Эволюция агиографической литературы -Русская литература XI

Кто не делится найденным, подобен свету в дупле секвойи (древняя индейская пословица)

Библиографическая запись:
Эволюция агиографической литературы. — Текст : электронный // Myfilology.ru – информационный филологический ресурс : [сайт]. – URL: https://myfilology.ru//russian_literature/russkaya-literatura-xi-xvii-vekov/evolyucziya-agiograficheskoj-literatury/ (дата обращения: 2.01.2023)

Содержание

Процесс «обмирщения» древнерусской литературы сказался и трансформации такого устойчивого жанра, как житие. Его каноны, прочно закрепленные макарьевскими «Четьими-Минеями», разруша­ются вторжением бытовых реалий, фольклорной легенды еще с XV столетия, о чем свидетельствуют жития Иоанна Новгородского, Ми­хаила Клопского. В XVII в. житие постепенно превращается в бытовую повесть, а затем становится автобиографией-исповедью.

«Повесть о Юлиании Лазаревской». Изменения традиционного жанра жития ярко прослеживаются в «Повести о Юлиании Лазаревской». Эта повесть является первой в древнерусской литературе биографией жен­щины-дворянки. Она была написана сыном Юлиании Дружиной Осорьиным, губным старостой города Мурома, в 20—30-х годах XVII в. Автору повести хорошо знакомы факты биографии героини, ему дорог ее нравственный облик, ее человеческие черты. Положи­тельный характер русской женщины раскрывается в обыденной обста­новке богатой дворянской усадьбы.

На первый план выдвигаются качества образцовой хозяйки. После выхода замуж на плечи юной Юлиании ложится ведение сложного хозяйства дворянского поместья. Угождая свекру и свекрови, золовкам, она следит за работой холопов, за ведением домашнего хозяйства; при этом ей часто приходится улаживать социальные конфликты, возни­кающие между дворней и господами. Эти конфликты приводят к открытому мятежу «рабов», который, правда, объясняется в повести традиционным мотивом — кознями дьявола. Во время такого стихий­но вспыхнувшего бунта был убит старший сын Юлиании. Безропотно переносит Юлиания невзгоды, которые выпадают на ее долю. Дважды пришлось пережить ей страшные голодные годы: в молодости и в старости, когда Юлиания вынуждена была даже отпустить своих «рабов», чтобы дни сами добывали себе пропитание.

Повесть правдиво изображает положение замужней женщины в большой дворянской семье, ее бесправие и многочисленные обязан­ности. Ведение хозяйства настолько поглощает Юлианию, что она лишена возможности посещать церковь, и тем не менее она «святая». Повесть утверждает святость подвига высоконравственной мирской жизни, служения людям. Юлиания помогает голодающим, ухаживает за больными во время «мора», творя «милостыню безмерну», она не оставляет у себя «ни единой сребреницы». Это свидетельствует о том, что прежний аскетический идеал отрешения от жизни отошел в прошлое, потерял свое значение.

«Повесть о Юлиании Лазаревской» создает образ энергичной умной русской женщины, образцовой жены и хозяйки, с терпением перено­сящей испытания, которые обрушивает на нее жизнь. Осорьин изо­бражает в повести не только реальные черты характера своей матери, но и рисует идеальный облик русской женщины таким, каким он представлялся русскому дворянину первой половины XVII в.

В жизнеописании Юлиании Осорьин еще не отходит полностью от агиографической традиции, с ней связано начало повести. Юлиания происходит от «боголюбивых» и «нищелюбивых» родителей; она выросла во всяком «благоверии», «от младых ногтей бога возлюби». В характере Юлиании подчеркиваются черты христианской кротости, смирения и терпения, нищелюбия и щедрости («милостыню безмерну творя»). Как и подобает христианским подвижникам, Юлиания, хотя и не уходит в монастырь, под старость предается аскезе: отказывается от «плотского «совокупления с мужем», спит на печи, подкладывая «под ребра» поленья и «ключи железны», ходит зимой без теплой одежды, «в сапоги же босыма ногами обувашеся, точию под нозе свои ореховы скорлупы и чрепие острое вместо стелек подкладаше и тело томяше».

Использует Осорьин и традиционные для агиографии мотивы религиозной фантастики: бесы хотят убить Юлианию, но вмешатель­ство святого Николая спасет ее. В ряде случае «бесовские козни» носят весьма конкретное бытовое и даже социальное очертание. Таковы раздоры в семье, мятеж «рабов».

Как и подобает святой, Юлиания сама предчувствует свою кончину и благочестиво умирает. Десять лет спустя обретают ее нетленное тело, которое творит чудеса.

Таким образом, в «Повести о Юлиании Лазаревской» тесно пере­плетаются элементы бытовой повести с элементами житийного жанра, но преобладающее место явно уже начинает занимать бытовое пове­ствование. Повесть лишена традиционного для жития вступления, плача и похвалы. Стиль ее довольно прост. Он отражает канцелярскую практику муромского губного старосты.

«Повесть о Юлиании Лазаревской» — свидетельство нарастания в обществе и литературе интереса к частной жизни человека, его пове­дению в быту. Эти реалистические элементы, проникая в жанр жития, разрушают его и способствуют постепенному его превращению в жанр светской биографической повести. «Повесть о Юлиании Лазаревской» не исключение. К ней примыкает «Сказание  о явлении Унженского креста», посвященное легендарной истории создания креста для Михаилоархангельской церкви на реке Унже. Она связывается с судьбой любящих сестер Марфы и Марии, разлученных ссорой их мужей. Завязка сюжета — «брань о местех» свояков: бедного, но знатного и богатого, но незнатного. Она отражает одну из особенностей жизни XVII в.: оскудение знатных родов и возникновение новой знати.

Сюжет построен на символическом параллелизме. Сестры одно­временно выходят замуж, одновременно умирают их мужья, и они решают встретиться. Сестры видят один и тот же сон, в результате которого ангел передает Марфе золото, а Марии — серебро, которое сестры вручают трем старцам, пришедшим из Царьграда. Важное место в сказании занимают бытовые реалии.

Все это свидетельствует о процессе разрушения канонических агиографических жанров. Благочестивого подвижника-монаха — цен­трального героя жития вытесняет светский герой, который начинает изображаться в реальной бытовой обстановке.

Следующий шаг по пути сближения жития с жизнью сделает протопоп Аввакум в своем знаменитом житии-автобиографии.

Агиографическая литература 11-13 веков.

Русская
церковь стремилась к правовой и
идеологической автономии от церкви
византийской. С тех пор как в 1051 г.
митрополитом был поставлен русский:
духовник Ярослава Мудрого — Иларион,
все более возрастал авторитет русских
монастырей, и прежде всего Киево-Печерского.

Древнейшим
русским житием было, видимо, «Житие
Антония Печерского»
— монаха, первым поселившегося в пещере
и своим поступком подавшего пример к
основанию пещерного скита, превратившегося
затем в прославленный Киево-Печерский
монастырь. Однако «Житие Антония
Печерского» до нас не дошло, хотя нет
оснований сомневаться в том, что оно
существовало.

Во
второй половине XI в. создаются «Житие
Феодосия Печерского»
и два варианта жития Бориса и Глеба.
Так, определились две главные группы
агиографических сюжетов: одни жития
были «целиком посвящены теме идеального
христианского героя, ушедшего из
«мирской» жизни, чтобы подвигами
заслужить жизнь «вечную» (после смерти),
тогда как герои другой группы житий
стремятся обосновать своим поведением
не только общехристианский, но и
феодальный идеал».

Житие
Феодосия Печерского. Примером
первой группы сюжетов является «Житие
Феодосия Печерского». Житие было написано
иноком Киево-Печерского монастыря
Нестором, о котором мы уже говорили выше
как о составителе «Повести временных
лет». О времени создания жития существуют
разные точки зрения: А. А. Шахматов
и И. П. Еремин считают, что оно было
написано до 1088 г., С. А. Бугославский
датирует его началом XII в. Нестор был
хорошо знаком с византийской агиографией.
Параллели к некоторым эпизодам жития
обнаруживаются в житиях византийских
святых: Саввы
Освященного, Антония Великого, Евфимия
Великого, Венедикта и др.
В
своем произведении он отдал дань и
традиционной композиции жития: будущий
святой рождается от благочестивых
родителей, он с детства «душою влеком
на любовь божию», чуждается игр со
сверстниками, ежедневно посещает
церковь. Став иноком, Феодосии поражает
окружающих аскетизмом и смирением; так,
уже будучи игуменом, он одевается
настолько просто, что люди, не знающие
подвижника в лицо, принимают его то за
«убогого», то за «единого от варящих»
(за монастырского повара).

Многие
«от невеглас» (невежд), встречая Феодосия,
открыто подсмеиваются над «худостью
ризьной». Истязая «плоть», Феодосии
спит только сидя, не моется (видели его
только «руце умывающа»). Как и положено
святому, печерский игумен успешно
одолевает «множество полков невидимых
бесов», творит чудеса, заранее узнает
о дне своей кончины. Он принимает смерть
с достоинством и спокойствием, успевает
наставить братию и выбрать ей нового
игумена. В момент смерти Феодосия над
монастырем поднимается огненный столп,
который видит находящийся неподалеку
князь Святослав. Тело Феодосия остается
нетленным; а люди, обращающиеся к Феодосию
с молитвой, получают помощь святого:
один исцеляется, другому Феодосии,
явившись во сне, открывает имя обокравшего
его вора, третий, опальный боярин, вновь
обретает расположение и милость князя.

И
все же перед нами далеко не традиционное
житие, построенное в строгом соответствии
с византийским житийным каноном. В
«Житии Феодосия» немало черт, резко ему
противоречащих. Однако это не показатель
неопытности автора, не сумевшего
согласовать известные ему факты или
предания о святом с традиционной схемой
жития, напротив, это свидетельство
писательской смелости и художественной,
самостоятельности Нестора.

Особенно
необычен для традиционного жития образ
матери Феодосия.
Мужеподобная, сильная, с грубым голосом,
погруженная в мирские заботы о «селах»
и «рабах», волевая, даже жестокая, она
страстно любит сына, но не может смириться
с тем, что мальчик растет чуждым всего
земного, отрешенным от мира аскетом.
Хотя автор говорит в начале жития о
«всяческом благочестии» матери Феодосия,
она всеми силами противится благочестивым
помыслам своего сына. Ее раздражает
религиозное рвение Феодосия, ей кажется
унизительным, что он упрямо отказывается
носить «светлые одежды», предпочитая
им рубище; обнаруженные на теле отрока
вериги приводят ее в ярость. Вероятно,
все это были черты реальной матери
Феодосия, и Нестор не счел возможным
изменять их в угоду житийной традиции,
тем более что суровая непреклонность
женщины еще ярче оттеняла решимость
мальчика Феодосия «предать себя богу».

«Жития
Бориса и Глеба». Образцами
другого типа жития — мартирия (рассказа
о святом-мученике) являются два жития,
написанные на сюжет о мученической
кончине Бориса и Глеба. Одно из них
(«Чтение о житии и о погублении… Бориса
и Глеба»), как и «Житие Феодосия
Печерского», написано тем же Нестором,
автор другого, именуемого «Сказание и
страсть и похвала святую мученику Бориса
и Глеба», неизвестен. Среди исследователей
нет единого мнения о том, когда было
написано «Сказание» — в середине XI в.
или же в начале XII в. — и, следовательно,
до или после «Чтения о житии и о
погублении», написанного Нестором.

Создание
церковного культа Бориса и Глеба
преследовало две цели.
С
одной стороны,
канонизация первых русских святых
поднимала церковный авторитет Руси,
свидетельствовала о том, что Русь
«почтена пред богом» и удостоилась
своих «святых угодников». С другой
стороны,
культ Бориса и Глеба имел чрезвычайно
важный политический смысл: он «освящал»
и утверждал не раз провозглашавшуюся
государственную идею, согласно которой
все русские князья — братья, и в то же
время подчеркивал обязательность
«покорения» младших князей старшим.
Именно так поступили Борис и Глеб: они
беспрекословно подчинились своему
старшему брату Святополку, почитая его
«в отца место», а он злоупотребил их
братской покорностью.

Рассмотрим
теперь подробней события, отразившиеся
в «Сказании» о Борисе и Глебе. Согласно
летописной версии (в «Повести временных
лет» под 1015 г.), после смерти Владимира
один из его сыновей — пинский (по другим
сведениям — туровский) удельный князь
Святополк захватил великокняжеский
престол и задумал убить своих братьев,
чтобы «принять власть русскую» одному.

Первой
жертвой Святополка был ростовский князь
Борис. Владимир незадолго до смерти
послал его со своей дружиной против
печенегов. Когда к Борису пришла весть
о смерти отца, то «отня дружина» была
готова силой добыть престол молодому
князю, однако Борис отказался, ибо не
захотел поднять руки на старшего брата,
и заявил о своей готовности почитать
его как отца. Тогда дружина покидает
Бориса. Он остался лишь с небольшим
отрядом своих «отроков» и был убит по
приказанию Святополка.

Затем
Святополк посылает гонца к муромскому
князю Глебу, призывая его как можно
скорее прибыть к больному отцу. Глеб,
не подозревая обмана, отправляется в
Киев. В Смоленске его догоняет посол от
Ярослава со страшным известием: «Не
ходи, отець ти умерл, а брат ти убьен от
Святополка». Глеб горько оплакивает
отца и брата. Здесь же, под Смоленском,
его настигают посланные Святополком
убийцы. По их приказу княжеский повар
«вынез ножь, зареза Глеба».

В
борьбу с братоубийцей вступает Ярослав
Владимирович. Он встречается со
Святополком на берегах Днепра. Рано
утром воины Ярослава переправляются
через реку и «отринуша лодье от берега»,
чтобы сражаться до победы или погибнуть,
нападают на рать Святополка. Завязывается
битва, в которой Святополк терпит
поражение. Правда, с помощью польского
короля Болеслава Святополку удается
на время изгнать Ярослава из Киева, но
в 1019 г. войско Святополка снова разгромлено,
а сам он бежит за пределы Руси и умирает
в неведомом месте «межю Ляхы и Чехы».
«Сказание» повествует, казалось бы, о
тех же самых событиях, но значительно
усиливает агиографический колорит, для
него характерна повышенная эмоциональность
и нарочитая условность.

Феодальные
распри на Руси того времени были
достаточно обычным явлением, и участники
этих конфликтов всегда поступали так,
как подсказывал им расчет, честолюбие,
военный опыт или дипломатический талант;
во всяком случае, они ожесточенно
боролись, отстаивая свои права и жизнь.
На этом фоне покорность Бориса и Глеба,
какой ее изображает летописный рассказ,
уже сама по себе необычна, однако в
«Сказании» она приобретает совершенно
гипертрофированные формы. Так, узнав о
готовящемся на него покушении, Борис
не только не помышляет о спасении, но,
напротив, безропотно ждет своей участи
и молит бога простить Святополку грех
братоубийства, тем самым как бы предрекая
себе смерть, а Святополку успешное
осуществление его злодейского замысла.

Не
менее неожиданно поведение Глеба: когда
убийцы с обнаженными мечами прыгают в
его лодку и князю остаются считанные
мгновения до смерти, он успевает
произнести три монолога и помолиться.
Все это время убийцы терпеливо ждут,
как бы застывают с занесенными над своей
жертвой мечами.

И.
П. Еремин
обратил внимание еще на такое противоречие
в повествовании. Борис стоит станом под
Киевом, но в «Сказании» трижды упоминается,
что он находится в пути, «идет» к своему
брату. Допустить это противоречие, как
полагает И. П. Еремин, автора побудила
логика
повествования:
верный своему долгу вассала, Борис
должен был пойти в Киев, но в этом случае
он как бы последовал совету дружины:
«Пойди, сяди Кыеве на столе отни», что
противоречит характеру образа. И Борис
одновременно «идет» и остается на месте.
Бориса убивают трижды: сначала поражают
его копьями через полотнище шатра, затем
призывают друг друга «скончать повеленное»
(т. е. убить Бориса), когда он, раненный,
выскакивает из шатра, и, наконец, мы
узнаем, что лишь по пути, опять-таки
раненного, но еще живого Бориса убивают
мечами посланные Святополком варяги.

Еще
одна характерная деталь. Исследователи
обращали внимание на лирическое
изображение «беззащитной юности Глеба»,
который просит у своих убийц пощады,
«как просят дети»: «Не дейте мене… Не
дейте мене!» (т. е. «не трогайте»,
«оставьте»). Это чисто литературный
прием.

Несмотря
на бесспорную дань агиографическому
жанру, в изображении событий и особенно
в характеристике героев «Сказание» не
могло быть признано образцовым житием.
Оно слишком документально и исторично.
Именно поэтому, как полагает И. П. Еремин,
Нестор решает написать иное житие, более
удовлетворяющее самым строгим требованиям
классического канонического памятника
этого жанра.

Если
мы сравним «Житие Феодосия Печерского»,
с одной стороны, и «Сказание», а особенно
«Чтение» о Борисе и Глебе, с другой, то
заметим различные тенденции, отличающие
сравниваемые памятники: если в «Житии
Феодосия Печерского» «реалистические
детали» прорывались сквозь агиографические
каноны, то в житиях Бориса и Глеба канон,
напротив, преобладает и в ряде случаев
искажает жизненность описываемых
ситуаций и правдивость изображения
характеров. Тем не менее «Сказание» в
большей степени, чем «Чтение», отличается
своеобразной лиричностью, которая
особенно ярко проявляется в предсмертных
монологах Бориса и особенно Глеба,
скорбящего об отце и брате и искренне
страшащегося неминуемой смерти.

Абстрагированность
в житиях. Для
агиографической литературы характерна
еще одна черта, которая особенно ярко
проявится позднее, в житийной литературе
XIV-XV вв., но дает о себе знать уже в житиях
XI-XII вв. Черта эта — абстрагированность.
Суть ее в том, что автор нарочито избегает
определенности, точности, любых деталей,
которые указывали бы на частность,
единичность описываемых ситуаций. Это
не случайность, а осмысленное стремление
рассматривать жизнь святого как бы вне
времени и пространства, как эталон
этических норм, вечный и повсеместный.
Для абстрагирующей тенденции характерно
опущение имен, именование людей по их
социальному положению («некий боярин»,
«сей муж» или «стратиг некий»; в этом
последнем случае вместо обычного
русского наименования «воевода»
употребляется греческий термин
«стратиг»), опущение географических
наименований, точных дат и т. д. Однако
в агиографической литературе Киевской
Руси эта тенденция только начинает себя
проявлять, наиболее полное выражение
она найдет, как уже сказано, позднее —
в XIV-XV вв..



От биографии к агиографии: некоторые устойчивые закономерности в греческой и латинской традиции житий, в том числе житий святых | Отображение жизней: использование биографии | Стипендия Британской академии онлайн

Фильтр поиска панели навигации

Стипендия Британской академии онлайн «Карта жизни: использование биографии» Теория литературы и культурологияТеория литературы и культурологияКнигиЖурналыOxford Academic
Термин поиска мобильного микросайта

Закрыть

Фильтр поиска панели навигации

Стипендия Британской академии онлайн «Карта жизни: использование биографии» Теория литературы и культурологияТеория литературы и культурологияКнигиЖурналыOxford Academic
Термин поиска на микросайте

Расширенный поиск

• 
  Иконка Цитировать
  
  Цитировать

• Разрешения

• Делиться

  • Твиттер
  • Подробнее

Cite

Аверинцев Сергей Сергеевич,

«От биографии к агиографии: некоторые устойчивые закономерности в греческой и латинской традиции житий, включая жития святых»

,

у Питера Франса и Уильяма Сен-Клера (редакторы)

,

Сопоставление жизнеописаний: Использование биографии

, Столетние монографии Британской академии

(

Лондон,

2004;

онлайн Edn,

Стипендия Британской академии онлайн

, 31 января 2012

), https: // doi. орг/10.5871/бакад/9780197263181.003.0003,

, по состоянию на 1 января 2023 г.

Выберите формат
Выберите format.ris (Mendeley, Papers, Zotero).enw (EndNote).bibtex (BibTex).txt (Medlars, RefWorks)

Закрыть

Фильтр поиска панели навигации

Стипендия Британской академии онлайн «Карта жизни: использование биографии» Теория литературы и культурологияТеория литературы и культурологияКнигиЖурналыOxford Academic
Термин поиска мобильного микросайта

Закрыть

Фильтр поиска панели навигации

Стипендия Британской академии онлайн «Карта жизни: использование биографии» Теория литературы и культурологияТеория литературы и культурологияКнигиЖурналыOxford Academic
Термин поиска на микросайте

Advanced Search

Abstract

Биография и агиография — греческие слова, придуманные в разные периоды. Biographica был создан в шестом веке нашей эры, в то время как hagiographos или hagiographhia часто использовались в раннехристианской литературе, хотя не имеют ничего общего с житиями святых. Скорее, это означает теологическую оценку. Какими бы разными они ни были, у грекоязычных и латиноязычных людей обозначения этих двух терминов относятся к bios или vita или жизни. В этой главе обсуждается биография и агиография. Он фокусируется на последствиях слова биос в древнейшей биографической и агиографической литературе.

Ключевые слова:
биография, агиография, Biographica, hagiographos, hagiographhia, христианская литература, bios, vita, биографическая литература

Предмет

Теория литературы и культурология

В настоящее время у вас нет доступа к этой главе.

Войти

Получить помощь с доступом

Получить помощь с доступом

Доступ для учреждений

Доступ к контенту в Oxford Academic часто предоставляется посредством институциональных подписок и покупок. Если вы являетесь членом учреждения с активной учетной записью, вы можете получить доступ к контенту одним из следующих способов:

Доступ на основе IP

Как правило, доступ предоставляется через институциональную сеть к диапазону IP-адресов. Эта аутентификация происходит автоматически, и невозможно выйти из учетной записи с IP-аутентификацией.

Войдите через свое учреждение

Выберите этот вариант, чтобы получить удаленный доступ за пределами вашего учреждения. Технология Shibboleth/Open Athens используется для обеспечения единого входа между веб-сайтом вашего учебного заведения и Oxford Academic.

1. Щелкните Войти через свое учреждение.
2. Выберите свое учреждение из предоставленного списка, после чего вы перейдете на веб-сайт вашего учреждения для входа.
3. При посещении сайта учреждения используйте учетные данные, предоставленные вашим учреждением. Не используйте личную учетную запись Oxford Academic.
4. После успешного входа вы вернетесь в Oxford Academic.

Если вашего учреждения нет в списке или вы не можете войти на веб-сайт своего учреждения, обратитесь к своему библиотекарю или администратору.

Войти с помощью читательского билета

Введите номер своего читательского билета, чтобы войти в систему. Если вы не можете войти в систему, обратитесь к своему библиотекарю.

Члены общества

Доступ члена общества к журналу достигается одним из следующих способов:

Войти через сайт сообщества

Многие общества предлагают единый вход между веб-сайтом общества и Oxford Academic. Если вы видите «Войти через сайт сообщества» на панели входа в журнале:

1. Щелкните Войти через сайт сообщества.
2. При посещении сайта общества используйте учетные данные, предоставленные этим обществом. Не используйте личную учетную запись Oxford Academic.
3. После успешного входа вы вернетесь в Oxford Academic.

Если у вас нет учетной записи сообщества или вы забыли свое имя пользователя или пароль, обратитесь в свое общество.

Вход через личный кабинет

Некоторые общества используют личные аккаунты Oxford Academic для предоставления доступа своим членам. Смотри ниже.

Личный кабинет

Личную учетную запись можно использовать для получения оповещений по электронной почте, сохранения результатов поиска, покупки контента и активации подписок.

Некоторые общества используют личные аккаунты Oxford Academic для предоставления доступа своим членам.

Просмотр учетных записей, вошедших в систему

Щелкните значок учетной записи в правом верхнем углу, чтобы:

• Просмотр вашей личной учетной записи и доступ к функциям управления учетной записью.
• Просмотр институциональных учетных записей, предоставляющих доступ.

Выполнен вход, но нет доступа к содержимому

Oxford Academic предлагает широкий ассортимент продукции. Подписка учреждения может не распространяться на контент, к которому вы пытаетесь получить доступ. Если вы считаете, что у вас должен быть доступ к этому контенту, обратитесь к своему библиотекарю.

Ведение счетов организаций

Для библиотекарей и администраторов ваша личная учетная запись также предоставляет доступ к управлению институциональной учетной записью. Здесь вы найдете параметры для просмотра и активации подписок, управления институциональными настройками и параметрами доступа, доступа к статистике использования и т. д.

Покупка

Наши книги можно приобрести по подписке или приобрести в библиотеках и учреждениях.

Информация о покупке

агиография | Исламские книги

Одной из целей моего исследовательского проекта Марии Кюри является определение местоположения Китаб аш-шифах би-та’риф хукук аль-Мустафа («Книга исцеления относительно признания истинных фактов об избранном» ), произведение о пророке Мухаммаде (ум. 632), составленное маликитским юристом Кади Иядом (1083–1149) в контексте средневековой иберийской литературы. Принимая за отправную точку наблюдение, что в иудаизме, христианстве и исламе, во всех трех религиозных традициях, есть литература о пророках, я организую международный семинар вместе с Бенито Риалом Костасом, специалистом по книгам в Испании раннего Нового времени, который преподает в Университете. Комплутенсе де Мадрид. Мастерская О пророках и святых: литературные традиции и «конвивенсия» в средневековой и ранней современной Иберии пройдет в Мадриде 22 и 23 февраля 2018 года. В ближайшие недели подробная информация о программе семинара будет размещена на его сайте. Ниже приведены некоторые соображения по поводу целесообразности семинара.

Тарелка с Ионой и китом
Фаянс, глазурованный оловом, d = 41 см, Талавера-де-ла-Рейна, Толедо, ок. 1600 г., HSA LE2407
Предоставлено Испанским обществом Америки, Нью-Йорк

На международном семинаре будет изучаться религиозная литература, возникшая в особых условиях «конвивенции» в обществах средневековой и ранней современной Иберии. В нем двадцать участников, восемнадцать приглашенных коллег и два организатора, и он будет открытым для публики. Его наиболее общая цель — способствовать обмену мнениями и дискуссиям между учеными из Испании с учеными из других частей Европы и Северной Америки. Участники будут использовать сравнительный и междисциплинарный подходы, чтобы открыть новые перспективы того, как сосуществование еврейских, христианских и мусульманских общин на Пиренейском полуострове отражается в их соответствующих литературных традициях. Основное внимание будет уделено трудам о пророках и святых. Обе являются фигурами духовной власти, поскольку каждая из трех религий признает пророчество (Евр. 9).0079 nəb̲ūʾa , лат. профетия , Ар. nubuwwa ) и святость (ср. евр. ẓaddik , лат. святилище , ар. вали ). Отправной точкой семинара является гипотеза о том, что литература о пророках и святых также отражала изменяющиеся способы религиозного сосуществования, потому что в досовременных обществах каждый контакт между религиями преследовался страхом, что собственная религия могла последовать за лжепророком. Длительный опыт религиозного сосуществования на Пиренейском полуострове, начиная с исламского вторжения в Вестготское королевство (418–419 гг.0079 с. 721 г. н.э.) в 711 г. и изменения после возвышения династии Альморавидов (1040–1147 гг.), христианского указа об обращении в христианство в 1391 г. и антиеврейских беспорядков 1392 г. — также бросают вызов современным представлениям о роли как иудаизма, так и ислама в Европейские общества. После Холокоста в Европе и Северной Америке растет признание двух тысячелетий иудео-христианской цивилизации. Однако ислам по-прежнему рассматривается как «другой» и определяется как находящийся вне, если не несовместимый с западной цивилизацией (Richard Bulliet, 9).0079 Дело об исламо-христианской цивилизации , Нью-Йорк, 2004 г.).

T he Историографические дебаты о «конвивенции»

В исследованиях средневековой и ранней современной Иберии термин «конвивенция» служит сокращением для обозначения того факта, что в обществах средневековой и ранней современной Иберии, по крайней мере, до падения Гранадского эмирата Насридов (1230–1492) правящая элита мусульман или христиан жила бок о бок со значительным меньшинством христиан, мусульман или евреев. Отношения между этими тремя сообществами были сложными и включали множество форм насилия. Тем не менее границы между религиозными общинами регулярно пересекались, поскольку эти три общины были связаны множеством способов в сфере политики и экономики (например, Роберт Бернс, 9).0079 Мусульмане, христиане и евреи в Валенсийском королевстве крестоносцев , Кембридж, 1984; Томас Глик, Исламская и христианская Испания в раннем средневековье , 2-я ред. изд., Лейден, 2005 г.). Кроме того, относительная демографическая сила общин меньшинств по отношению к их соответствующим правящим элитам неизбежно сопровождалась хотя бы некоторой степенью личного знакомства с соседями, принадлежащими к другим религиозным общинам (Дэвид Ниренберг, Communities of Violence , 2D-печать с исправления, Принстон 1996, стр. 21-30).

Всякий раз, когда иберийские общества рассматриваются вместе с другими средиземноморскими обществами в Малой Азии, Леванте и Северной Африке, опыт иберийских «конвивенций» кажется обычным. Евреи, христиане и мусульмане жили рядом или друг с другом в условиях различной степени асимметричного насилия с момента появления ислама в седьмом веке (Гил Аниджар, «Средневековая Испания и интеграция памяти», в , «Ислам и общественные споры», ). , изд. Nilüfer Göle, Farnham, Surrey, 2013, стр. 217–226, особенно 218). Только с точки зрения северо-западной Европы сосуществование христиан, мусульман и иудеев в средневековой и ранней современной Иберии продолжает восприниматься как исключительное явление, поскольку от Франции до Британских островов христиане гораздо реже жили вместе или рядом с ними. соседям-евреям или мусульманам. Небольших еврейских общин было немного, и большинство христиан встречались с вымышленными мусульманами только в церковных учениях и народной литературе (лучший недавний обзор образов ислама в средневековом европейском христианском мире см. John Tolan, 9).0079 Сарацины , Нью-Йорк, 2002 г.).

Таким образом, важно, хотя и неудивительно, что в начале двадцать первого века значение «convivencia» в средневековой и ранней современной Иберии оставалось предметом ожесточенных споров (Manuela Marín, «Historical Images of al-Andalus and Andalusians », в Мифы, исторические архетипы и символические фигуры в арабской литературе , редакторы Англика Нойвирт и др. , Бейрут, 1999, стр. 409–421 Кеннет Бакстер Вольф, «Convivencia in Medieval Spain», Religion Compass 3/1, 2009 г., стр. 72–85). Этот термин, скорее всего, впервые вошел в иберийские исследования в 1918 году, когда Рамон Менендес Пидаль (1869–1968), пионер сравнительной филологии и истории литературы, использовал фразу «la convivencia del hispano y el sajón que se reparten, con America, uno de los hemisferios del planeta» (стр. 13–14) в статье о «La lengua española», написанной для первого номера Hispania , нового журнала Американской ассоциации преподавателей испанского и португальского языков. Но именно он использовал «конвивенцию» в Los orígenes del español (Мадрид, 1926 г.), который ввел этот термин в двадцатый век, продолжение гораздо более старых дебатов о появлении современного испанского языка в многоязычной и религиозно разнообразной средневековой Иберии и его значении для римско-католического испанского языка. идентичность в основе испанского национализма двадцатого века (например, Arndt Brendecke, Imperium und Empirie , Cologne 2009; Patricia Hertel, Der erinnerte Halbmond , Berlin 2012).

Напротив, дебаты о «конвивенции» в иудейских и ближневосточных исследованиях глубоко основаны на историческом опыте преследований и потерь, особенно после 1492 года.  В иудаистике термин «конвивенция» связан с дебатами о пределах аккультурация, несмотря на прославление процветающей сефардской культуры, в частности, между восьмым и двенадцатым веками (например, Ицхак Фриц Бэр, История евреев в христианской Испании , перевод с иврита Луи Шоффмана, 2 тома, Филадельфия 1961–1966; Сет Киммел, Притчи о принуждении , Чикаго, 2015). В ближневосточных исследованиях «конвивенсия» под властью династии Омейядов в Кордове (756–1031) считается одной из вершин средневековой исламской цивилизации (например, Мария Роса Менокаль, «Украшение мира», , Бостон, 2002; см. Бруно Соравиа, «Аль-Андалус в мире мультикультурализма», в Аль-Андалус/Испания , под редакцией Мануэла Марин, Мадрид, 2009 г., стр. 351–365).

Материальные свидетельства аккультурации

То, что «конвивенция» сопровождалась различной степенью и формами аккультурации, хорошо засвидетельствовано в искусстве и литературе средневековой и ранней современной Иберии. Историки искусства обсуждают традиционные различия между «мосарабе» и «мудехар», когда исследуют, как христиане или мусульмане, а также евреи под мусульманским или христианским правлением реагировали на культурные нормы своих соответствующих правящих элит (ср. каталоги выставок, такие как Convivencia , Еврейский музей в Нью-Йорке, 19.92; Халифы и короли , Галерея Саклера, Смитсоновский институт в Вашингтоне, округ Колумбия, 2004 г.). Что касается использования языка и грамотности, то сохранившиеся романские документы, написанные на иврите или арабском письме (т. , Двойная диаспора в сефардской литературе , Блумингтон, Индиана, 2015 г. Оливье Брисвилл-Фертин, «¿Aljamía o aljamiado?», Аталая , нет. 16 2016 г., доступно по адресу: http://atalaya.revues.org/1791). Станцевая поэзия (например, Otto Zwartjes, Love Songs from al-Andalus , Leiden 1997) и фреймовое повествование (например, Karla Nielsen, «Sewing on the Frame», докторская диссертация, Калифорнийский университет в Беркли, 2010) демонстрируют распространение литературных жанров вне границ религиозных общин.

Страх перед лжепророками

Религиозное сосуществование, однако, создавало серьезные теологические и духовные проблемы, поскольку в средневековых и ранних современных обществах не было религиозной терпимости в современном понимании этого термина. Правовая концепция светского общества, в котором полные привилегии гражданства не зависят от частных религиозных убеждений, впервые стала законом во французском Гражданском кодексе 1804 года. В средневековой и ранней современной Иберии евреи, христиане и мусульмане считали себя последователями истинный пророк, открывший волю Божию, которая, в свою очередь, проявилась в благополучии избранной Богом общины на земле. Поскольку во всех трех религиозных общинах пророки были признаны инструментами божественного откровения, существовало значительное беспокойство по поводу доказательства истинности собственного пророка при разоблачении лжи пророков-соперников. Апологетические и полемические произведения из средневековой и ранней современной Иберии ярко иллюстрируют, как опыт угнетения на земле добавлял духовное оскорбление к физической травме, поскольку вызывал призрак того, что поражение общины было предопределено, потому что они следовали за ложным, а не истинным пророком. (например, Мерседес Гарсия-Ареналь и Фернандо Родригес Медиано, Un oriente español , Мадрид, 2010 г.; Паола Тартакофф, Между христианином и евреем , Филадельфия, 2012; Райан Шпих, Преобразование и повествование , Филадельфия, 2013 г.). Поэтому для принимающих меньшинств агиографическая литература о жизни пророков и святых имела большую практическую ценность, поскольку давала руководство и утешение всякий раз, когда религиозной общиной управляли те, кого они считали последователями лжепророка. К середине тринадцатого века королевства Кастилия, Арагон, Португалия и Наварра контролировали большую часть Пиренейского полуострова, в то время как эмират Насридов в Гранаде владел только прибрежными землями вдоль южного Средиземноморья. Среди иберийских мусульман спрос на работы о жизни пророка Мухаммада (ум. 632) шел рука об руку с изучением литературы о джихаде (Ар. 9).0079 джихад лит. «борьба, стремление»), и велись интенсивные научные споры о том, как хадисы, приписываемые пророку Мухаммаду (ар. , хадис , букв. «повествование, разговор»), предсказали судьбу их общины (Марибель Фиерро, «Doctrinas y movimientos de tipo mesiánico en al-Andalus», в Milenarismos y milenaristas en la Europa средневековый , под редакцией Хосе Игнасио де ла Иглесия Дуарте, Logroño 1999, стр. 159–175, здесь стр. 160; ср. Хавьер Альбарран, Veneración y polémica , Мадрид, 2015 г.). И наоборот, богатая сефардская литература о Мессии дала своим еврейским читателям столь желанное подтверждение положительной еврейской идентичности (Бенджамин Гампель, «Письмо заблудшему учителю», в Культуры евреев , изд. Дэвид Биал, Нью-Йорк, 2002 г., стр. 388–447, здесь, с. 421; ср. Говард Крайзель, Пророчество , Дордрехт, 2001).

Сравнение и специфика

На этом фоне семинар будет использовать литературу о пророках и святых из еврейских, христианских и мусульманских общин для изучения «конвивенции» в средневековой и ранней современной Иберии.