственно, эта убежденность в том, что мы мыслим, она и является обоснованием нашего понимания в том, что мы существуем. И, конечно, в этом смысле в Августин про другое, потому что для Августина вот таким утверждением бытия является не просто само бытие, а Бог, Бог и любовь, которая позволяет, и он там пытается сказать, что для Августина познать себя – значит познать свою любовь, он в эту сторону уводит, видит развитие августиновской мысли здесь, что я действительно люблю, не в смысле, что мне нравится, какая пища или какой цвет, а что действительно вот этот глубинный человек во мне, образ Божий, к чему он тянется — а тянется он, понятно, к тому, о чем Августин на первой странице «Исповеди» говорит: «Господи, Ты создал нас для себя, не успокоится сердце наше, пока не найдет Тебя», вот Марион это увязывает с этим, насколько я помню.

К. Мацан

— Владимир Легойда, глава Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ, главный редактор журнала «Фома» и профессор МГИМО сегодня с нами и с вами на связи в программе «Светлый вечер». Ну вот, продолжая то, о чем вы только что сказали, получается, что, по мысли Августина и комментирующего его Мариона и, может быть, в принципе, для человека верующего, если мы говорим, что основанием бытия, ответом на вопрос: «а почему я вообще есть, почему я знаю, верю и считаю, что я есть?» является Бог, то Бог в этом смысле первичен по отношению к человеку, предшествует человеку. Мысль, которая для современного секулярного сознания, мягко говоря, требует какого-то обоснования, по-моему, даже вы как-то рассказывали очень давно, что участвовали в каком-то телевизионном шоу, где один из участников сказал так лозунгово, что «Бог появляется только там, где появляется человек», вот человек творит себе Бога, на что вы были вынуждены, видимо, ответить в том же лозунговом ключе, поскольку это телевизионная программа, что наоборот, «человек появляется только там, где появляется Бог» – это связанная проблематика?

В. Легойда

— Думаю, что да, связанная, хотя здесь, может быть, не так просто провести какую-то прямую параллель, но думаю, что связанная здесь, конечно, просто здесь так много разных аспектов, поэтому не знаешь, за какой хвататься в первую очередь, но, конечно, можно связь провести, безусловно.

К. Мацан

— Я почему так за это ухватился и об этом решил подробнее поговорить, вот я неслучайно вспомнил эти слова Мариона об Августине, что там, где у Декарта «Я мыслю, следовательно, я существую», вот я, мое сознание у Августина – жизнь, данная Богом, вот вы меня поправили, все-таки не жизнь, а именно Бог. Помните, у Честертона есть такие слова очень точные, что задача богослова, апологета, человека, который говорит о вере, что, собственно говоря, он хочет от своего собеседника, если он веру защищает – он говорит, чтобы собеседник, который сидит на стуле, вдруг осознал, что он есть и обрадовался этому, то есть предполагается мысль, что мы очень редко этот вопрос себе задаем: а с чего вообще я верю, что я есть? Вот этот вопрос очень важный, он, по мысли Честертона и, как я для себя понимаю, по мысли и Мариона, и Августина идет напрямую к религиозному размышлению, то есть если человек в принципе задумается об этом факте, что я вообще-то есть, а мог бы не быть, то уже на горизонте маячит вопрос о Боге, вы с этим согласны?

В. Легойда

— Ну, я согласен с тем, что это ведет к философским размышлениям, потому что мы уже начали сегодня говорить о том, как появляется, как рождается философия, она и рождается от удивления и отрицания очевидности и попытки ответить на вопрос, который, в общем-то, вне философского сознания просто не существует, а философское сознание, они, собственно, и формулируют, философия с этого и начинается, просто, если смотреть у греков, она проходит разные стадии интереса, но по большому счету эти вопросы, они составляют содержание все-таки философской мысли и в этом смысле, мне кажется, они неизбежно приходят к религиозной проблематике, потому что все это упирается в вопрос Бога, в существование Бога и так далее, и творение, вся и антология, и гносеология, то есть учение о бытии, о познании, и аксиология – о ценностях, этике, морали – все это так или иначе определяется вопросом о существовании Бога, то, что если Бог есть – это одно и так далее, поэтому философия не может эти вопросы обойти, поэтому я бы все-таки видел именно в постановке вопроса философскую составляющую, она неизбежно связана с религиозной проблематикой. Но вот мы с вами говорили в прошлый раз о том, что Господь, я не могу себе представить, что Господь открывается только философам, я допускаю, что есть глубоко религиозные верующие и, может быть, святые люди, которые при этом как-то проживают жизнь без сугубо философских вопрошаний и размышлений, в этом смысле нет ценза, ты не обязан быть философом, чтобы стать христианином, вот это, скорее, как раз-таки здесь и отличие, мне представляется, вот общехристианского подхода, скажем, от античного, потому что Сократ бы, наверное, сказал, что обязаны, чтобы хоть что-то понять, хотя своя правда здесь тоже есть и без каких-то размышлений ты не можешь ответить на безусловно важные вопросы, которые нельзя себе не задавать, но очень тут много сложностей, можно утонуть и запутаться, но все-таки мне кажется, что есть отличие от, собственно, философского содержания, но важнейшим, безусловно, является, но оно особое и оно не каждому все-таки по зубам, мне кажется.

К. Мацан

— Я вот тогда не могу вам не задать вопрос такой, достаточно откровенный: вы не раз сами признавались в программах, что и приход ваш к вере был очень связан с интеллектуальной стороной христианства и, в принципе, ваша вера, в ней всегда был очень главенствующим, важным был элемент интеллектуальный, при этом мы вспоминали, вы говорили вот об этом знаменитом изречении Блеза Паскаля, что «если бы он был еще более верующим, он бы верил, как простая крестьянка», то есть он постулировал, что такая простая какая-то народная, казалось бы, в чем-то наивная, но очень глубоко сердечная религиозность для него стоит выше такой умной философской веры, ну, философской, не исключающей религиозную веру, но такой веры интеллектуала, и вы эти слова вспоминали, а вот вы их со всей честностью к себе применяете? То есть в храме, видя примеры простой такой, наивной религиозности наших русских бабушек, вы можете честно себе сказать, что считаете, что ее вера может оказаться больше, крепче, глубже вашей?

В. Легойда

— Не подумайте, что я здесь пытаюсь как-то вилять хвостом, но надо сначала разобраться с тем, что имел ввиду Паскаль под этой верой бретонской, по-моему, крестьянки, надо тут смотреть, есть ли у него, кстати, однозначный там ответ, в этих размышлениях. Бабушки тоже разные бывают…

К. Мацан

— Это точно.

В. Легойда

— Да, и у них, условно говоря, те бабушки или те платочки, которые спасли веру в советское время, мы, пришедшие в храм после 1000-летия Крещения Руси празднования, уже их мало застали, нередко те, кто сегодня бабушки и сегодня в храме, они, может быть, позже некоторых молодых в храме оказались, и я не знаю, есть ли какое-то понимание этой веры, какая она. Но я, естественно, допускаю, как минимум, абстрактно если брать конкретную известную мне бабушку, то я, безусловно, это допускаю, но здесь такая область, уже сложно формулируемого, как, что имеется ввиду, но скорее, если мы говорим о вере, которая мертва без дел – вот тут я легко допускаю, безусловно.

К. Мацан

— Мне кажется, что если мы в разговорах в наших программах так или иначе доходим до области трудноформулируемого, значит, мы по Пастернаку, где-то чуть-чуть дошли до самой сути, потому что, наверное, действительно, вера в самой своей глубине не поддается словесному выражению, а то, что поддается, мы в наших программах обсуждаем. Спасибо огромное за эту беседу. Напомню, сегодня, как всегда по пятницам, в этом часе «Светлого вечера» с нами и с вами был Владимир Романович Легойда, глава Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ, главный редактор журнала «Фома» и профессор МГИМО. У микрофона был Константин Мацан, спасибо, до свидания.

Какая разница, в кого именно верить — в Христа, Вишну или Высший разум?

Приблизительное время чтения: 12 мин.

В книге «Загадки Бога» собраны вопросы, которые будоражат умы великих мыслителей тысячи лет: если есть Бог, то чего Он хочет? Есть ли у Него планы на конкретного человека и на все человечество вообще? Как можно называть Его добрым, если в созданном им мире страдают и умирают дети и невинные люди? Если тысячи и миллионы гибнут в ходе катастроф? Кажется, для верующих это самые неудобные вопросы, ответить на которые понятно и убедительно для простого человека у них вряд ли получится. Но авторы журнала «Фома» решились это сделать.

Письмо читателя:

Почему я верю, но не религиозна?

Сначала отделим зерна от плевел. Вера — это человеческая потребность, совершенно естественная и ясная. Верить — это способ понимать, познавать и пробовать на вкус окружающий мир. Не важно, как назвать то, во что, собственно, веришь — Бог или, скажем, Высший Разум, — важно, что душа работает. Ни в регулярных походах в храм, ни в ежедневном чтении молитв бог в человеке не проявляется. Это — внешнее. А проявляется бог в человеке изнутри, и называется он — совесть. Совестливый человек, рефлексирующий — значит, есть в нем та самая божественная искра. В моем понимании, если человек замечает несовершенства мира и молится, чтобы их не было — это лень. Если же человек видит в мире изъяны и стремится их исправить делом — это вера. Так что в этом смысле я человек вполне верующий.

Верующий — но не религиозный. Религия — это человеческое изобретение, придуманное для поддержания общественного порядка. Уздечка. Чаще — строгая уздечка: дернул — все испуганно присели.

Вообще идея делить бога на религии кажется мне странной. Вот мне совершенно все равно, как его зовут — Иисус, Аллах, Вишну или Сергей Васильевич, все равно, как он мог бы выглядеть — носит ли он чалму или задорное бикини в клубничках. Важнее понимание, что все происходящее вокруг — не случайный хаотичный процесс, а Система. Система закономерностей и чудес. Поэтому бог — это не тот «парень» из Ветхого Завета и не «ребятишки» из Махабхараты. Бог — это сущность выше всяких имен и персонификаций.

…Конечно, это все личное. Вероятно, есть что-то удивительно хорошее именно в религиозной системе, чего я не вижу — то ли в силу недостатка ума, то ли по недостаточной образованности или чрезмерной зашоренности. Но вижу — так. Религия — чуждо и страшно, вера — необходимо и естественно.

Тина Н., интернет-сообщество «Живой журнал»

Отвечает первый заместитель главного редактора журнала «Фома» Владимир Гурболиков:

Мне кажется, Тина, Ваше определение веры чересчур общо. «Пробовать на вкус» окружающий мир можно через ощущения, душевные движения, которые не обязательно предполагают веру. Человек способен жить «полной жизнью», вкушать горе и радость, любить и ненавидеть; он может творить, быть великолепным художником, писателем… И при этом не иметь никакой веры, считать все, с ним происходящее, плодом своих желаний, везения-невезения, и только.

Но вера — это другое. В первую очередь — уверенность в том, что у жизни есть особый смысл, что существуют различные необъяснимые природными, биологическими, социологическими причинами ценности. Можно быть атеистом, считать: я умру, распадусь на молекулы и атомы… но верить, что мои дети будут жить при коммунизме. И ради этого коммунистического завтра убивать или идти на смерть. А можно верить иначе… Когда Христос говорит: кто положит душу за Меня и Евангелие, тот душу спасет — как это понимать? Ведь само словосочетание «спасение души» не имеет смысла вне веры! И кто-то верит в то, что есть душа, и что можно жить и умереть ради Христа, и в этом — высший смысл жизни.

Все это — вера. И на первый взгляд, действительно, кажется: во что веришь — неважно. Я сам в свое время увлекался и толстовством, и Рерихом, и Евангелием увлекался. Мне достаточно было, что в отличие от науки, которая отвечает на вопрос «как мир устроен?», существует вера со свои вопросом: а зачем существует мир? И ответ на это «зачем» — есть Бог. Мы живем, Вселенная наполнена галактиками, горит Солнце, растет трава — и всюду бог. Мне казалось, что остальное — плод человеческой фантазии. И что неважно, как верить, во что верить. Я смотрел с восторгом на мир как на бесконечную сокровищницу волшебных чудес и тайных знаков и упивался своей духовной широтой. Но стоило только столкнуться с религиозной верой, с верой как институтом — я ее сразу же начинал презирать.

Своих православных знакомых я считал чудовищно невежественными (хотя это были люди умные и образованные). Когда я слышал, что они общаются с Богом, считая Его Личностью, которой можно сказать «Ты», то внутренне потешался. Воспитание не позволяло с ними спорить, но мне казалось это крайним примитивом, величайшей наивностью.

Так я думал о христианстве, которое — независимо от того, как относиться ко Христу — безусловно пример глубокой веры. И вот какой парадокс: получалось, как только я соприкасался с христианством, мне почему-то становилось не все равно, как верить и как называть Бога.

Я принимал боксерскую стойку: ах вы, примитивные клерикалы, как вы смели присвоить Бога себе!.. Оказывалось — я не желал видеть Его глазами православных, мусульман, иудеев. И проповедуя «всеобщего бога», я оказывался вовсе не универсалистом, потому что постоянно отвергал Бога Библии, Евангелия, Корана…

Мне казалось: правда — на стороне моих мудрых друзей, равно почитавших и Христа, и Толстого, и Рериха. Меня не коробило, что Лев Николаевич ради своих идей безбожно чиркал Новый Завет и убирал оттуда все, что ему не нравилось. Мне было «очевидно», что Рерих нес истинный свет единой веры Запада и Востока — и не смущало, что его высокогорные учителя с восторгом писали «махатме» Ленину. .. А когда я все-таки задумался и спросил своего знакомого агни-йога, как же Ленин, истреблявший священников, оказался «махатмой», то услышал: потому что, покончив с всевластьем православия, тот очистил Россию для будущего «просвещения», грядущего с Востока. И почему-то впервые не испытал восхищения от такой широты взглядов…

Прошло много времени, и мы снова говорили, но я был уже православным. И я с болью говорил своему другу: ведь в Индии, куда едут твои единоверцы, многие из них погибают во время своих аскетических опытов! Умирают, с вашей точки зрения, без спасения! — Да, умирают, — спокойно согласился мой друг.

Его голос не дрогнул. Потому что он твердо верил, что неспасшихся ожидает «всего лишь» еще одна реинкарнация, новая жизнь — и так до тех пор, пока они не покинут колесо сансары. А я — я был уже убежден, что людей этих лишили главного — одной, данной им для спасения, жизни. Мне было страшно и горько. А моему другу — нисколечко…

***

Вера — понятие общее. Но далее начинаются пропасти и разломы. Да, мы все молимся, ищем любви и спасения. Но кому молимся? Как понимаем смысл слова «любовь»? В чем чаем спасения?..

Не могу же я согласиться с тем, что Христос и богиня Кали, для которой приносили в жертву (удушали) сотни тысяч людей — одно и то же! Вы можете, конечно, напомнить о жертвах инквизиции — да, это было в истории христианства. Но совесть христиан до сих пор неспокойна, и это само по себе свидетельство различия. Не может заболеть совесть у поклонников чудища с крокодильей головой! — они принимают его таким, каков он есть. А Христос — Сам, всем образом Своих мыслей и дел приводит к тому, что рабство — плохо; что женщина не ниже мужчины; что не должно быть разделения на «эллинов» и «иудеев»…

Человек, веруя, пытается взять пример с предмета своей веры. И тот, кто возлюбил фюрера «великого рейха», будет совершенно иначе смотреть на вещи, нежели любящий распятого Христа.

Это, быть может, не так легко объяснить сразу, в одном разговоре.

Столь же нелегко сходу убедить, что придумать то же самое христианство человеческим умом — невозможно. Знаете, Тертуллиану приписывается выражение «верую, ибо абсурдно». Непосредственно этой фразы у него нет, но он и многие другие апологеты в самые первые века христианства говорили: посмотрите, наша вера истинна, потому что ее невозможно изобрести!..

***

Недоумение по поводу такого Бога присутствовало и в другие времена, у других народов. Вот диалог из романа японского писателя середины двадцатого века Сюсако Эндо Самурай«. Роман посвящен событиям XVII века, когда накануне гонений на христиан в Японии оттуда в Европу отправилась последняя японская делегация. По пути самураи посетили Мексику. И в этом эпизоде писатель рисует встречу главного героя романа с японцем, который в свое время принял католицизм, стал монахом, переехал в Центральную Америку, но здесь бежал из монастыря, видя, как испанцы избивают и мучают индейцев.

Однако, вопреки ожиданиям Самурая, японец остался верующим христианином. И вот они говорят о Христе:

— Нет, я не могу без конца думать об этом Человеке, — прошептал Самурай извиняющимся тоном.

— Это неважно. Даже если вы не отдадите Ему своего сердца, Он все равно отдаст вам Свое.

— Я проживу и без этого.

— Вы в этом уверены?

Бывший монах с жалостью глядел на Самурая, теребя в руках лист…

— Плачущий ищет того, кто будет плакать вместе с ним. Стенающий ищет того, кто прислушается к его стенаниям. Как бы ни менялся мир, плачущий, стенающий всегда будет взывать к Нему. Ради этого Он и существует.

— Я этого не понимаю.

— Когда-нибудь поймете. Когда-нибудь вы это поймете.

Кстати, этот отрывок из романа Сюсаку Эндо иногда удерживает меня от отчаяния — если почему-то страдаю. Ведь страдание — это тоже путь. Оно заставляет поднять голову и посмотреть, что есть в моей жизни единственная цель, ради которой только и можно жить и умереть однажды.

Христос приходит не к благополучному — а к плачущему, страдающему. И в этом есть глубокий смысл. Страдание может вести к истине, что-то очень важное, глубокое открывается человеку в опыте страдания. Поверьте, я говорю не о вычитанном в книгах, а о реальном опыте, о том, что прочувствовал, что называется, «своей шкурой».

Когда тоска по любви и состраданию достигает предельной точки, никакой иной бог не может прийти и быть со мною. Только Христос. И мне не стыдно перед Ним за свою слабость.

Вера парадоксальна. Причем это не голое утверждение. Если Вы непредвзято прочитаете текст Евангелия, то убедитесь, что не только римляне, но даже сами ученики Христа, апостолы, не могли многого понять в происходившем. Отсюда неверие Фомы, что Христос действительно воскрес. Евангельская история «изнутри», с точки зрения ее непосредственных участников-апостолов, была, по крайней мере, до Воскресения, чередой логически не увязываемых между собой событий. Они постигались не логикой, но сердцем и живой верой. Фарисеи же, люди весьма благочестивые, но логичные, духовно-расчетливые — в конечном итоге Христа и вовсе возненавидели: вся их логичная система рушилась перед Ним, весь их авторитет, все их предписания. Спаситель оказался «не таким», каким Его представляли себе фарисеи!..

Я не представляю, можно ли придумать подобную историю. Во всех творениях литературного гения, несмотря на потрясения, моменты удивительно сильного сопереживания с автором и героями, я все же не встретил ничего сочиненного, чему можно было бы так поверить. Евангелие — уникально. А ведь у него даже нет единого автора — но почему всюду, независимо от имени повествователя или автора послания, та же сила и достоверность? Откуда?..

Вы, быть может, спросите о священных книгах других религий… Возможно, там тоже есть такие же невероятно живые вещи. И вполне возможно, все они тоже не плод авторской фантазии, а откровение, посланное с той стороны. Но для меня и в этом случае важен не только факт проявление запредельного. Прежде чем отозваться на призыв, я должен понять, чей же именно голос зовет меня.

Почему так? Когда люди начинают говорить, что бог у всех один, я как христианин задаюсь вопросом: как же я могу совместить свою веру в Христа-Бога с точкой зрения восточных вероучений, для которых слезы и жалость — проявление слабости, одна из низких черт приверженности земным страстям? Христос заплакал перед могилой Своего друга, Лазаря (которого минуту спустя воскресил). .. Что это — высшее проявление любви, или недостойная Высшего существа слабость? Есть буддийская притча, как мать умершего ребенка пришла к Будде просить о помощи. Тот согласился, но при одном условии — что она принесет ему горсть земли, на которой никто никогда не умирал. Женщина поискала-поискала — и поняла наивность своей мечты. Сравните это с Христом, Который воскресил умершую девочку (Евангелие от Марка, глава 5, стихи 35-42). Как совместить одно с другим? Неужели мне, христианину, это не должно быть важно?

Да, в каждой религиозной системе есть вера в высшую силу, но у этой высшей силы слишком разные обличья, чтобы можно было успокоиться. Человек-то уподобляется именно тому, во что он верит! Если он исповедует культ богини Кали, то покоряется страшной красоте плотоядного существа, которое требует человеческих жизней, он становится жрецом-душителем людей. Что здесь общего с представление христиан о своем Боге? Может, совесть устроена по-разному?

Ведь человеку совестно не беспричинно! Совесть — словно волна, радиопередатчик, а источник сигнала, «голос диктора» — тот, в кого ты веришь.

Нацист, уверенный в том, что арийцы — сверхчеловеки, а инородцы — нелюди, может искренне мучиться совестью за грубое слово в адрес своего партайгеноссе. И при этом спокойно отправлять в газовую камеру «евреев» и «коммунистов» (независимо от пола и возраста). Почему же совесть молчит? Потому что «на другом конце провода» — не Христос, а фюрер. Если мы признаем единство Того и другого, это будет даже абсурднее, чем утверждение, что Пол Пот и махатма Ганди одно и то же, поскольку оба были политиками.

Сказать, что боги, которым люди поклоняются, едины — значит признать, что совершенно все равно, кто перед глазами человека — существо, жаждущее крови, или Мученик, проливший за нас Кровь на кресте. Согласитесь, чтобы с этим смириться, нужно что-то в себе сломать. Но сделать это я не могу. Да и не хочу.

Это нельзя. Невозможно. И потому именно, что вера, вопреки Вашему утверждению, никогда не ленива. Она соединяет в себе молитву — и стремление преобразить мир. Стремление такой невероятной силы, что перед ним отступают и власть, и стихия.

Кто из наших соотечественников молился более многих? Сергий Радонежский? Серафим Саровский? Но первый своими руками построил монастырь; он вместе с князьями решал вопрос, быть ли Куликовской битве! А второй — вовсе не «просто-отшельник». Он жил в саровском бору с послушанием сторожа монастырского леса (за что чуть не был убит ворами), трудился, принимал тысячи страждущих людей…

Если Вы реалистически посмотрите на верующих, то непременно обратите внимание: те, кто молится о несовершенном мире, обязательно пытаются этот мир изменить. И раздражать в религиозных людях может, скорее, что они слишком активны! Вот еще парадокс веры. Верующий — деятелен. Посмотрите: в наше время самые активные «герои» — это религиозные экстремисты всех мастей. Разве они не молятся? Молятся, еще как! Но то, каков плод их молитвы, лишь серьезнее заставляет задуматься: может ли быть так, что у нас с ними один Бог? Мой вывод — нет, не один и тот же. И я вновь обращаюсь ко Христу. Единственному Богу, кроме Которого иных — не знаю.

Рисунок Веры Маханьковой

Ты в Бога веришь ли? | Анализ событий в политической жизни и обществе Германии | DW

Вот Вы представьте себе: Гретхен, такая вся белокурая, на голубом глазу умоляет Доктора Фауста: «Ах, уступи хотя бы на крупицу, святых даров ты, стало быть, не чтишь?» Фауст, хоть и феерический такой, но всё же несколько влюблённый, отвечает: «Я чту их». А Маргарита, хоть и простушка, в вопросах веры спуску не даёт: «Но одним рассудком лишь. И тайн святых не жаждешь приобщиться. И в церковь не ходил который год? Ты в Бога веришь ли?» Вот, со времён тайного советника Иоганна Вольфганга фон Гёте этот самый вопрос «Ты в Бога веришь ли?» и стали в Германии называть «Гретхен-Фраге», то есть, в вольном переводе, «вопрос ребром». Вообще-то такие вопросы задавать не положено. Тем не менее, наша юная сотрудница Настя Сорвачева решилась пораспрашивать своих немецких сверстников и людей постарше о том, как у них складываются отношения с церковью. И вот что она услышала:

«Я нигилист. Я верю в себя самого и этого достаточно. Я убежден, что каждый человек сам распоряжается своей судьбой, счастье зависит от него самого, и нет никакого вышестоящего божества».

«Верующая я или нет? – Сложный вопрос. Я бы сказала, что скорее верующая, но не совсем в том смысле, как бы того хотелось моей церкви».

«Во что я верю? – я верю, что есть нечто, что существует вне нашей Земли. Но я не стал бы говорить, что это Бог. Я также не стал бы причислять свою веру к какой-либо определенной конфессии».

Это говорят немцы в возрасте от 25 до 35 лет. Практически никто из молодежи не носит крестик. Я видела его лишь пару раз в бассейне на шее у людей, что называется, среднего возраста, за сорок. Ну и ещё многие девушки носят крестики, но, скорее, в виде украшений. Папа Римский такую практику осуждает. Молодежи, да и вообще верующих любого возраста и в католических, и в евангелических церквях мало. Даже на воскресной службе в одном из центральных соборов Кельна я не насчитала и 30 человек. Может быть, потому что стоит отпускной сезон. Все они были люди преклонного возраста, лишь в самом уголке тихонько молился 12-летний мальчик. И в тоже время, каждый день по всей Германии звонят колокола. Каждый час на колокольне около моего дома колокол сообщает горожанам время. И каждый раз, когда я пытаюсь зайти в эту церковь, она оказывается закрыта. Круглую неделю открыты только центральные соборы города, и то туристов там всегда больше, чем прихожан. Что-то тут концы с концами не сходятся. Сами посудите, в Германии по статистике почти 54 миллиона человек принадлежат к католической или евангелической конфессии. Почему же тогда пустуют церкви? Вот что говорит Мартина, верующая протестантка:

«Из моих друзей никто не ходит в церковь. Многие перестали это делать, а многие просто никогда и не ходили на службу. Да что говорить, я и сама редко хожу в храм, хотя и люблю там бывать. Но у меня просто не хватает времени. А для всех моих друзей вера — это, как бы сказать… Они не хотят иметь с этим ничего общего. Они находят все эти разговоры о вере, о Боге, о Библии просто смешными, считают, что это все сказки, и совершенно не задумываются о том глубоком смысле, который скрыт за всем этим».

Кстати, католиков и протестантов в Германии примерно поровну. И учёт довольно точный. Просто каждый сам указывает в своей налоговой декларации, к какой церкви он принадлежит, и платит церковный налог. Стоит человеку указать, что он неверующий, и от налога он автоматически освобождается. Деньги считать в Германии умеют. Парадокс: люди не религиозны, и в то же время, регулярно отчисляют из своих кровно заработанных средства на нужды церкви. Вот как объясняет это Матиас:

«Люди платят церковные налоги потому, что церковь как институт много занимается гуманитарной помощью. И католики и протестанты. Например, заботятся о стариках. Я проходил альтернативную службу при церкви и тоже помогал престарелым людям. И тогда я понял, что это все нужные, разумные вещи. Это единственная причина, почему я плачу церковные налоги, а вовсе не потому, что я верю в Бога или хожу в храм».

Никто из молодых людей, с которыми я говорила, не мог вспомнить, когда он последний раз был в церкви. Но в тоже время, к верующим большинство относится дружелюбно, терпимо, так, как окрестивший сам себя нигилистом Дэнис:

«Я думаю, что все относятся толерантно. Если кто-то христианин и регулярно ходит в церковь, его за это не будут высмеивать или что-то такое. Я уважаю религиозных людей. Если кто-то верит в силы небесные, о-кей, я могу ему только позавидовать! Но, вообще-то, это не мое дело».

Матиас был последний раз в церкви лет 15 назад, во время своего первого причастия. Он согласился надеть тесный парадный костюм и пойти в церковь только потому, что родственники и знакомые по традиции щедро одаривают виновника торжества. После конфирмации он смог купить себе электрогитару. А вот Ульрика — верующая католичка, но на службы ходит редко:

«Я католичка, а в католической церкви очень уж строгие правила. И далеко не все из них мне кажутся верными. Например, что касается непогрешимости Папы Римского. И я очень хорошо представляю, что многие люди перестают ходить в церковь, например, потому что она против использования противозачаточных средств. А почему, собственно? То есть, я знаю, как моя церковь это объясняет. Но мне кажется, в сегодняшней ситуации это чуть ли не преступно, вводить такие правила. И еще я думаю, что это идет не от Бога, а от людей».

Отец Николай, приор одного из центральных соборов Кельна при доминиканском монастыре, как ни странно, хорошо это понимает:

«Мне лично церковь всегда дает силы. Но я и сам часто глубоко разочаровывался в людях, служащих в церкви, в священниках. Так уж устроен мир. Нас часто и обижают, и ранят. А кроме того, я думаю, что мирянину, не посещающему регулярно храм, очень трудно пересилить себя и просто пойти в церковь. И в тоже время, очень часто случается, когда я еду в поезде в моей монашеской рясе, то люди подсаживаются ко мне и долго беседуют со мной о Боге, о вере».

Отцу Николаю 44 года. Это высокий, приветливый человек. Весь его образ совсем не вяжется с представлением Ульрики о суровом католическом священнике. Он родился в Восточной Германии, в маленькой деревне, вырос в религиозной семье. Во времена ГДР работал ведущим инженером, и ему «настоятельно рекомендовали» вступить в коммунистическую партию. В ответ он и ушел в монастырь. Впрочем, вся молодость отца Николая прошла в миру, вероятно поэтому он довольно либерально относится к молодым людям, к их проблемам и к их критике. А критикуют церковь довольно сильно. Вот что говорит, например, Матиас:

«В прошлом христианской церковью было совершено множество ужасных дел, например, в средние века жестоко преследовались люди иного вероисповедания. Что сегодня я не приемлю в церкви, так это дискриминацию женщин, особенно в католической религии. Женщины вообще не имеют права голоса. Что еще мне кажется неприемлемым у католиков, так это осуждение гомосексуалистов. Мы, как-никак, живём в свободной стране».

Население Кёльна в основном принадлежит к католической церкви. В то же время город считается неофициальной столицей гомосексуалистов в Германии. Как же относится к этой проблеме приор монастыря Святого Андрея, отец Николай?

«Бог создал человека по образу своему и подобию. И человек как таковой, это ценность, вне зависимости от того, какой сексуальной ориентации он придерживается. Я знаю многих людей нетрадиционной сексуальной ориентации, которые очень верующие, истинные христиане, с ними можно вести серьезные беседы о Боге. Это не разделяет нас. Но католическая церковь не может признать однополые браки. Это и моя позиция. Но беседовать с такими людьми, окормлять их духовно — это само собой разумеется. Мы открыты для всех людей».

В этом отношении евангелическая церковь гораздо либеральнее. Она допускает рукоположение в сан женщин. Кроме того, процедура исповеди отсутствует как таковая. В католической церкви Германии исповедь также приняла несколько иные формы. Это сегодня уже не вразумление грешника, а скорее душевная беседа двух людей. Не говоря уже о том, что многие прихожане ходят к причастию вообще минуя исповедальню. Это не приветствуется, но и не запрещается. Священники просто закрывают на это глаза. И никто не требует от немецких католиков сегодня полного списка прегрешений. Ульрика, если и ходит на исповедь, что случается крайне редко, не ориентируется на церковные заповеди:

«Я сегодня понимаю исповедь, как признание в грехах или дурных поступках, которые человек совершил, и теперь должен покаяться. Но если я не считаю, что иметь друга, то есть, жить с мужчиной без церковного благословения — это никакой ни грех, то я и не буду об этом рассказывать на исповеди. Разве не так?»

Этот вопрос, пожалуй лучше переадресовать отцу Николаю:

«У исповеди сегодня совсем другая функция, чем в 50-е или в 60-е годы 20-го века, или чем в 19-м веке. Исповедь, это таинство, прекрасное таинство, которое совершается только в церкви. Исповедальня – это защищенная со всех сторон комната, и в этой комнате я могу рассказать все то, что у меня на сердце. Те исповеди, которые я сегодня принимаю, это все чаще рассказы прихожан об их жизни, о заботах, о насущных проблемах, которые волнуют людей».

Получается, что исповедь сегодня превратилась в своего рода бесплатную психотерапию. Епитимья накладывается крайне редко. Разве что, аборты пока еще резко порицаются. В остальном, обе основные христианские церкви в Германии относятся к прихожанам либерально, боясь оттолкнуть их от себя. И всё равно, если верить результатам недавно опубликованного исследования, только 19 процентов молодых людей в возрасте от 12 до 25 лет считают, что вера играет важную роль в их жизни. Но и они говорить об этом стесняются. Например, Ульрика, когда разговаривала со мной на эту тему, понижала голос, чтобы никто в соседней комнате ее не услышал. Матиас тут же оборвал фразу на полуслове, когда к нам подошел его друг. Когда я спросила, что случилось, Матиас объяснил, что стесняется говорить при знакомых на тему веры и прямо попросил друга уйти. Почему всё это так? Вот какой ответ нашла для себя Мартина:

«Это всегда так: чем лучше люди живут, тем более самоуверенными они становятся, тем чаще они думают, что могут всё и вся сами контролировать, всем управлять. Это факт, что в бедных странах намного больше людей ходят в церкви и ищут там помощи и утешения. А что может сделать сегодня церковь, чтобы вернуть людей в храмы? Думаю, что практически ничего. Это в головах людей что-то должно измениться. Люди должны понять, что они не всемогущи. Я думаю, если люди это поймут, то они вернутся в храмы».

11 великих ученых отвечают на вопросы о Боге — T&P

Британский нейрохирург и автор множества статей про научный атеизм Джонатан Парараджасингхем смонтировал видеозапись, в которой собрал воедино 50 интервью с признанными мыслителями в области физики, химии, философии и психологии. Они поделились своим мнением о вере в Бога и жизни после смерти. Ноам Хомский, Бертран Рассел и Гарольд Крото — «Теории и практики» публикуют подборку самых интересных высказываний о религии.

Питер Аткинс
профессор химии в Оксфорде

«Я думаю, что теология борется с фантомами. Теологи изобрели удивительную вещь — эту практически самодостаточную дисциплину, которая никак не пересекается с физической реальностью. Они сочинили самые разные теории и мысленные конструкции, с помощью которых долгое время пытались наставлять человечество на путь истинный. Одна из таких теорий — о божественной цели. Богословы утверждают, что существует некая предопределенность, которую наука не в силах объяснить. Это типичная теологическая концепция. Они не уважают — и поэтому недооценивают — силу человеческого интеллекта. Они постоянно повторяют этот одновременно наивный и обезоруживающий «аргумент» о неисповедимых путях господних, который ни в коем случае нельзя подвергать сомнению. Это красивые слова, но они лишены всякого смысла. С какой стати, спрашивается, у всего на свете должна быть своя цель и свое назначение?»

Саймон Блэкберн
профессор философии в Кембридже

«О нет, в религиозном плане я — безнадежный скептик. Я думаю, вся эта мифология — прекрасный материал для хорошей комедии, воистину человеческой комедии! Наука оперирует понятиями и явлениями из реального мира — чувственно постижимыми. А Богословие пытается проникнуть в потустороннее, в нечто, что находится за или над реальностью. Дэвид Хьюм говорил, что у религии ничего не получается, потому что подобные начинания просто-напросто бессмысленны. Все по-настоящему полезные идеи касаются того мира, в котором мы находимся. Поэтому лучше бы религия помалкивала!»

Стивен Пинкер
профессор психологии в Гарварде

«Я — когнитивный психолог, и я придерживаюсь натуралистского подхода к вопросу о человеческом разуме. Иными словами, человеческий разум — следствие существования мозга, а мозг — результат эволюции. Я уверен, что нет никакой надобности придумывать некую метафизическую душу для того, чтобы объяснить работу нашего разума. Потому что существуют вполне доказуемые теории о человеческой природе — взять хотя бы нейробиологию или генетику. И если вы вдруг захотите ответить на главные вопросы бытия, вы с легкостью можете обойтись без отсылок к эзотерическим сущностям и божественному началу».

Ноам Хомски
профессор лингвистики в MIT

«Я пытаюсь изо всех сил не верить и стараюсь исходить из того принципа, который провозгласил в свое время Бертран Рассел: необходимо держаться подальше от домыслов о жизни после смерти и верить только тому, чему можно найти подтверждение или доказательство. И единственное возможное исключение из этого правила — вера в идеалы. Например, в равенство, свободу и справедливость. Я бы даже сказал, что это не вера вовсе, это — верность».

Лорд Мартин Риз
королевский астроном

«Наука учит нас, что даже самые простые вещи сложны для понимания. И это заставляет меня с подозрением относиться к любому, кто утверждает, что у него есть простая теория, объясняющая природу всего сущего. То есть я — в какой-то мере пессимист. Думаю, что максимум, на который мы можем рассчитывать, — это объяснять устройство окружающей действительности посредством неких условных метафор и допущений. Соответственно, я полагаю, что мы никогда не сможем похвастаться абсолютным пониманием мироздания. Тем не менее сам я точно не принадлежу к числу тех, кто мог бы принять какую бы то ни было религиозную догму».

Сэр Бертран Рассел
философ, лауреат Нобелевской премии по литературе

«Я изучил христианские догмы и историю противостояния людей верующих и неверующих. И все доводы в пользу существования Бога выглядели настолько неубедительно с точки зрения логики, что я сделал вывод: нет никакой практической пользы в вере в недоказуемые вещи. Ведь тут налицо логическая ошибка: утверждение либо истинно, либо — нет. Если оно истинно — верю, если нет — не верю. И если вы не в силах доказать истинность утверждения, то вы обязаны воздержаться от всяких домыслов и суждений по этому вопросу».

Риккардо Джаккони
лауреат Нобелевской премии по физике

«Каждое иррациональное убеждение несет в себе настоящую угрозу. Оглянитесь вокруг — главная причина проблем в обществе заключается в том, что люди действуют иррационально, потакают своей невежественности. Мне бы хотелось, чтобы с помощью науки можно было добиться сознательности человека. К сожалению, нам пока что не удалось достичь этой цели. Сегодня мы не более рациональны, чем в свое время были древние греки».

Брайан Кокс
физик, исследователь в CERN

«Можно сказать, что я чувствую себя более комфортно благодаря моей вере в Неизвестное. В этом — весь смысл науки, не так ли? Где-то там есть вещи, миллиарды явлений, о которых мы ничего не можем знать. И то, что мы о них ничего не знаем, восхищает меня и пробуждает во мне желание отправиться туда и все разузнать. Это и есть цель науки. Поэтому мне кажется, что если мысль о существовании Неизвестного заставляет вас чувствовать себя неуверенно, то вам лучше не заниматься наукой. Мне не нужен готовый ответ — точнее, готовые ответы — на все вопросы. Для меня самое важное — возможность самому найти и сформулировать их».

Сэр Гарольд Крото
нобелевский лауреат по химии

«Я атеист, и мне кажется, что большая часть ученых разделяют мое отношение к религии. Есть некоторые, которые верят в Бога, но все-таки более 90% всех крупных исследователей — не религиозны. Мы применяем научные методы в своей повседневной жизни — я считаю, что это моя главная интеллектуальная задача. Не то чтобы я не нуждался в некоторой мистической составляющей — я просто-напросто ее не признаю. К тому же, верующие люди — крайне уязвимые создания. Они неразборчивы в своих убеждениях, такие люди могут добровольно принять за чистую монету древние убаюкивающие сказочки, о достоверности которых даже не приходится говорить. Они меня беспокоят, потому что многие из них — влиятельные люди, от их решений зависят судьбы миллионов. Отвечают ли они за свои дела? Сомнительно. Если они готовы поверить в такие небылицы, то возникает вполне резонный вопрос: как далеко они могут зайти в своей легкомысленной иррациональности? Не отразится ли эта прихоть на моей жизни?»

Леонард Сасскинд
профессор теоретической физики в Стэнфорде

«Я не верю в то, что Вселенная была целенаправленно создана неким абсолютом. Я верю, что она появилась в силу тех же причин, что и человек. Разумеется, до Дарвина все выглядело так, как будто человека создал творец. Это вполне естественная мысль: только сущность еще большей сложности — нечто непостижимое и совершенно прекрасное — может сконструировать столь непростой организм и головной мозг. Однако потом этому нашлось намного более прозаичное объяснение — человек, как выяснилось, появился в результате случайной мутации, произошедшей всего лишь из-за перемены в химическом составе атмосферы. Какие-то виды оказались более успешными, какие-то — не очень, кто-то выжил, кто-то — нет. Так что, по справедливости говоря, человека создала другая троица — случайность, статистика и законы физики. Думаю, что примерно то же самое можно сказать о Вселенной».

Роберт Колман Ричардсон
лауреат Нобелевской премии по физике

«Я не верю в какого-то антропоморфного Бога, который каким-то чудесным образом сотворил Вселенную. Что касается жизни после смерти, то все, что я могу сказать по этому поводу: «Было бы здорово!» Но у меня нет ни малейшего основания думать, что она существует».

«Верую, чтобы понять» (Быстрые цитаты святого Ансельма!)

29.04.2012

Статья из Cathedral Times
досточтимого Сэмюэля Г.
Кэндлер,
Настоятель собора Святого Филиппа

На прошлой неделе, 21 апреля, многие в Церкви праздновали праздник
день одного из моих любимых англиканских героев, святого Ансельма Кентерберийского.

Как и многие архиепископы того времени (XI век и последующие),
у него не всегда были легкие отношения с королем Англии.Ансельм был сначала сослан королем Вильгельмом II в 1097 году, поскольку они оспаривали
право короля на участие в церковных делах (повторяющееся событие в
церковь в Англии!). Сослан на три года! Затем, после Уильяма
умер, Ансельм снова был сослан королем Генрихом I в 1103-1106 гг.
одни и те же причины.

Но это творчество Ансельма
ученость, которой я восхищаюсь (за исключением его теории искупления). Ансельм
стремился примирить веру и разум в христианской жизни. Он использовал
фраза «Fides Quarens Intellectum» для описания этой теологической работы:
«Вера ищет понимания.«Интеллект был важен для него, но
это было важно, потому что вера вдохновила его.

Он
известен тем, что выдвинул характерный, хотя и любопытный, аргумент в пользу
существование Бога, аргумент, который зависит от мысли и интеллекта
в одиночестве. Определяя Бога как «то, больше чего ничего не может быть
мысль», Ансельм рассуждает, что Бог должен существовать. Вот как это
идет:

1. Дурак понимает фразу «то, чем
   ничего большего нельзя придумать.»
2. Следовательно, «нечто, больше чего ничего не может быть
   мысль» существует по крайней мере в уме дурака.
3. Лучше существовать в реальности, чем существовать в
   ум один.
4. Итак, если «то, больше чего нельзя помыслить»
   существовало только в голове дурака, можно было бы думать о
   нечто большее (то же самое, существующее в реальности).
5. Но это было бы противоречием, так как невозможно
   думать о чем-то большем, чем «то, чем ничто большее не может
   подумай.»
6. Следовательно, «нечто, больше чего ничего не может быть
   мысль» должна существовать как в уме дурака, так и в действительности.Бог
   существуют!

В аргументе есть логические ошибки, но мне все равно. Я люблю это. Его
гениальность для меня на самом деле заключается в его определении Бога. Бог больше
чем все, о чем мы можем думать. Что бы мы ни представляли, Бог больше.
Аргумент не доказывает в точности существование Бога, но
аргумент действительно описывает существование Бога!

В любом случае,
Ансельм также дал нам постоянный принцип того, как вера и разум
вместе: «Я не пытаюсь, Господи, проникнуть в Твою величие, ибо
Я не могу начать сопоставлять с ним свое понимание, но я желаю в некотором роде
мера, чтобы понять Твою истину, в которую верит и любит мое сердце. За
Я не пытаюсь понять, чтобы поверить, но я верю
чтобы понять.»

Наконец, святой Ансельм был
человек молитвы. Он был не просто одержим ролью разума в
Вера. Прочтите эту молитву. А потом молиться
Это!

А
Песня Ансельма
Иисус, как мать, ты собираешь
люди тебе:
ты нежна с нами как мать с ней
дети;
Часто ты плачешь о наших грехах и нашей гордыне:

нежно ты уводишь нас от ненависти и осуждения.
Вы
утешь нас в печали и перевяжи наши раны:
в болезни ты
вскорми нас,
и чистым молоком нас накорми.
Иисус, автор
ты умираешь мы рождаемся к новой жизни:
твоими мучениями и трудом
мы выходим в радости.
Отчаяние превращается в надежду благодаря вашему
сладкая доброта:
через вашу мягкость мы находим утешение в
страх.
Твое тепло оживляет мертвых:
твоё прикосновение
делает грешников праведниками.
Господи Иисусе, по Своей милости исцели нас:

в твоей любви и нежности переделай нас.
В вашем
сострадание приносит благодать и прощение:
за красоту
Небеса, пусть твоя любовь подготовит нас.

Преподобный Сэм Кэндлер

Я верю, чтобы понять

Св. Августин, епископ Гиппопотамский, сказал: «Верую, чтобы понимать» (credo ut intelligam), а столетия спустя святой Ансельм Кентерберийский повторил его утверждение аналогичным образом: «Я не стремлюсь понять в для того, чтобы верить, но верю, чтобы понимать.Эти великие христианские мыслители понимали, что правильному использованию разума должна предшествовать вера в правильный объект. Не вера в себя или науку, а вера в Бога, особенно в Его откровение о Себе в Своем Сыне Иисусе Христе.

Их высказывания перекликаются со словами автора Послания к Евреям, когда он сказал: «Верою познаем, что вселенная создана по повелению Божию, так что из видимого не произошло видимое». (Евреям 11:3 – NIV)

Наше понимание мира в значительной степени зависит от того, как мы понимаем самих себя. Если мы верим, что являемся случайным результатом слепого и безразличного естественного процесса, тогда мы будем смотреть на мир через эти линзы. Если, с другой стороны, мы верим, что были целенаправленно созданы Высшей Силой, то линзы, через которые мы смотрим, становятся существенно другими, как и наш взгляд на мир.

Как христиане, мы верим, что эта Высшая Сила — это библейский Бог, сотворивший нас по Своему образу. Мы также верим, что можем прийти к пониманию себя и Его через Его откровение о Себе в Его Сыне.В Иисусе трансцендентный Бог пересекся с человечеством таким образом, что дает нам понимание того, кто такой Бог и какими мы были созданы. Другими словами, в Иисусе мы видим и Бога, и человека, и, веря, нам дается возможность понять столько, сколько могут вынести наши ограниченные умы и мятежные души.

Не каждый может это принять. Многие современные скептики считают христианскую веру бесполезной затеей. Как ни странно, хотя многие говорят, что они не верят в Бога строго потому, что нет доказательств Его существования, они действуют по тому же принципу «верить, чтобы понять». Они просто верят в собственную способность рассуждать, а не в любящего Бога. Они возлагают свою веру на Чарльза Дарвина, а мы верим в Иисуса Христа.

Стив Джерниган

Нравится:

Нравится Загрузка…

Родственные

Эпистемическое исследование отношения веры к знанию у святого Августина

ISSN 2039-9340 (печать)

Mediterranean Journal of Social Sciences

MCSER Publishing, Рим-Италия

Август 201

9004 холдинг

сохраняя свою веру.”

122F

1

Этот взгляд может показаться поразительным для таких верующих, как мы, но ясно, что он может помочь нам серьезно понять

некоторые из самых важных понятий, которые у нас есть. «С этой точки зрения вера по своей сути рискованна не потому, что на самом деле существует мало

свидетельств того, во что верят, и хотелось бы больше, а потому, что любые имеющиеся доказательства в некотором роде противоречат

истинности утверждения, которому верят, и таким образом, вера «борется» со свидетельством против. Ошибочно думать, что такой взгляд

на веру не может быть защищен; из этого не следует, что нет оснований считать, что религиозная вера не является

разумной».

123F

2

Как мы видели здесь, мыслителю, приверженному платоновской традиции, мыслить на границах нашего знания

помогает только переоценка низшей позиции веры и выявление заслуживающих доверия авторитетов.

Августин реторически проводит резкое различие между точностью знания и безосновательной структурой

веры.«Несмотря на его положительные высказывания о вере, такой как рациональность, доказанность и заслуживающее доверия, он утверждает, что вера

не имеет доказательств из первых рук, что есть у знания. Кроме того, это вне непосредственного доказательства, которое имеет чувственное восприятие. Хорошо

проверенное чувственное восприятие есть форма знания в том смысле, в каком исторические свидетельства никогда не становятся».

124F

3

Тем не менее, понятие веры неизбежно входит в нашу жизнь, потому что, когда требуется знать истину,

хотя человеческий разум и необходим, его недостаточно. Согласно Августину, «сотворенный свет человеческого разума требует

света извне. Даже сотворенный умопостигаемый свет не мог объяснить человеческое знание без неизменного, имманентного

и деятельного бытия Бога. Но свет, которым озарена человеческая душа, иной. Такой, чтобы душа сама по себе или

в том свете могла видеть все разумно и истинно. Потому что свет — это сам Бог. Тем не менее, все, что душа

схватывает или может схватить с помощью разума, возникает из этого света.”

125F

4

Использование понятия веры охватывает как вопросы о Боге, так и вопросы о внешнем мире. «Вера — это

ответ на самооткровение Бога и единственный доступ к Богу как к Троице. Верою общаются люди с Богом, Который общается с ними через творение и через послание Сына и Духа».

126F

5

Этим актом веры человек превосходит мир.

«Акт веры принадлежит рациональному (практическому) уму, который сосредотачивается на временном Христе, Его жизни, словах, смерти и

воскресении. Люди восходят от знания (scientia) в этой временной жизни к мудрости (sapientia) в жизни вечной, где

созерцается Бог».

127F

6

Но, как мы сказали, вера свойственна не только религии. По словам Нэша, «Августин выдвигает дополнительный аргумент, однако

, утверждая, что вера не свойственна религии. На самом деле он незаменим во всех сферах жизни. Возьмем простой пример

: знание собственной личности зависит от веры, ибо как иначе узнать, что люди, которые утверждают, что

являются его родителями, на самом деле таковыми являются, если он не доверяет их словам или словам кого-то другого? Более того, всякое обучение зависит

от веры.Если бы мы отказались верить тому, чего не испытали лично, мы никогда не смогли бы узнать факты истории,

, которые основаны на свидетельствах других, которых мы считаем авторитетами. Это, настаивает Августин, и есть вера».

128F

7

Пол Хелм в своей книге под названием «Вера и понимание», в которой он подробно исследует эти вопросы, говорит

об этих двух значениях веры и иллюстрирует использование веры Августином в отношении мира, о котором мы упоминали ранее в разделе

наименования индивидуальной и пропозициональной веры. Для Хелма «вера может использоваться по крайней мере в двух совершенно разных смыслах, и каждый смысл важен. Слово можно использовать как сокращение для «веры», то есть для совокупности верований теологического или религиозного характера, которые формируют познавательное содержание или ядро ​​познавательного содержания какой-либо узнаваемой религии.

Таким образом, часть веры свидетелей Иеговы состоит в том, что они верят, что Иисус Христос есть творение, тогда как часть веры

христианина состоит в том, что они верят, что Иисус Христос есть Бог.Когда мужчины и женщины исповедуют свою веру, независимо от того, являются ли они

мусульманами, индусами или христианами, то они исповедуют набор утверждений вместе с

связанными с ними практиками, которые они считают существенными для своей веры и которые включают в себя те убеждения, которые его отличают. И

причина, по которой этот корпус пропозиций именуется верой, заключается просто в том, что это совокупность пропозиций, выражающих

то, что носители считают заслуживающими доверия истинами о Боге, о самих себе в их отношении к Богу, и так далее. Можно было бы использовать слово «вера» в этом смысле для обозначения убеждений атеиста, поскольку у атеиста тоже есть набор убеждений. Естественно, будучи

атеистом, он не включает в этот набор никаких верований, которые, по его мнению, предполагают существование Бога. Тем не менее, в этом смысле можно сказать, что атеист

имеет веру… Такая вера предполагает понимание, ибо человек вряд ли может поверить в то, во что он

1

Пол Хелм, Вера и понимание, Мичиган, 1997, с.14.

2

Там же, с. 14-15.

3

Джерард О’Дейли, там же, стр. 164.

4

Августин, De Genesi Ad Litteram XII, 31, 59.

5

Мэри Т. Кларк, «De Trinitate», Cambridge Companion to Augustine, Cambridge, 2006, p. 97.

6

Там же, с. 99.

7

Р. Х. Нэш, Там же, с. 25.

Ансельм и Аквинский // Цифровые очерки // Бог и хорошая жизнь // Университет Нотр-Дам

Предпосылка (1): Понимание и реальность

С учетом этого различия мы теперь можем изложить аргумент Ансельма. Существует множество формулировок онтологического аргумента (и то, как он работает, является предметом споров в истории философии). Вот одна простая реконструкция.

Предпосылка (1): Все либо существует в понимании, либо в реальности, либо и то, и другое. [Успенский]

Воистину есть Бог, хотя глупец и сказал в сердце своем: нет Бога.

И так, Господи, ты, кто дает разумение вере, дай мне, насколько ты знаешь, что это полезно, понять, что Ты такой, как мы верим; и что ты есть то, во что мы верим.И действительно, мы верим, что ты существо, лучше которого нельзя вообразить ничего большего. Или нет такой природы, раз безумец сказал в сердце своем: нет Бога? (Псалтирь XIV. 1). Но, во всяком случае, этот самый глупец, когда он слышит о том существе, о котором я говорю, — о существе, лучше которого нельзя ничего помыслить, — понимает то, что он слышит, и то, что он понимает, находится в его разумении; хотя он не понимает, что это существует.

Ибо одно дело, когда объект находится в разуме, и другое — понимать, что этот объект существует.Когда живописец впервые представляет себе то, что он впоследствии исполнит, он имеет это в своем разумении, но еще не понимает этого как такового, потому что он еще не выполнил этого. Но после того, как он нарисовал картину, он и имеет ее в своем понимании, и он понимает, что она существует, потому что он нарисовал ее.

Следовательно, даже глупец убежден, что существует нечто, по крайней мере, в разуме, больше чего нельзя помыслить. Ибо, когда он слышит об этом, он понимает это.И все, что понимается, существует в понимании. И, конечно, то, больше чего нельзя помыслить, не может существовать только в рассудке. Ибо предположим, что оно существует только в рассудке: тогда можно представить его существующим в действительности; что больше.

Следовательно, если то, больше чего нельзя помыслить, существует только в рассудке, то самое существо, больше которого нельзя помыслить, есть одно, больше которого можно помыслить. Но очевидно, что это невозможно.Следовательно, нет сомнения, что существует существо, выше которого ничего нельзя помыслить, и оно существует как в разумении, так и в действительности.

Предпосылка (2): Определение Бога

С учетом этого различия мы теперь можем изложить аргумент Ансельма. Существует множество формулировок онтологического аргумента (и то, как он работает, является предметом споров в истории философии). Вот одна простая реконструкция.

Предпосылка (1): Все либо существует в понимании, либо в реальности, либо и то, и другое.[Успенский]

Предпосылка (2): Все (теисты и атеисты) согласны с тем, что Бог определяется как величайшее из возможных существ — существо, большего которого нельзя себе представить.

Воистину есть Бог, хотя глупец и сказал в сердце своем: нет Бога.

И так, Господи, ты, кто дает разумение вере, дай мне, насколько ты знаешь, что это полезно, понять, что Ты такой, как мы верим; и что ты есть то, во что мы верим. И действительно, мы верим, что ты есть существо, лучше которого нельзя помыслить . Или нет такой природы, раз безумец сказал в сердце своем: нет Бога? (Псалтирь XIV. 1). Но, во всяком случае, этот самый глупец, когда он слышит о том существе, о котором я говорю, — о существе, лучше которого нельзя ничего помыслить, — понимает то, что он слышит, и то, что он понимает, находится в его разумении; хотя он не понимает, что это существует.

Ибо одно дело, когда объект находится в разуме, и другое — понимать, что этот объект существует.Когда живописец впервые представляет себе то, что он впоследствии исполнит, он имеет это в своем разумении, но еще не понимает этого как такового, потому что он еще не выполнил этого. Но после того, как он нарисовал картину, он и имеет ее в своем понимании, и он понимает, что она существует, потому что он нарисовал ее.

Следовательно, даже глупец убежден, что в разуме существует, по крайней мере, что-то, больше чего нельзя помыслить. Ибо, когда он слышит об этом, он понимает это.И все, что понимается, существует в понимании. И, конечно, то, больше чего нельзя помыслить, не может существовать только в рассудке. Ибо предположим, что оно существует только в рассудке: тогда можно представить его существующим в действительности; что больше.

Следовательно, если то, больше чего нельзя помыслить, существует только в рассудке, то самое существо, больше которого нельзя помыслить, есть одно, больше которого можно помыслить. Но очевидно, что это невозможно.Следовательно, нет сомнения, что существует существо, выше которого ничего нельзя помыслить, и оно существует как в разумении, так и в действительности.

Божественные Атрибуты

В предпосылке (2) Ансельм предполагает, что атеист согласится с тем, что если бы существовал Бог, Бог был бы величайшим из возможных существ. Быть совершенным — это один из божественных атрибутов . Божественные атрибуты играют решающую роль в естественных богословских аргументах, потому что эти аргументы обычно направлены на то, чтобы показать, что либо что-то должно иметь этот атрибут (и эта вещь = Бог), либо определенный атрибут должен пониматься особым образом. Онтологический аргумент будет иметь успех или провал отчасти в зависимости от того, как мы понимаем, что значит быть совершенным и величайшим из возможных вещей, которые только можно представить.

Предпосылка (3): Существование в реальности больше

С учетом этого различия мы теперь можем обрисовать аргумент Ансельма. Существует множество формулировок онтологического аргумента (и то, как он работает, является предметом споров в истории философии). Вот одна простая реконструкция.

Предпосылка (1): Все либо существует в понимании, либо в реальности, либо и то, и другое.[Успенский]

Предпосылка (2): Все (теисты и атеисты) согласны с тем, что Бог определяется как величайшее из возможных существ — существо, большего которого нельзя себе представить.

Посылка (3): Существование в реальности больше, чем существование просто в понимании. [Успенский]

Вывод: Все (теисты и атеисты) должны согласиться с тем, что Бог тоже существует в реальности.

Воистину есть Бог, хотя глупец и сказал в сердце своем: нет Бога.

И так, Господи, ты, кто дает разумение вере, дай мне, насколько ты знаешь, что это полезно, понять, что Ты такой, как мы верим; и что ты есть то, во что мы верим. И действительно, мы верим, что ты существо, лучше которого нельзя вообразить ничего большего. Или нет такой природы, раз безумец сказал в сердце своем: нет Бога? (Псалтирь XIV. 1). Но, во всяком случае, этот самый глупец, когда он слышит о том существе, о котором я говорю, — о существе, лучше которого нельзя ничего помыслить, — понимает то, что он слышит, и то, что он понимает, находится в его разумении; хотя он не понимает, что это существует.

Ибо одно дело, когда объект находится в разуме, и другое — понимать, что этот объект существует. Когда живописец впервые представляет себе то, что он впоследствии исполнит, он имеет это в своем разумении, но еще не понимает этого как такового, потому что он еще не выполнил этого. Но после того, как он нарисовал картину, он и имеет ее в своем понимании, и он понимает, что она существует, потому что он нарисовал ее.

Следовательно, даже глупец убежден, что в разуме существует, по крайней мере, что-то большее, чем нельзя помыслить ничего большего.Ибо, когда он слышит об этом, он понимает это. И все, что понимается, существует в понимании. И несомненно, что то, больше чего нельзя помыслить, не может существовать только в разуме. Ибо предположим, что оно существует только в рассудке: тогда можно представить его существующим в действительности; что больше.

Следовательно, если то, больше чего нельзя помыслить, существует только в рассудке, то самое существо, больше которого нельзя помыслить, есть одно, больше которого можно помыслить.Но очевидно, что это невозможно. Следовательно, нет сомнения, что существует существо, выше которого ничего нельзя помыслить, и оно существует как в разумении, так и в действительности.

Избранное для чтения из Прослогиума

Господи, я признаю и благодарю Тебя за то, что Ты создал меня по этому Твоему образу, чтобы я мог помнить Тебя, мог зачать Тебя и любить Тебя; но тот образ так истлел и истлел от пороков и затемнен дымом беззакония, что не может достичь того, для чего он был создан, если вы не обновите его и не сотворите его заново.Я не стремлюсь, Господи, проникнуть в Твою величие, ибо ни в коем случае не сравниваю с тем разум мой; но я жажду хоть немного понять вашу истину, в которую верит и любит мое сердце. Ибо я не ищу понимания, чтобы верить, но верю, чтобы понимать. И потому я также верю, что если бы я не уверовал, то не понял бы. …

Воистину есть Бог, хотя и сказал безумец в сердце своем: Бога нет.

И так, Господи, ты, кто дает разумение вере, дай мне, насколько ты знаешь, что это полезно, понять, что Ты такой, как мы верим; и что вы то, во что мы верим.И действительно, мы верим, что вы существо, лучше которого нельзя вообразить ничего большего. Или нет такой природы, раз безумец сказал в сердце своем: нет Бога? ( псалмов xiv. 1). Но, во всяком случае, этот самый глупец, когда он слышит о том существе, о котором я говорю, о существе, лучше которого нельзя помыслить, понимает то, что он слышит, и то, что он понимает, находится в его разумении; хотя он не понимает, что это существует.

Ибо одно дело, когда объект находится в разуме, и другое, когда он понимает, что этот объект существует.Когда живописец впервые представляет себе то, что он впоследствии исполнит, он имеет это в своем разумении, но еще не понимает этого как такового, потому что он еще не исполнил этого. Но после того, как он нарисовал картину, он и имеет ее в своем понимании, и он понимает, что она существует, потому что он нарисовал ее.

Следовательно, даже дурак убежден, что в разуме существует, по крайней мере, что-то, больше чего нельзя помыслить. Ибо, когда он слышит об этом, он понимает это.И все, что понимается, существует в понимании. И, конечно, то, больше чего нельзя помыслить, не может существовать только в рассудке. Ибо предположим, что оно существует только в рассудке: тогда можно представить его существующим в действительности; что больше.

Следовательно, если то, больше чего нельзя помыслить, существует только в разуме, то самое существо, больше которого нельзя помыслить, есть единое, больше которого можно помыслить.Но очевидно, что это невозможно. Отсюда сомнение в том, что существует существо, большего которого нельзя помыслить, и что оно существует и в разумении, и в действительности. …

Невозможно представить, чтобы Бог не существовал. — Бог есть то, больше чего нельзя помыслить. — То, что можно представить несуществующим, не есть Бог.

И он, несомненно, существует настолько истинно, что нельзя себе представить, чтобы его не существовало. Ибо можно представить себе существо, которое не может быть представлено как несуществующее; и это больше, чем то, что можно представить себе несуществующим. Следовательно, если можно представить, что не существует то, больше чего нельзя помыслить, то это не то, больше чего нельзя помыслить. Но это непримиримое противоречие. Таким образом, действительно существует существо, лучше которого нельзя вообразить, что оно существует, что даже нельзя вообразить, что оно не существует. и это Ты есть, Господи, Бог наш.

Так истинно, следовательно, Ты существуешь, Господи, Боже мой, что нельзя мыслить, что Ты не существуешь; и правильно. Ибо, если бы разум мог представить себе существо лучше вас, то творение возвысилось бы над Творцом; и это самый абсурд.И в самом деле, все, что есть, кроме тебя одного, можно представить себе несуществующим. Следовательно, тебе одному принадлежит существовать вернее, чем всем другим существам, и, следовательно, в большей степени, чем всем другим. Ибо все, что еще существует, не существует так истинно, и, следовательно, в меньшей степени ему принадлежит существование. Почему же, говорит безумный в сердце своем: «Бога нет» ( псалмов , XIV, 1), если разумному уму так очевидно, что ты существуешь в высшей степени всех? Почему, кроме того, что он тупой и дурак? …

Как глупец сказал в сердце своем то, что немыслимо. — Вещь может мыслиться двояко: (1) когда мыслится слово, обозначающее ее; (2) когда понята сама вещь. Что касается этого слова, то Бога можно представить несуществующим; на самом деле он не может.

НО как глупец сказал в сердце своем то, чего не мог себе представить; или как же он не мог понять того, что говорил в сердце своем? ибо то же самое и сказать в сердце, и помыслить.

Но, если действительно, нет, так как действительно, он и зачал, потому что сказал в сердце своем; и не говорил в сердце своем, потому что не мог зачать; есть более чем один способ, которым что-то произносится в сердце или мыслится.Ибо в одном смысле предмет мыслится, когда мыслится слово, обозначающее его; и в другом, когда понимается сама сущность, которой является объект.

Таким образом, в первом смысле можно представить себе, что Бог не существует; а в последнем совсем нет. Ибо тот, кто понимает, что такое огонь и вода, не может представить себе огонь водой по природе самих фактов, хотя это возможно согласно словам. Таким образом, никто из тех, кто понимает, что такое Бог, не может представить себе, что Бога нет; хотя он говорит эти слова в сердце своем, либо без всякого, либо с каким-то посторонним значением.Ибо Бог есть то, больше чего нельзя себе представить. И тот, кто основательно это понимает, несомненно понимает, что это бытие настолько истинно существует, что даже в понятии не может быть несуществующим. Поэтому тот, кто понимает, что Бог так существует, не может помыслить, что его нет.

Благодарю тебя, милостивый Господи, благодарю тебя; потому что то, во что я раньше верил по твоей щедрости, теперь я так понимаю по твоему просвещению, что если бы я не хотел верить, что ты действительно существуешь, я не мог бы не понять, что это правда.

Где это сказал Августин?

6. Если мы поняли это, слава Богу; но если кто-то недостаточно понял, то человек сделал, насколько мог; в остальном же пусть видит, откуда он может надеяться понять. Как работники на улице, мы можем сажать и поливать; но от Бога давать рост. «Мое учение, — говорит Он, — не Мое, но Пославшего Меня». Пусть тот, кто говорит, что он еще не понял, выслушает совет. Ибо, так как речь шла о великом и глубоком деле, то, конечно, Сам Господь Христос видел, что не все поймут этого столь глубокого дела, и дал совет в последующем. Хочешь понять? Полагать. Ибо Бог сказал через пророка: «Если не уверуете, не уразумеете». С той же целью Господь также добавил здесь, продолжая: «Кто хочет творить волю Его, тот должен знать об учении, от Бога ли оно, или от Себя ли говорю Я». Что означает это: «Если кто захочет исполнить волю Его»? Но я сказал, если кто верит; и я дал такой совет: если не понял, сказал я, верь.Ибо понимание есть награда за веру. Поэтому не стремись понять, чтобы верить, но верь, чтобы понять; ибо «если не уверуете, не уразумеете». Поэтому, когда я хотел бы посоветовать послушанию верующих возможность понимания и сказать, что наш Господь Иисус Христос добавил то же самое в следующем предложении, мы находим, что Он сказал: «Если кто хочет исполнить волю Его , он должен знать об учении». Что такое «он должен знать»? Это то же самое, что «он поймет».Но что значит «если кто захочет исполнить волю Его»? Это то же самое, что верить. Все люди действительно понимают, что «узнают» — это то же самое, что «уразумеют», но что говорят: Если кто хочет исполнить волю Его» относится к вере, все не понимают; чтобы понять это точнее, нам нужен Сам Господь для разъяснения, чтобы показать нам, действительно ли исполнение воли Отца относится к вере Но кто не знает, что это есть творить волю Божию, делать дело Божие, то есть делать то дело, которое Ему угодно? дело Божие, что вы веруете в Того, Кого Он послал.«Чтобы вы веровали в Него», а не то, что вы верите Ему. Но если вы верите Ему, вы верите Ему; но тот, кто верит Ему, не обязательно верит в Него. Ибо даже бесы верили Ему, но они не верим в Него. Опять-таки об Апостолах Его мы можем сказать: мы верим Павлу, но не мы верим Павлу; мы верим Петру, а не мы верим Петру. нечестивому вера его вменяется ему в праведность». Что же значит «веровать в Него»? Веруя, чтобы любить Его, веруя, чтобы высоко ценить, веруя, чтобы войти в Него и быть включенным в Его члены. Итак, Бог требует от нас самой веры, и Он не находит того, что требует, если не дарует того, что может найти. Какая вера, как не та, которую апостол наиболее полно определил в другом месте, сказав: «Ничего не значит ни обрезание, ни необрезание, но вера, действующая любовью»? Не какая-либо вера, а «вера, действующая любовью». Пусть эта вера будет в тебе, и ты уразумеешь учение. Что же ты поймешь? Что «это учение не мое, а Его, пославшего меня»; то есть ты поймешь, что Христос Сын Божий, который есть учение Отца, не от Себя, но Сын Отца.

Когда веришь в то, чего не понимаешь

В ДЕЯНИЯХ ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ , мы находим

Апостол Павел делает то, что Бог призвал его

делать: проповедовать Евангелие. На этом конкретном

случае Павел был в Афинах, Греция, который в

время было интеллектуальной горячей точкой. Среди

присутствовавших в Афинах, в Библии упоминается

«Философы эпикурейцев и

Стоики. ..» Деяния 17:18

Многие, если не большинство, афинян просмотрели

себя как философов-любителей, в худшем случае.

Они были весьма самоуверенны: «За все

Афиняне и пришельцы, которые там были

свое время ни в чем другом, а либо в том, чтобы СКАЗАТЬ,

ИЛИ УСЛЫШАТЬ ЧТО-ТО НОВОЕ.»   Деяния 17:21

Быть «суеверным» обычно не принято

ассоциируется с интеллектуализмом.И все же, когда

Павел встал, чтобы проповедовать в тот день, он использовал это

самое слово, чтобы описать их: «Тогда Павел стоял в

посреди холма Марса, и сказал: мужи

Афины, я понимаю, что во всем ТЫ СЛИШКОМ

СУЕВЕРНЫЕ…» Деяния 17:22

Что имел в виду Пол?

Уже следующий стих дает ответ: «..

.Ибо, когда я проходил мимо и видел вашу преданность,

Я нашел алтарь с этой надписью

НЕИЗВЕСТНЫЙ БОГ.