Сон Раскольникова о лошади — текст, эпизод, фрагмент, отрывок

Сон Раскольникова о лошади является одним из самых грустных и тяжелых эпизодов романа «Преступление и наказание» Достоевского. 

Ниже представлен текст эпизода «Сон Раскольникова о лошади» (фрагмент, отрывок).

Текст фрагмента можно найти в части 1 главы V романа.

(отрывок из части 1 главы V)

Войдя в харчевню, он {Раскольников} выпил рюмку водки и съел с какою-то начинкой пирог. Доел он его опять на дороге. Он очень давно не пил водки, и она мигом подействовала, хотя выпита была всего одна рюмка. Ноги его вдруг отяжелели, и он начал чувствовать сильный позыв ко сну. Он пошел домой; но дойдя уже до Петровского острова, остановился в полном изнеможении, сошел с дороги, вошел в кусты, пал на траву и в ту же минуту заснул.

В болезненном состоянии сны отличаются часто необыкновенною выпуклостию, яркостью и чрезвычайным сходством с действительностью. Слагается иногда картина чудовищная, но обстановка и весь процесс всего представления бывают при этом до того вероятны и с такими тонкими, неожиданными, но художественно соответствующими всей полноте картины подробностями, что их и не выдумать наяву этому же самому сновидцу, будь он такой же художник, как Пушкин или Тургенев. Такие сны, болезненные сны, всегда долго помнятся и производят сильное впечатление на расстроенный и уже возбужденный организм человека.

Страшный сон приснился Раскольникову. Приснилось ему его детство, еще в их городке. Он лет семи и гуляет в праздничный день, под вечер, с своим отцом за городом. Время серенькое, день удушливый, местность совершенно такая же, как уцелела в его памяти: даже в памяти его она гораздо более изгладилась, чем представлялась теперь во сне. Городок стоит открыто, как на ладони, кругом ни ветлы; где-то очень далеко, на самом краю неба, чернеется лесок. В нескольких шагах от последнего городского огорода стоит кабак, большой кабак, всегда производивший на него неприятнейшее впечатление и даже страх, когда он проходил мимо его, гуляя с отцом. Там всегда была такая толпа, так орали, хохотали, ругались, так безобразно и сипло пели и так часто дрались; кругом кабака шлялись всегда такие пьяные и страшные рожи… Встречаясь с ними, он тесно прижимался к отцу и весь дрожал. Возле кабака дорога, проселок, всегда пыльная, и пыль на ней всегда такая черная. Идет она, извиваясь, далее и шагах в трехстах огибает вправо городское кладбище. Среди кладбища каменная церковь с зеленым куполом, в которую он раза два в год ходил с отцом и с матерью к обедне, когда служились панихиды по его бабушке, умершей уже давно, и которую он никогда не видал. При этом всегда они брали с собою кутью на белом блюде, в салфетке, а кутья была сахарная из рису и изюму, вдавленного в рис крестом. Он любил эту церковь и старинные в ней образа, большею частию без окладов, и старого священника с дрожащею головой. Подле бабушкиной могилы, на которой была плита, была и маленькая могилка его меньшого брата, умершего шести месяцев и которого он тоже совсем не знал и не мог помнить; но ему сказали, что у него был маленький брат, и он каждый раз, как посещал кладбище, религиозно и почтительно крестился над могилкой, кланялся ей и целовал ее. И вот снится ему: они идут с отцом по дороге к кладбищу и проходят мимо кабака; он держит отца за руку и со страхом оглядывается на кабак. Особенное обстоятельство привлекает его внимание: на этот раз тут как будто гулянье, толпа разодетых мещанок, баб, их мужей и всякого сброду. Все пьяны, все поют песни, а подле кабачного крыльца стоит телега, но странная телега. Это одна из тех больших телег, в которые впрягают больших ломовых лошадей и перевозят в них товары и винные бочки. Он всегда любил смотреть на этих огромных ломовых коней, долгогривых, с толстыми ногами, идущих спокойно, мерным шагом и везущих за собою какую-нибудь целую гору, нисколько не надсаждаясь, как будто им с возами даже легче, чем без возов. Но теперь, странное дело, в большую такую телегу впряжена была маленькая, тощая, саврасая крестьянская клячонка, одна из тех, которые — он часто это видел — надрываются иной раз с высоким каким-нибудь возом дров или сена, особенно коли воз застрянет в грязи или в колее, и при этом их так больно, так больно бьют всегда мужики кнутами, иной раз даже по самой морде и по глазам, а ему так жалко, так жалко на это смотреть, что он чуть не плачет, а мамаша всегда, бывало, отводит его от окошка. Но вот вдруг становится очень шумно: из кабака выходят с криками, с песнями, с балалайками пьяные-препьяные большие такие мужики в красных и синих рубашках, с армяками внакидку. «Садись, все садись! — кричит один, еще молодой, с толстою такою шеей и с мясистым, красным, как морковь, лицом, — всех довезу, садись!» Но тотчас же раздается смех и восклицанья:

— Этака кляча да повезет!

— Да ты, Миколка, в уме, что ли: этаку кобыленку в таку телегу запрег!

— А ведь савраске-то беспременно лет двадцать уж будет, братцы!

— Садись, всех довезу! — опять кричит Миколка, прыгая первый в телегу, берет вожжи и становится на передке во весь рост. — Гнедой даве с Матвеем ушел, — кричит он с телеги, — а кобыленка этта, братцы, только сердце мое надрывает: так бы, кажись, ее и убил, даром хлеб ест. Говорю садись! Вскачь пущу! Вскачь пойдет! — И он берет в руки кнут, с наслаждением готовясь сечь савраску.

— Да садись, чего! — хохочут в толпе. — Слышь, вскачь пойдет!

— Она вскачь-то уж десять лет, поди, не прыгала.

— Запрыгает!

— Не жалей, братцы, бери всяк кнуты, зготовляй!

— И то! Секи ее!

Все лезут в Миколкину телегу с хохотом и остротами. Налезло человек шесть, и еще можно посадить. Берут с собою одну бабу, толстую и румяную. Она в кумачах, в кичке с бисером, на ногах коты, щелкает орешки и посмеивается. Кругом в толпе тоже смеются, да и впрямь, как не смеяться: этака лядащая кобыленка да таку тягость вскачь везти будет! Два парня в телеге тотчас же берут по кнуту, чтобы помогать Миколке. Раздается: «ну!», клячонка дергает изо всей силы, но не только вскачь, а даже и шагом-то чуть-чуть может справиться, только семенит ногами, кряхтит и приседает от ударов трех кнутов, сыплющихся на нее, как горох. Смех в телеге и в толпе удвоивается, но Миколка сердится и в ярости сечет учащенными ударами кобыленку, точно и впрямь полагает, что она вскачь пойдет.

— Пусти и меня, братцы! — кричит один разлакомившийся парень из толпы.

— Садись! Все садись! — кричит Миколка, — всех повезет. Засеку! — И хлещет, хлещет, и уже не знает, чем и бить от остервенения.

— Папочка, папочка, — кричит он отцу, — папочка, что они делают? Папочка, бедную лошадку бьют!

— Пойдем, пойдем! — говорит отец, — пьяные, шалят, дураки: пойдем, не смотри! — и хочет увести его, но он вырывается из его рук и, не помня себя, бежит к лошадке. Но уж бедной лошадке плохо. Она задыхается, останавливается, опять дергает, чуть не падает.

— Секи до смерти! — кричит Миколка, — на то пошло. Засеку!

— Да что на тебе креста, что ли, нет, леший! — кричит один старик из толпы.

— Видано ль, чтобы така лошаденка таку поклажу везла, — прибавляет другой.

— Заморишь! — кричит третий.

— Не трожь! Мое добро! Что хочу, то и делаю. Садись еще! Все садись! Хочу, чтобы беспременно вскачь пошла!..

Вдруг хохот раздается залпом и покрывает всё: кобыленка не вынесла учащенных ударов и в бессилии начала лягаться. Даже старик не выдержал и усмехнулся. И впрямь: этака лядащая кобыленка, а еще лягается!

Два парня из толпы достают еще по кнуту и бегут к лошаденке сечь ее с боков. Каждый бежит с своей стороны.

— По морде ее, по глазам хлещи, по глазам! — кричит Миколка.

— Песню, братцы! — кричит кто-то с телеги, и все в телеге подхватывают. Раздается разгульная песня, брякает бубен, в припевах свист. Бабенка щелкает орешки и посмеивается.

…Он бежит подле лошадки, он забегает вперед, он видит, как ее секут по глазам, по самым глазам! Он плачет. Сердце в нем поднимается, слезы текут. Один из секущих задевает его по лицу; он не чувствует, он ломает свои руки, кричит, бросается к седому старику с седою бородой, который качает головой и осуждает всё это. Одна баба берет его за руку и хочет увесть; но он вырывается и опять бежит к лошадке. Та уже при последних усилиях, но еще раз начинает лягаться.

— А чтобы те леший! — вскрикивает в ярости Миколка. Он бросает кнут, нагибается и вытаскивает со дна телеги длинную и толстую оглоблю, берет ее за конец в обе руки и с усилием размахивается над савраской.

— Разразит! — кричат кругом.

— Убьет!

— Мое добро! — кричит Миколка и со всего размаху опускает оглоблю. Раздается тяжелый удар.

— Секи ее, секи! Что стали! — кричат голоса из толпы.

А Миколка намахивается в другой раз, и другой удар со всего размаху ложится на спину несчастной клячи. Она вся оседает всем задом, но вспрыгивает и дергает, дергает из всех последних сил в разные стороны, чтобы вывезти; но со всех сторон принимают ее в шесть кнутов, а оглобля снова вздымается и падает в третий раз, потом в четвертый, мерно, с размаха. Миколка в бешенстве, что не может с одного удара убить.

— Живуча! — кричат кругом.

— Сейчас беспременно падет, братцы, тут ей и конец! — кричит из толпы один любитель.

— Топором ее, чего! Покончить с ней разом, — кричит третий.

— Эх, ешь те комары! Расступись! — неистово вскрикивает Миколка, бросает оглоблю, снова нагибается в телегу и вытаскивает железный лом. — Берегись! — кричит он и что есть силы огорошивает с размаху свою бедную лошаденку. Удар рухнул; кобыленка зашаталась, осела, хотела было дернуть, но лом снова со всего размаху ложится ей на спину, и она падает на землю, точно ей подсекли все четыре ноги разом.

— Добивай! — кричит Миколка и вскакивает, словно себя не помня, с телеги. Несколько парней, тоже красных и пьяных, схватывают что попало — кнуты, палки, оглоблю, и бегут к издыхающей кобыленке. Миколка становится сбоку и начинает бить ломом зря по спине. Кляча протягивает морду, тяжело вздыхает и умирает.

— Доконал! — кричат в толпе.

— А зачем вскачь не шла!

— Мое добро! — кричит Миколка, с ломом в руках и с налитыми кровью глазами. Он стоит будто жалея, что уж некого больше бить.

— Ну и впрямь, знать, креста на тебе нет! — кричат из толпы уже многие голоса.

Но бедный мальчик уже не помнит себя. С криком пробивается он сквозь толпу к савраске, обхватывает ее мертвую, окровавленную морду и целует ее, целует ее в глаза, в губы… Потом вдруг вскакивает и в исступлении бросается с своими кулачонками на Миколку. В этот миг отец, уже долго гонявшийся за ним, схватывает его наконец и выносит из толпы.

— Пойдем! пойдем! — говорит он ему, — домой пойдем!

— Папочка! За что они… бедную лошадку… убили! — всхлипывает он, но дыханье ему захватывает, и слова криками вырываются из его стесненной груди.

— Пьяные, шалят, не наше дело, пойдем! — говорит отец. Он обхватывает отца руками, но грудь ему теснит, теснит. Он хочет перевести дыхание, вскрикнуть, и просыпается.

Он проснулся весь в поту, с мокрыми от поту волосами, задыхаясь, и приподнялся в ужасе.

«Слава богу, это только сон! — сказал он, садясь под деревом и глубоко переводя дыхание. — Но что это? Уж не горячка ли во мне начинается: такой безобразный сон!»

Всё тело его было как бы разбито; смутно и темно на душе. Он положил локти на колена и подпер обеими руками голову.

«Боже! — воскликнул он, — да неужели ж, неужели ж я в самом деле возьму топор, стану бить по голове, размозжу ей череп… буду скользить в липкой, теплой крови, взламывать замок, красть и дрожать; прятаться, весь залитый кровью… с топором… Господи, неужели?»

Он дрожал как лист, говоря это.

«Да что же это я! — продолжал он, восклоняясь опять и как бы в глубоком изумлении, — ведь я знал же, что я этого не вынесу, так чего ж я до сих пор себя мучил? Ведь еще вчера, вчера, когда я пошел делать эту… пробу, ведь я вчера же понял совершенно, что не вытерплю… Чего ж я теперь-то? Чего ж я еще до сих пор сомневался? Ведь вчера же, сходя с лестницы, я сам сказал, что это подло, гадко, низко, низко… ведь меня от одной мысли наяву стошнило и в ужас бросило…

Нет, я не вытерплю, не вытерплю! Пусть, пусть даже нет никаких сомнений во всех этих расчетах, будь это всё, что решено в этот месяц, ясно как день, справедливо как арифметика. Господи! Ведь я всё же равно не решусь! Я ведь не вытерплю, не вытерплю!.. Чего же, чего же и до сих пор…»

Он встал на ноги, в удивлении осмотрелся кругом, как бы дивясь и тому, что зашел сюда, и пошел на Т — в мост. Он был бледен, глаза его горели, изнеможение было во всех его членах, но ему вдруг стало дышать как бы легче. Он почувствовал, что уже сбросил с себя это страшное бремя, давившее его так долго, и на душе его стало вдруг легко и мирно. «Господи! — молил он, — покажи мне путь мой, а я отрекаюсь от этой проклятой… мечты моей!»

Проходя чрез мост, он тихо и спокойно смотрел на Неву, на яркий закат яркого, красного солнца. Несмотря на слабость свою, он даже не ощущал в себе усталости. Точно нарыв на сердце его, нарывавший весь месяц, вдруг прорвался. Свобода, свобода! Он свободен теперь от этих чар, от колдовства, обаяния, от наваждения!

Впоследствии, когда он припоминал это время и всё, что случилось с ним в эти дни, минуту за минутой, пункт за пунктом, черту за чертой, его до суеверия поражало всегда одно обстоятельство, хотя в сущности и не очень необычайное, но которое постоянно казалось ему потом как бы каким-то предопределением судьбы его.

***

Это был текст эпизода «Сон Раскольникова о лошади» (фрагмент, отрывок) из части 1 главы V романа «Преступление и наказание» Ф. М. Достоевского. 

Сон Раскольникова о лошади — анализ, значение, смысл

Сон Раскольникова о лошади является одним из самых трогательных эпизодов в романе «Преступление и наказание» Достоевского. 

В чем заключается смысл, значение сна Раскольникова о лошади, каково его толкование? Почему этот сон снится герою именно накануне его ужасного преступления? В этой статье представлены ответы на эти вопросы и краткое содержание сна.

Смотрите:

— Текст эпизода «Сон Раскольникова о лошади»

Взгляд К. В. Мочульского

В чем смысл сна Раскольникова о лошади? Ответ на этот вопрос попытался найти знаменитый литературный критик К. В. Мочульский: он провел анализ сна Раскольникова о лошади в своей работе «Достоевский. Жизнь и творчество» (1945 г.).

Как известно, накануне своего преступления Раскольников колеблется между добром и злом, между преступлением и милосердием. Доброта души борется в нем с его же бесчеловечными идеями. Мочульский считает, что сон Раскольникова о лошади как раз отражает эту борьбу добра и зла в его душе:

«… «натура» дает генеральный бой «безобразной мечте»…» (К .В. Мочульский)

Во сне о лошади мы видим, что молодой человек все-таки способен сострадать, что у него есть сердце:

«В сне о лошади сосредоточено все сострадание Раскольникова, вся его боль и ужас перед мировым злом. Миколка бьет клячу по глазам оглоблей, приканчивает ее ломом. Герой видит себя ребенком…» (К .В. Мочульский)

Будучи ребенком, Раскольников видел своими глазами, как совершается жестокое убийство беззащитного животного. Молодой человек не хочет быть таким же безжалостным убийцей, как тот мужик Миколка из его кошмарного сна. Увидев эту печальную картину во сне, Раскольников отрекается от своего плана убийства и своей теории. Сон о лошади пробуждает в нем человечность и милосердие:

«Мистический ужас перед злодеянием охватывает его. Впервые он видит убийство не как алгебраический знак, а как пролитую кровь — и отшатывается. И он будет убивать, как Миколка… потечет кровь, липкая, теплая кровь. Раскольников отрекается от своего замысла…» (К .В. Мочульский)

В детстве Раскольников был религиозным ребенком и ходил с родителями в церковь (об этом упоминает его мать Пульхерия Александровна), но, повзрослев, он начал сомневаться в вере. По мнению Мочульского, сон о лошади воскрешает в «неверующем» Раскольникове веру с Бога:

«Сон о детстве воскрешает детскую веру, и безбожник обращается к Господу. Он рос в религиозной семье…» (К .В. Мочульский)

По словам Мочульского, после сна о лошади запутавшийся в жизни Раскольников вдруг освобождается от своих страшных планов и идей (к сожалению, это временно):

«. ..«Натура» выбрасывает из себя яд — мысль о преступлении. Раскольников радуется освобождению…» (К .В. Мочульский)

Сон о лошади не помогает Раскольникову полностью вернуть былую человечность: молодой человек уже находится под магнетизмом своей теории. Даже душераздирающий сон про несчастную лошадку не спасает его от страшного шага, от преступления:

«… победа добра не прочна. Идея уже проникла в подсознание и, после последней вспышки бунта, становится движущей силой, роком. Герой не управляет своей жизнью — он влеком; таинственные случаи неуклонно ведут убийцу к жертве. Случайно попадает он на Сенную и случайно узнает, что завтра в семь часов старуха будет одна…» (К .В. Мочульский)

Взгляд Н. Д. Ашхарумова

Критик Н. Д. Ашхарумов в своей работе «О романе «Преступление и наказание»» (1867 г.) также проводит анализ сна Раскольникова о лошади. По мнению Ашхарумова, сон о лошади помогает Раскольникову освободиться от своих страшных планов и отречься от задуманного, пока не поздно:

«. .. он уснул от утомления. Страшный сон еще мерещится ему наяву. Весь ужас того, что ему предстоит, разом обрисовался в его глазах, и он вдруг решил, что этого быть не может, что этому не бывать… Свобода от этих чар, от колдовства, обаяния, наваждения показалась ему возможна еще. Собрав последние силы, он торжественно отрекся от всего им задуманного и шел уж домой с чувством отрадного успокоения на душе…» (Н. Д. Ашхарумов)

Ашхарумов считает, что сон о лошади воплощает в себе борьбу Раскольникова с «чарами» его теории. Однако этот сон уже не спасает молодого человека от греха, от катастрофы:

«… вдруг, совершенно нечаянно, он попал на Сенную… <…> узнал, что завтра <…> старуха, ровно в семь часов вечера, останется дома одна. Этот ничтожный сам по себе случай стал для него приговором судьбы…»

Сон о лошади исцеляет душу Раскольникова, но только на время. Когда Раскольников узнает, что старуха-процентщица Алена Ивановна завтра останется одна, он возвращается к своей идее и уже завтра совершает преступление.

Это было мнение критиков Мочульского и Ашхарумова о сне Раскольникова о лошади в романе «Преступление и наказание» Ф. М. Достоевского. 

Смотрите:

— Текст эпизода «Сон Раскольникова о лошади»

Глава 5

Резюме

Не доезжая до Разумихина, Раскольников меняет свое решение, но обещает, что пойдет «послезавтра, когда с этим покончено», но потом в отчаянии задается вопросом, действительно ли это произойдет. Это его так пугает, что он идет в трактир и выпивает рюмку водки. Так как он был непривычен к алкоголю, он неуверенно идет в парк и тут же засыпает.

Ему снится, что он снова в детстве, семи лет, и, гуляя с отцом, видит пьяного крестьянина, пытающегося заставить свою старую лошадь тянуть тяжелую телегу, полную людей. Когда толпа смеется над ним и нелепым зрелищем, крестьянин сердится и начинает бить старую, немощную лошадь. Он бьет так свирепо, что другие присоединяются к «веселью». Наконец они начинают использовать ломы и железные древки. Старая лошадь сначала пытается сопротивляться, но вскоре падает замертво. Мальчик во сне, чувствуя большое сострадание к пораженной и мертвой кобыле, обнимает зверя и целует его. Весь сон крестьянин-хозяин кричит, что кобыла принадлежит ему и он имеет право делать с ней все, что захочет.

Пробудившись от сна, Раскольников отрекается от этого «проклятого моего сна» и с ужасом думает: «Неужели я возьму топор и ударю ее по голове, размозжу ей череп… Боже, неужели возможный?» Затем он «…отрекается от этой моей проклятой фантазии», потому что он никогда не наберется достаточной решимости, чтобы сделать это.

Однако, прогуливаясь по Сенной площади, он подслушивает разговор мещанина с Лизаветой Ивановной, сводной сестрой старого ростовщика, о том, что на следующую ночь «в семь часов вечера старуха будет дома». один.»

Анализ

Во всех этих ранних сценах Раскольникова несколько лихорадит. На протяжении всего преступления он не в себе, и его иррациональные действия можно приписать его болезни. В конечном счете, криминальные теории предполагают, что преступник часто болеет в момент совершения преступления, и эта теория будет использована для смягчения вины Раскольникова.

Когда Раскольников ложится спать в парке, Достоевский сообщает нам, что «сны больного человека часто необычайно отчетливы, ярки и чрезвычайно жизнеподобны. Сцена может состоять из самых неестественных и нелепых элементов, но обстановка и представления так правдоподобны, детали так тонки, так неожиданны, так художественно гармонируют со всей картиной, что сновидец не мог бы выдумать их себе в бодрствующем состоянии Такие болезненные сновидения всегда производят сильное впечатление на и без того встревоженное и возбуждают нервы и запоминаются надолго».

Таким образом, Достоевский объявляет читателю, что сон Раскольникова теперь и позже будет иметь для него особое значение и, таким образом, все сны так или иначе символичны.

Когда Раскольников просыпается, он задается вопросом, сможет ли он на самом деле «взять топор… расколоть ей череп… втоптаться в липкую теплую кровь… [и] спрятаться». Он заканчивает тем, что отрекается от «этой моей проклятой мечты», тем самым символически отвергая свой план убийства Алены Ивановны. Во сне Раскольников проявляет свою двойственную натуру на работе. Он и крестьянин Миколка, который жестоко забивает лошадь до смерти, и мальчик, испытывающий огромное сострадание к страдающей лошади. Таким образом, бодрствующий Раскольников отвергает миколкову сторону своей натуры, отказываясь от сна.

Во сне присутствуют и другие идеи, развитые позже. Затрагивается идея собственности как ответственности собственника. Это относится к огромному количеству имущества ростовщика и праву распоряжаться им по своему усмотрению; даже если она «тратит» его на монахов, распевающих молитвы за умерших, тем не менее, это ее собственность. Идея невинных страданий, как должна страдать лошадь, подразумевается. Лошадь интерпретируется как «мать-Россия», поскольку позже, когда Раскольников признается, Соня велит ему поклониться и поцеловать землю матери-России, которую он осквернил.

После сна из подслушанного разговора выясняется, что Лизаветы не будет в 7 часов следующей ночи. Это заставляет Раскольникова рассматривать это как прекрасную возможность для совершения преступления. Позже Раскольников попытается оправдать идею преступления и будет утверждать только то, что он совершил его до того, как мысль окончательно сформулировалась. Но в этот момент нищая бедность, эмоциональное письмо матери и благоприятное обстоятельство одиночества Алены Ивановны объединятся, чтобы подтолкнуть фактическое действие в немедленное исполнение.

Сон о лошади Раскольникова (Достоевский) – Библиоклепта

Раскольникову приснился страшный сон. Ему снилось, что он вернулся в свое детство в маленький городок, где родился. Ему было около семи лет, и он гулял за городом с отцом праздничным вечером. День был серый и тяжелый, местность была именно такой, какой он ее помнил; действительно, во сне он помнил это гораздо ярче, чем в памяти. Городок стоял на ровной, голой, как ладонь, ровной площадке, и рядом с ним не было даже ивы; только вдали лежала роща, темным пятном на самом краю горизонта. В нескольких шагах за последним базарным огородом стоял трактир, большой трактир, который всегда вызывал в нем чувство отвращения, даже страха, когда он проходил мимо него с отцом. Там всегда была толпа, всегда крики, смех и брань, отвратительное хриплое пение и часто драки. Около трактира толпились пьяные и ужасного вида фигуры. Он прижимался к отцу, дрожа всем телом при встрече с ними. Около трактира дорога превратилась в пыльную колею, пыль на которой всегда была черной. Это была извилистая дорога, и шагов через сто она поворачивала направо, к кладбищу. Посреди кладбища стояла каменная церковь с зеленым куполом, куда он два-три раза в год ходил с отцом и матерью к обедне, когда служили панихиду в память о его бабушке, давно умершей, и кого он никогда не видел. В таких случаях брали на белом блюде, завернутом в салфетку, особый сорт рисовой каши с налепленным в виде креста изюмом. Он любил эту церковь, старомодные, неукрашенные иконы и старого священника с трясущейся головой. Рядом с могилкой бабушки, отмеченной камнем, находилась могилка его младшего брата, умершего в шестимесячном возрасте. Он его совсем не помнил, но ему рассказывали о его младшем брате, и всякий раз, когда он бывал на кладбище, он благоговейно и благоговейно крестился и кланялся и целовал могилку. И вот ему приснилось, что он шел с отцом мимо трактира по дороге на кладбище; он держал отца за руку и с ужасом смотрел на трактир. Особое обстоятельство привлекло его внимание: как будто шло какое-то празднество, толпились пестро одетые горожане, бабы, их мужья и всякая шушера, все поющие и все более или менее пьяные. Возле входа в трактир стояла телега, но странная телега. Это была одна из тех больших повозок, запряженных тяжелыми ломовыми лошадьми и нагруженных бочками с вином или другими тяжелыми товарами. Ему всегда нравилось смотреть на этих огромных ломовых лошадей с их длинными гривами, толстыми ногами и медленным ровным шагом, тянущихся по идеальной горе без видимого усилия, как будто с повозкой идти легче, чем без нее. Но теперь, как ни странно, в оглобах такой телеги он увидел худенького рыженького зверька, одну из тех крестьянских кляч, которые, как он часто видел, напрягались изо всех сил под тяжелым грузом дров или сена, особенно когда колеса были застрял в грязи или в колее. И мужики так жестоко били их, иногда даже по носу и по глазам, и ему было так жалко, так жалко их, что чуть не плакал, и мать всегда отводила его от окна. Вдруг раздался большой гул крика, пения и балалайки, и из кабака вышло несколько крупных и очень пьяных мужиков в красных и синих рубахах и накинутых на плечи шинелях.

«Садитесь, садитесь!» — закричал один из них, толстошеий молодой мужик с мясистым, красным, как морковь, лицом. — Я вас всех провожу, садитесь!

Но тотчас же в толпе раздался смех и возгласы.

«Взять нас всех с таким зверем!»

– Ты что, Миколка, с ума сошел, что такую ​​клячу в такую ​​телегу сажаешь?

«А этой кобыле двадцать лет, товарищи!»

— Садитесь, я вас всех возьму, — снова закричал Миколка, вскочив первый в телегу, схватив вожжи и выпрямившись вперед. — Гнедая уехала с Матвеем, — крикнул он с телеги, — а эта скотина, товарищи, прямо сердце мне разбивает, мне кажется, что я могу ее убить. Она просто ест голову. Входи, говорю тебе! Я заставлю ее галопом! Она поскачет! и он взял кнут, с удовольствием приготовившись выпороть кобылицу.

«Входи! Пойдем!» Толпа рассмеялась. — Слышите, она поскачет!

«Вот галоп! В ней не было галопа последние десять лет!

«Она побежит!»

«Не бейте ее, товарищи, возьмите каждый по кнуту, готовьтесь!»

«Хорошо! Отдай это ей!»

Все влезли в телегу Миколки, смеясь и шутя. Вошло шесть человек, и еще оставалось место для большего. Притащили толстую румяную женщину. Она была одета в красное ситцевое платье, в остроконечный головной убор, расшитый бисером, и в толстых кожаных туфлях; она щелкала орехи и смеялась. Толпа вокруг них тоже смеялась, да и как им было не смеяться? Эта несчастная кляча должна была тащить их все возы галопом! Два молодца в телеге как раз готовили кнуты в помощь Миколке. С криком «теперь» кобыла рванула изо всех сил, но не галопировала, а едва могла двигаться вперед; она боролась с ногами, задыхаясь и содрогаясь от ударов трех плетей, которые сыпались на нее, как град. Смех в телеге и в толпе удвоился, но Миколка пришел в ярость и бешено хлестнул кобылу, как будто полагая, что она и в самом деле может скакать.

— Позвольте и мне войти, товарищи, — крикнул в толпе возбужденный аппетит молодой человек.

— Садитесь, все садитесь, — закричал Миколка, — она вас всех потянет. Я забью ее до смерти!» И он бил и бил кобылу вне себя от ярости.

– Отец, отец, – кричал он, – отец, что они делают? Отец, они бьют бедную лошадь!»

«Пойдем, пойдем!» сказал его отец. «Они пьяны и глупы, они веселятся; отойди, не смотри!» и он хотел увлечь его, но тот вырвался из его руки и, вне себя от ужаса, побежал к лошади. Бедному зверю было плохо. Она задыхалась, стояла на месте, потом снова дергалась и чуть не падала.

– Забей ее насмерть, – закричал Миколка, – дошло до того. Я сделаю для нее!»

«Ты что, христианин ты, дьявол?» — крикнул старик в толпе.

«Кто-нибудь видел подобное? Такая жалкая кляча тащит такой воз, — сказал другой.

«Ты ее убьешь», — крикнул третий.

«Не лезь! Это моя собственность, я буду делать то, что хочу. Заходите, побольше вас! Входите, все вы! Я заставлю ее галопом поскакать!..»

Вдруг смех перешел в рев и заглушил все: кобыла, разбуженная градом ударов, начала слабо брыкаться. Даже старик не мог сдержать улыбку. Только подумать о таком несчастном маленьком зверьке, пытающемся брыкаться!

Два хлопца в толпе схватили нагайки и побежали к кобыле бить ее по ребрам. По одному бежали в каждую сторону.

«Бей ее по морде, по глазам, по глазам», — закричал Миколка.

— Дайте нам песню, товарищи, — крикнул кто-то в телеге, и все в телеге заиграли разгульную песню, бряцая бубном и насвистывая. Женщина продолжала щелкать орехи и смеяться.

… Он бежал рядом с кобылой, бежал впереди нее, видел, как ее хлестали по глазам, прямо по глазам! Он плакал, он чувствовал, что задыхается, его слезы текли рекой. Один из мужчин ударил его кнутом по лицу, он этого не почувствовал. Заламывая руки и крича, он бросился к седому старику с седой бородой, который неодобрительно качал головой. Одна женщина схватила его за руку и хотела увести, но он вырвался от нее и побежал обратно к кобыле. Она была почти на последнем издыхании, но снова начала брыкаться.

— Я научу тебя пинать, — яростно закричал Миколка. Он бросил кнут, наклонился вперед и поднял со дна телеги длинную, толстую оглоблю, взялся обеими руками за один конец и с усилием взмахнул ею над кобылой.

«Он ее раздавит», — кричали вокруг него. — Он убьет ее!

— Это моя собственность, — закричал Миколка и размашистым ударом обрушил древко. Раздался звук тяжелого удара.

«Бей ее, бей ее! Почему ты остановился? — кричали голоса в толпе.

И Миколка второй раз взмахнул оглоблей, и он второй раз упал на позвоночник несчастной кобыле. Она опустилась на корточки, но рванулась вперед и изо всех сил рванула вперед, тянула то в одну, то в другую сторону, пытаясь сдвинуть тележку. Но шесть кнутов атаковали ее со всех сторон, и древко снова поднялось и обрушилось на нее в третий раз, потом в четвертый, тяжелыми размеренными ударами. Миколка был в ярости, что не может убить ее с одного удара.

«Она крутая», — кричали в толпе.

«Сейчас упадет, товарищи, скоро ей конец», — сказал восхищенный зритель в толпе.

«Принеси ей топор! Прикончи ее, — крикнул третий.

«Я вам покажу! Отойди, — в исступлении закричал Миколка; бросил оглобли, нагнулся в телеге и взял железный лом. — Берегись, — закричал он и изо всей силы нанес сокрушительный удар по бедной кобыле. Удар пришелся; кобыла пошатнулась, опустилась назад, попыталась тянуть, но прут снова с размашистым ударом упал ей на спину, и она упала на землю, как бревно.

— Добейте ее, — закричал Миколка и вне себя выпрыгнул из телеги. Несколько молодых людей, тоже раскрасневшихся от пьянства, схватили все, что попадалось под руку: кнуты, палки, жерди, и побежали к умирающей кобыле. Миколка встал сбоку и стал наносить ломом беспорядочные удары. Кобыла вытянула голову, глубоко вздохнула и умерла.

— Ты ее зарезал, — крикнул кто-то в толпе.

«Почему бы ей тогда не скакать?»

«Моя собственность!» — крикнул Миколка с налитыми кровью глазами, размахивая прутом в руках. Он стоял, как бы сожалея, что ему больше нечего бить.

«Не ошибитесь, вы не христианин», — кричали многие голоса в толпе.

Но бедный мальчик, вне себя, пробрался, крича, сквозь толпу к гнедой кляче, обнял руками ее окровавленную мертвую голову и поцеловал ее, поцеловал глаза и поцеловал губы.